Фан­та­сти­че­ская ис­то­рия Со Стран­ным По­во­ро­том В Кон­це

Слушайте! Погремушка!

Джо­эл Та­унс­ли Род­жерс

Мы си­де­ли в «Пур­пур­ной ли­лии» — Тэйн Дирк, этот слиш­ком кра­си­вый мо­ло­дой че­ло­век, и я.

Я пил ко­фе, Тейн Дирк пил ал­ко­голь — тай­ком и в оди­но­че­стве. Ночь бы­ла про­пи­та­на лет­ней жа­рой, но мне бы­ло хо­лод­но, как в мо­ро­зил­ке. Вско­ре мы под­ня­лись на кры­шу «Паль­мо­вой ро­щи», где дол­жен был тан­це­вать Би­ми Тал.

— Кто та­кой Би­ми Тал, Хам­мер? — спро­сил ме­ня Дирк, ба­ра­ба­ня паль­ца­ми по сто­лу.

«Жен­щи­на».

— Ты стран­ный, Джер­ри Хам­мер! — ска­зал Дирк, при­щу­рив свои хо­лод­ные жёл­тые гла­за.

Он всё ещё ба­ра­ба­нил сво­и­ми тол­сты­ми паль­ца­ми. Рез­ко — та-та! та-та! та-та! Что-то глу­бо­ко внут­ри ме­ня — воз­мож­но, моя пе­чень — за­дро­жа­ло и по­бе­ле­ло, услы­шав этот дре­без­жа­щий звук.

Я не от­ве­ти­ла ему сра­зу. Я мед­лен­но пус­ка­ла коль­ца ды­ма, ко­то­рые кру­жи­ли во­круг огром­ных звёзд. Мы си­де­ли в пе­ще­ре из пальм в горш­ках ря­дом с танц­по­лом. Над на­ми ле­жа­ла сине-чёр­ная ночь, стран­ная и глу­бо­кая. Жёл­тые, как ро­зы, пят­на звёзд плы­ли по небу.

— Вид­но, что ты дав­но не был в Нью-Йор­ке, Дирк, ес­ли не зна­ешь Би­ми Тал. Она про­сла­ви­лась как тан­цов­щи­ца боль­ше, чем ко­гда-ли­бо бы­ла Ине­чи­та. В ней есть ка­кая-то за­гад­ка, а эти про­стые де­ти Нью-Йор­ка лю­бят за­гад­ки.

— Я от­сут­ство­вал три го­да, — угрю­мо ска­зал Дирк, при­щу­рив­шись.

— Так дав­но? Ине­си­ту уби­ли три го­да на­зад.

— Ну что? — спро­сил Дирк. Он про­дол­жал по­сту­ки­вать паль­ца­ми по сто­лу.

— Я по­ду­мал, что ты мог знать её, Дирк.

— Я? — его тон­кие гу­бы дрог­ну­ли. — Да ведь Ине­чи­та бы­ла зна­ко­ма с по­ло­ви­ной Нью-Йор­ка!

«Но од­на­жды, — ска­зал я, — од­на­жды, мож­но пред­по­ло­жить, она бы­ла вер­на толь­ко од­но­му муж­чине, Тей­ну Дир­ку».

— Я не ин­те­ре­су­юсь жен­щи­на­ми, — ска­зал Дирк.

Это бы­ло на него по­хо­же. Он пил толь­ко креп­кие на­пит­ки — тай­но и в оди­но­че­стве.

— Я ин­те­ре­со­вал­ся Ине­си­той, Дирк. Мы с ней ча­сто раз­го­ва­ри­ва­ли.

- Она с то­бой раз­го­ва­ри­ва­ла? — пе­ре­спро­сил Дирк.

«Стран­но, как она умер­ла! Ни­ка­ких сле­дов, ни­кто не аре­сто­ван. И всё же у неё бы­ли лю­бов­ни­ки. Ино­гда я ду­маю, Дирк, что мы най­дём зве­ря, убив­ше­го Ине­си­ту».

Тейн Дирк кос­нул­ся мо­е­го за­пя­стья. Его гру­бые паль­цы бы­ли хо­лод­ны­ми и влаж­ны­ми. Непо­сти­жи­мо, что жен­щи­ны лю­би­ли его ру­ки! И всё же это бы­ли ру­ки ху­дож­ни­ка, умев­шие ле­пить и вы­ре­зать. Его ру­ки бы­ли как влаж­ная гли­на!

- Что за­став­ля­ет те­бя так го­во­рить, Хам­мер?

Я по­смот­рел на звёз­ды. «Это был зверь, ко­то­рый убил Ине­си­ту, Дирк. Ка­кая-то мерз­кая змея с кро­вью та­кой же хо­лод­ной, как этот ли­мон­ный лёд. Эти сле­ды зу­бов на её пле­че! Глу­бо­кие, до кро­ви! Ка­кой бе­зу­мец убил эту де­вуш­ку? Бе­зу­мец, я го­во­рю!»

Дирк по­мор­щил­ся. Он вы­тер свой за­го­ре­лый лоб, на ко­то­ром бле­сте­ли ма­лень­кие ка­пель­ки по­та, по­хо­жие на че­шуй­ки. «Слиш­ком жар­кая ночь, что­бы го­во­рить о та­ких ве­щах, Хам­мер. Да­вай по­го­во­рим о чём-ни­будь дру­гом. Рас­ска­жи мне об этом Би­ми Та­ле».

— Ты ско­ро её уви­дишь, — ска­зал я, на­блю­дая за ним. — Де­вуш­ка при­мер­но тво­е­го воз­рас­та; те­бе ведь не боль­ше два­дца­ти че­ты­рёх, да?

«Ро­дил­ся пер­во­го ян­ва­ря 1999 го­да».

«И уже зна­ме­нит!»

— Да, — ска­зал Тейн Дирк. — По­ла­гаю, вы обо мне слы­ша­ли.

— О, я мно­го о вас слы­шал, — ска­зал я и уви­дел, что ему это не по­нра­ви­лось.

— Ты слы­шал, что я быст­ро за­во­жу зна­ком­ства с жен­щи­на­ми, да? — спро­сил Дирк по­сле па­у­зы.

- Но Ине­си­та…

— За­чем ты о ней го­во­ришь? — раз­дра­жён­но спро­сил Дирк. — Я её ни­ко­гда не знал.

— Эти сле­ды зу­бов на ру­ке Ине­ци­ты — два ост­рых клы­ка, ост­рых и за­гну­тых, ед­ва ца­ра­па­ю­щих ко­жу, — как клы­ки змеи, Дирк.

Тейн Дирк под­нёс ру­ку к сво­им тон­ким, крас­ным и су­хим гу­бам. Свет в его гла­зах по­тем­нел с жёл­то­го до фи­о­ле­то­во­го. Его гру­бые паль­цы на­ча­ли мяг­ко по­сту­ки­вать по гу­бам. Тук! Тук! Тук! Но ти­хо, как змея в тра­ве.

«Лю­бо­пыт­ная вещь о зу­бах, Дирк — ты скуль­птор, мо­жет, ты это за­ме­тил — лю­бо­пыт­ная вещь в том, что нет двух оди­на­ко­вых. Мы сде­ла­ли от­пе­чат­ки, Дирк, тех сле­дов на ру­ке Ине­ци­ты…»

Тон­кие гу­бы Дир­ка при­от­кры­лись. Его гру­бые, но уди­ви­тель­но чув­стви­тель­ные паль­цы ощу­ти­ли твёр­дость его зу­бов. Этот жест был лу­ка­вым. Он сра­зу по­нял, что я его за­ме­тил. Он от­ки­нул­ся на спин­ку сту­ла, втя­нув свою силь­ную, ши­ро­кую го­ло­ву в пле­чи.

«Кто ты?» — про­ши­пел он.

Сно­ва по­сту­ки­ва­ние его паль­цев — пыль­ная ба­ра­бан­ная дробь.

— Ну, я все­го лишь Джер­ри Хам­мер — стран­ник и сол­дат, ко­то­ро­му не ве­зёт.

«Кто ты та­кой?»

«Брат Стел­лы Хам­мер, из­вест­ной как Ине­чи­та, тан­цов­щи­ца».

На кры­ше «Палм-Гро­ув», под эти­ми ги­гант­ски­ми звёз­да­ми, за­иг­рал ор­кестр. Ду­хо­вые и удар­ные. Воз­дух был го­ря­чим. Из­да­ле­ка, из глу­би­ны улиц, до­но­сил­ся шум го­ро­да. Гром­кий! Раз­дор вспы­хи­вал пла­ме­нем. Я дро­жал.

Тейн Дирк за­ба­ра­ба­нил паль­ца­ми по сто­лу. Его го­ло­ва на­ча­ла рас­ка­чи­вать­ся.

Би­ми Тал тан­це­ва­ла бо­си­ком на гла­зу­ро­ван­ной тер­ра­ко­то­вой плит­ке кры­ши.

Её тём­но-ры­жие во­ло­сы сво­бод­но спа­да­ли на об­на­жён­ные пле­чи. Шлёп! Шлёп! Шлёп! — её но­ги ров­но сту­па­ли по плит­ке. Её го­ло­ва бы­ла на­кло­не­на по­чти до уров­ня та­лии. На за­пя­стьях и ло­дыж­ках по­звя­ки­ва­ли брас­ле­ты.

«Я — дочь утра! Я кри­чу, я тан­цую, я сме­юсь…» Она встрях­ну­ла коп­ной ры­жих во­лос, её силь­ные му­ску­ли­стые но­ги за­пля­са­ли, она сме­я­лась, гля­дя на ме­ня. Как же она бы­ла по­хо­жа на муж­чи­ну, умер­ше­го мно­го лет на­зад! Как же её взгля­ды бы­ли по­хо­жи на взгля­ды Ры­жей Ро­ан! На её гру­ди два свер­ка­ю­щих щи­та из блё­сток. На та­лии у неё бы­ла юб­ка, слов­но со­ткан­ная из длин­ных стеб­лей бо­лот­ной тра­вы, ко­то­рая шур­ша­ла и ко­лы­ха­лась от шё­по­та. Под её чи­стой ко­рич­не­вой ко­жей пе­ре­ка­ты­ва­лись му­ску­лы.

Го­ло­ва Тей­на Дир­ка мед­лен­но по­ка­чи­ва­лась из сто­ро­ны в сто­ро­ну. Его паль­цы, ба­ра­ба­ня­щие по сто­лу, из­да­ва­ли по­вто­ря­ю­щий­ся стук. Его гла­за — жид­кие, ед­ва за­мет­ные — за­ту­ма­ни­лись, слов­но от глу­по­сти, а за­тем вспых­ну­ли зо­ло­тым ог­нём. Его тон­кие и ши­ро­кие гу­бы бы­ли непо­движ­ны. Он об­лиз­нул их язы­ком. Тук! Тук! Тук!

— Она кра­са­ви­ца! — про­шеп­тал Дирк.

Его ужас­ные гла­за, ка­за­лось, зва­ли Би­ми Тал, как они зва­ли дру­гих жен­щин. Ме­сме­ризм — что это бы­ло? По­ю­щая, она на­пра­ви­лась к паль­мам в горш­ках, где мы си­де­ли. Её юб­ка шур­ша­ла, как бо­ло­та. Лет­ний ве­тер.

Ма­лень­кие про­жек­то­ры, иг­рав­шие раз­но­цвет­ны­ми ог­ня­ми на Би­ми Та­ле, ста­ли тем­нее. Крас­ный и фи­о­ле­то­вый сме­ни­лись ко­рич­не­вым и зе­лё­ным. Над на­ми по-преж­не­му си­я­ли го­ря­чие звёз­ды. В этой ис­кус­ствен­ной паль­мо­вой ро­ще с пух­лы­ми жен­щи­на­ми в шёл­ко­вых пла­тьях и муж­чи­на­ми, упле­та­ю­щи­ми биф­штек­сы, ро­ди­лась тай­на ве­ли­ких са­ванн.

Дирк ки­ва­ет го­ло­вой. Тон­кие гу­бы Дир­ка мед­лен­но при­от­кры­ва­ют­ся. Зо­ло­тые гла­за Дир­ка мер­ца­ют. Тук! Тук! Тук! Уве­рен­ные паль­цы Дир­ка.

Ве­ли­че­ствен­ные са­ван­ны и тро­пи­че­ские бо­ло­та. Би­ми Тал тан­цу­ет. Му­зы­ка неза­мет­но сме­ни­лась с мед­ных ду­хо­вых и та­ре­лок. Она шур­ша­ла. Она полз­ла. Она под­ни­ма­ла клы­ка­стые го­ло­вы.

Ка­кое-то вре­мя я не ви­дел ни Би­ми Тал, ни Дир­ка, а толь­ко пар­ные Эверг­лейдс. Зим­ний пол­день. Ли­стья тра­вы, по­се­реб­рён­ные мор­ским вет­ром; лу­жи, ко­лы­шу­щи­е­ся у кор­ней трав. Ти­ши­на, гро­хо­чу­щая, как гром­кая ти­ши­на смер­ти.

Би­ми Тал тан­це­ва­ла свой зме­и­ный та­нец. Гу­бы Дир­ка дрог­ну­ли.

Бо­лот­ный ве­тер слег­ка ко­лы­шет­ся (это флей­та-шё­пот). Бо­лот­ные во­ды слег­ка жур­чат (это скрип­ка).

III.

Где оби­та­ла ду­ша Би­ми Тал той тро­пи­че­ской зи­мой мно­го лет на­зад? На гру­ди у ма­те­ри, ма­лень­кий бу­тон­чик люб­ви, уба­ю­кан­ный ко­лы­бель­ной? Или в цве­ту­щей пу­ан­сет­тии или ро­зе? Или в ещё не ро­див­шей­ся ду­ше?

Я за­кры­ваю гла­за. Ви­де­ние не ис­че­за­ет. Фло­ри­да; бо­ло­та; зим­ний пол­день. Пер­вый день ян­ва­ря 1899 го­да. Где бы­ла пре­крас­ная Би­ми Тал в тот душ­ный день, ко­гда мы уви­де­ли, как свер­ну­лось это клы­ка­стое су­ще­ство, и смерть на­стиг­ла нас там, у Оке­х­о­би?

Твои гла­за, Би­ми Тал, — это сме­ю­щи­е­ся гла­за Ры­жей Ро­а­ны!..

Те­перь та­нец змей. Пик­ко­ло кри­чит.

Жизнь бес­смерт­на в тво­их бле­стя­щих устах, Би­ми Тал; в тво­ей глу­бо­кой гру­ди — обе­ща­ние веч­ной пло­до­ви­то­сти. Страсть и си­ла зем­ли! Жизнь бес­смерт­на. Твои сме­ю­щи­е­ся гла­за, Би­ми Тал, ни­ко­гда не по­туск­не­ют. И всё же я ви­дел, как умер Ры­жий Ро­ан…

Под мер­ца­ю­щи­ми ог­ня­ми Би­ми Тал под­пры­ги­ва­ла и кру­жи­лась, ед­ва ка­са­ясь по­ла. Её гла­за свер­ка­ли, гля­дя на ме­ня. Она не ви­де­ла Тейн Дирк. То­пай­те! То­пай­те! То­пай­те! Её бо­сые но­ги сту­па­ли по плит­ке, на­пря­гая мыш­цы икр. Зве­не­ли брас­ле­ты.

Я не мог­ла от­ве­сти глаз от Дир­ка. Его ши­ро­кая зо­ло­ти­сто-каш­та­но­вая го­ло­ва по­сто­ян­но по­ка­чи­ва­лась. Его тон­кие гу­бы ше­ве­ли­лись, и я за­ме­ти­ла, как сверк­ну­ли его зу­бы. Его гла­за за­кры­ва­лись, а за­тем вне­зап­но вспы­хи­ва­ли. Тук! Тук! Тук! Его паль­цы не пе­ре­ста­ва­ли по­сту­ки­вать.

Эта по­ка­чи­ва­ю­ща­я­ся го­ло­ва! Она бы­ла на­пол­не­на муд­ро­стью змеи, ко­то­рая при­слу­ши­ва­ет­ся к вет­ру, ко­лы­шу­ще­му­ся бо­лот­ной тра­ве, об­ви­ва­ет свои зо­ло­тые коль­ца, вы­ги­бая шею на­встре­чу солн­цу. Слу­шай­те! Треск!

…Крас­ное солн­це. Двое муж­чин бре­дут по бо­ло­там. О, бес­ко­неч­ная боль (рез­ко зву­чит ви­о­лон­чель), жизнь бо­рет­ся в утро­бе. Кто умрёт и что умрёт, что­бы мог­ла ро­дить­ся эта но­вая жизнь? Сто­ну­щая аго­ния. И ста­рая кар­га, по­ю­щая пес­ню. …

Все, кто си­дел в Паль­мо­вой ро­ще, при­тих­ли, на­блю­дая за Би­ми Тал. Тол­стые ру­ки об­ма­хи­ва­ли на­пуд­рен­ные гру­ди; шел­ко­вые плат­ки вы­ти­ра­ли бы­чьи шеи; пот вы­сту­пал под мыш­ка­ми. По-преж­не­му жар­ко. Да­ле­кий гром. Ми­мо­лет­ные звез­ды.

Му­зы­ка на­рас­та­ла. Под её дис­со­ни­ру­ю­щий ритм зву­ча­ла ба­ра­бан­ная дробь. Ру­ки Би­ми Тал взмет­ну­лись над го­ло­вой. Она кри­ча­ла от ра­до­сти жиз­ни.

Блед­ные гла­за Дир­ка, ку­па­ю­щи­е­ся в та­ин­ствен­но­сти, вспых­ну­ли ог­нём, за­го­ре­лись яро­стью и неуга­си­мой нена­ви­стью! Его су­хие гу­бы при­от­кры­лись. Я уви­дел его зу­бы.

…Сквозь вы­со­кую тра­ву про­би­ра­ют­ся двое иду­щих муж­чин. Их са­по­ги хлю­па­ют в гря­зи. (Ти­хо зву­чит бас-ви­о­ла.) Что-то ждёт их в бо­ло­тах! Что-то с зо­ло­ты­ми гла­за­ми и по­ка­чи­ва­ю­щей­ся го­ло­вой. Слу­шай­те! Гре­мят ко­пы­та! Бе­ре­ги­тесь, ибо смерть на пу­ти!..

Би­ми Тал бы­ла ря­дом с Дир­ком, но не ви­де­ла его. Она сме­я­лась и ма­ха­ла мне сво­и­ми зве­ня­щи­ми ру­ка­ми. Гла­за Дир­ка свер­ка­ли безу­ми­ем, его гу­бы бы­ли ужас­но на­пря­же­ны. Би­ми Тал бы­ла по­чти над ним. Он ба­ра­ба­нил паль­ца­ми. Му­зы­ка зву­ча­ла гром­че.

…При­слу­шай­ся! Гре­мят ко­пы­та! Двое муж­чин ве­се­ло ска­чут по вы­со­кой тра­ве. Змея свер­ну­лась коль­ца­ми, в её гла­зах нена­висть. Они всё бли­же — бли­же! (На­чи­на­ют бить ба­ра­ба­ны).…

В ла­вине зву­ков раз­да­лись зву­ки аль­та, скрип­ки и за­и­ка­ю­ще­го­ся ба­ра­ба­на. Вы­тя­ну­тая го­ло­ва Дир­ка взмет­ну­лась вверх вме­сте с пле­ча­ми, его гу­бы при­от­кры­лись и при­под­ня­лись.

Ядо­ви­тый его взгляд. Смер­тель­ная его на­пря­жен­ность.

IV.

Силь­ные и мо­ло­дые, толь­ко что вер­нув­ши­е­ся с Ку­бин­ских войн, мы с Рэ­дом Ро­уном от­пра­ви­лись на се­вер от Ки-Уэ­с­та че­рез Эверг­лейдс во Фло­ри­де.

Сквозь бо­ло­та, как в пер­вый день тво­ре­ния. Сквозь эпо­ху реп­ти­лий, ещё жи­вых и пол­зу­чих. Сквозь уду­ша­ю­щую рас­ти­тель­ность, ко­то­рая ис­па­ря­ет­ся и гни­ёт под веч­ным солн­цем. Сквозь веч­ные бо­ло­та Эверг­лейдс с их па­по­рот­ни­ка­ми, ли­а­на­ми и пе­чаль­ны­ми се­ды­ми ки­па­ри­са­ми мы с Ры­жим Ро­эном шли на се­вер. Со сме­хом. Ка­кая ра­дость бы­ла в на­ших серд­цах! Мы пе­ли мно­го пе­сен.

Па­по­рот­ник и цве­ты, сли­ва­ю­щи­е­ся в пло­до­ви­то­сти. Тра­вы, про­пи­тан­ные со­ком. Цве­ты, увя­да­ю­щие от при­кос­но­ве­ния. Бо­ло­то, ки­ша­щее пол­зу­чей жиз­нью. Над всем этим — ве­сё­лое солн­це. Под всем этим — гла­за из­ви­ва­ю­щей­ся змеи и оска­лен­ные клы­ки. Слу­шай­те! Гре­мят!

Мы плы­ли по ла­гу­нам на безум­ных су­дах; меч­та­ли на те­ни­стых бе­ре­гах в зной­ные по­лу­дни; кри­ча­ли мёрт­вым брёв­нам на бе­ре­гах рек, по­ка они не ис­пу­га­лись, не ныр­ну­ли и не уплы­ли прочь. Мы ста­ви­ли па­лат­ки у чёр­ных вод. Мы про­кла­ды­ва­ли сме­лые тро­пы че­рез бо­ло­та.

«Я бы хо­тел остать­ся здесь на­все­гда», — ска­зал Ры­жий Ро­ан.

Ку­да бы я ни по­шёл, что бы я ни пил, в ка­кой бы по­сте­ли ни ле­жал, я пом­ню те­бя, по­лу­чив­ше­го свою мо­лит­ву, Ры­жий Ро­ан, — те­бя, ко­то­рый на­все­гда остал­ся в бо­лот­ной тра­ве и бо­лот­ной во­де.

Мед­лен­но и тя­же­ло про­би­ра­ясь в пол­день пер­во­го дня но­во­го 1899 го­да, неда­ле­ко от Оке­чо­би, на бо­ло­тах, мы на­ткну­лись на спря­тан­ную хи­жи­ну. Она бы­ла по­стро­е­на из под­руч­ных ма­те­ри­а­лов — су­хих ли­стьев, гни­ю­щих ве­ток, увяд­шей бо­лот­ной тра­вы. Её уны­лая се­ро-зе­лё­ная окрас­ка в жи­вой ди­кой при­ро­де ка­за­лась па­мят­ни­ком смер­ти. Луч­ше го­лое бо­ло­то. Луч­ше чи­стое зы­бу­чее бо­ло­то в ка­че­стве по­сте­ли.

Ста­рая кар­га, сто­ну­щая в этой убо­гой хи­жине, за­глу­ша­ла рез­кие, ко­рот­кие вздо­хи дру­гой жен­щи­ны. Ры­жий Ро­ан вы­шел, на­пе­вая, хло­пая се­бя по ши­ро­кой гру­ди, раз­ма­хи­вая му­ску­ли­сты­ми ру­ка­ми. Сол­неч­ный свет на его смуг­лом ли­це и в его ры­жих во­ло­сах. У две­ри хи­жи­ны, ли­цом к нам, сто­ял муж­чи­на с жёл­ты­ми гла­за­ми. Бед­ня­га. В его ру­ке был пи­сто­лет. Он сплю­нул та­бач­ную жвач­ку на зем­лю. На его ли­це бы­ло от­вра­ще­ние, жаж­да убий­ства!

Ры­жий Ро­ан по­пя­тил­ся от это­го взгля­да. Он оста­но­вил­ся, и смех по­ки­нул его. Его храб­рые гла­за бы­ли встре­во­же­ны нена­ви­стью это­го безум­ца. Жел­тые гла­за смот­ре­ли — гла­за гре­му­чей змеи!

Из-под со­гну­то­го лок­тя бан­ди­та, сто­яв­ше­го в две­рях, вы­гля­ну­ла ста­рая ин­дей­ская ста­ру­ха, ко­то­рая жа­лоб­но пе­ла. С кри­ком она вы­тя­ну­ла свою то­щую ста­рую ру­ку, ука­зы­вая на Ры­же­го Ро­ана.

— Он уми­ра­ет! — за­кри­ча­ла она. — Нам нуж­на его ду­ша!

Дру­гая жен­щи­на, спря­тав­шись, сто­на­ла в хи­жине; жен­щи­на в ро­дах. Но­вая жизнь из чре­ва — жизнь долж­на уме­реть! Я схва­ти­ла Ры­жую Ро­ан за ру­ку.

— Ухо­ди! — ска­за­ла я. — Ухо­ди от этих безум­ных ведьм!

В трёх ша­гах от нас в ки­па­ри­сах пря­та­лась се­ро-зе­лё­ная ла­чу­га. Ка­за­лось, что это сон. Но мы всё ещё слы­ша­ли пе­ние ста­рой ведь­мы. Что-то та­щи­лось за на­ми по пя­там, и это бы­ло не вса­сы­ва­ние гря­зи.

Ры­жая Ро­ана шла ря­дом со мной, и мы вме­сте пе­ли пес­ню. По­чти у мо­их ног рос ма­ли­но­вый цве­ток с ко­рот­ким стеб­лем и жёл­тым сер­деч­ком. Я на­кло­ни­лась — кто не на­кло­нит­ся, что­бы со­рвать ма­ли­но­вый по­ле­вой цве­ток? По­слы­шал­ся треск, по­хо­жий на стук го­ро­ха. Звя­ка­нье, по­хо­жее на ба­ра­бан­ную дробь. Слы­ши­те? Треск!

Под мо­ей ру­кой мельк­ну­ла раз­зяв­лен­ная пасть, уда­рив­шая слиш­ком низ­ко. Тя­жё­лая, как бро­шен­ный ка­мень, зме­и­ная го­ло­ва уда­ри­ла ме­ня по ло­дыж­ке; зи­я­ю­щая пасть, бе­лые крюч­ко­ва­тые клы­ки смер­то­нос­ной гре­му­чей змеи. Из ало­го цвет­ка по­явил­ся этот зо­ло­ти­сто-ко­рич­не­вый зверь. Его жёл­тые гла­за мер­ца­ли. Его тон­кие гу­бы бы­ли су­хи­ми. Как близ­ко я был к смер­ти!

- Бла­го­да­ри Бо­га за эти тя­же­лые бо­тин­ки, Джер­ри!

Свер­кая гла­за­ми, змея из­ви­ва­лась, го­то­вясь к но­во­му уда­ру. Её ост­рый хвост, на­прав­лен­ный вверх, непре­рыв­но виб­ри­ро­вал от пыль­но­го сме­ха. Её зо­ло­ти­стое че­шуй­ча­тое те­ло бы­ло тол­щи­ной с мою ру­ку.

Ры­жий Ро­ан опу­стил свой тя­жё­лый по­сох. Бум! Его свин­цо­вый ко­нец уда­рил по вздыб­лен­ной пят­ни­стой го­ло­ве. Оста­но­вив­шись в се­ре­дине уда­ра, эта злоб­ная тварь раз­ле­те­лась, как яй­цо, и моз­ги раз­ле­те­лись во все сто­ро­ны.

Гре­му­чая змея из­ви­ва­лась в пред­смерт­ной аго­нии, её неве­ро­ят­но му­ску­ли­стый хвост с си­лой уда­рял по зем­ле, жёл­тые гла­за всё ещё го­ре­ли нена­ви­стью, но быст­ро за­кры­ва­лись в пред­смерт­ной аго­нии.

Я по­пы­тал­ся ска­зать: «Спа­си­бо, Ры­жий!»

Ка­кой-то гип­ноз в этих жёл­тых, уми­ра­ю­щих гла­зах! Дро­жа от от­вра­ще­ния, Ры­жий Ро­ан скло­нил­ся над этим на­блю­да­те­лем за бо­ло­та­ми, про­тя­нул ру­ку, что­бы под­нять это­го греш­ни­ка, чьи гла­за уже за­кры­лись тон­кой плён­кой смер­ти.

— Не тро­гай его, Ры­жий! По­до­жди, по­ка солн­це ся­дет.

Слу­шай­те! Треск! Эти непро­зрач­ные гла­за за­кры­лись. Эти жёл­тые гла­за, несмот­ря на смер­тель­ную боль, всё ещё бы­ли ярост­ны­ми и бле­стя­щи­ми. Эти ро­га­тые ко­ло­коль­чи­ки на хво­сте за­зве­не­ли. Клы­ки в этой раз­дроб­лен­ной, бес­чув­ствен­ной го­ло­ве оска­ли­лись, смы­ка­ясь на ру­ке Ры­жей Ро­а­ны вы­ше за­пя­стья.

Я ви­жу его. Пот на его ши­ро­ком смуг­лом лбу; его сме­ю­щи­е­ся гла­за в изум­ле­нии; его креп­кое силь­ное те­ло дро­жит; ве­тер ко­лы­шет его тём­но-ры­жие во­ло­сы. По­за­ди него бу­ро-зе­лё­ные бо­ло­та, ко­лы­шу­ща­я­ся тра­ва, в глу­бине ко­то­рой что-то ше­ве­лит­ся. Его щё­ки ни­ко­гда не бы­ли та­ки­ми крас­ны­ми.

Преж­де чем я успел по­ше­ве­лить­ся, он раз­жал че­лю­сти и пу­стые клы­ки, креп­ко сжи­мая ру­ку в смер­тель­ной хват­ке. Те­перь он дро­жал с го­ло­вы до пят. Его ли­цо по­бе­ле­ло.

— Сня­то! — про­шеп­тал он. — Я ся­ду.

Охот­ни­чьим но­жом я по­лос­нул его по ру­ке, на­не­ся че­ты­ре глу­бо­ких пе­ре­се­ка­ю­щих­ся по­ре­за. Он рас­сме­ял­ся и по­пы­тал­ся за­кри­чать. Вой был бы при­ят­нее. Я при­со­сал­ся к этим ра­нам, из ко­то­рых мед­лен­но со­чи­лась кровь из ар­те­рии. Те­перь мы оба тя­же­ло ды­ша­ли. Он тя­же­ло на­ва­лил­ся на моё пле­чо — он, та­кой силь­ный. Я пе­ре­вя­зал его ру­ку, мои паль­цы так оне­ме­ли, что я с тру­дом справ­лял­ся с ра­бо­той. Пот на ли­це Ры­же­го Ро­ана был хо­лод­ным, как и его за­пя­стья.

Я об­хва­ти­ла его ру­ка­ми. Он по­кач­нул­ся, чуть не упав, и схва­тил­ся за стеб­ли тра­вы, про­дол­жая сме­ять­ся. Я под­ня­ла его по­ход­ный по­сох и уда­ри­ла им по этой зо­ло­той, окро­вав­лен­ной шту­ко­вине в бо­ло­те. Я би­ла его, по­ка бе­лая, как гли­на, плоть, ко­сти и ко­жа не сме­ша­лись с гряз­ной бо­лот­ной жи­жей. Но его серд­це про­дол­жа­ло пуль­си­ро­вать тём­но-фи­о­ле­то­вым. Один со­кру­ши­тель­ный удар — и оно то­же умер­ло.

«Всё кон­че­но!» — мрач­но бро­сил я окро­вав­лен­ный по­сох в ко­лы­шу­щу­ю­ся тра­ву.

— Да, Джер­ри, — про­шеп­тал Ред Ро­ан, — всё по­чти за­кон­чи­лось.

Я не мог в это по­ве­рить. Ры­жий Ро­ан, силь­ный муж­чи­на, кри­кун, пе­вец, ве­сё­лый лю­бов­ник! Неуже­ли смерть силь­нее жиз­ни?

— Жен­щи­на, Джер­ри, — про­шеп­тал он, — в Га­ване — До­ло­рес! Она тан­цу­ет…

— Ра­ди все­го свя­то­го, Ры­жая, проснись!

- Тан­цы в…

— Ред! Ред Ро­ан! Я здесь, маль­чик!

Из­да­ле­ка, от­ку­да мы при­шли, я ед­ва раз­ли­чил крик. Кто так опла­ки­вал ухо­дя­щую ду­шу, пел хва­лу мёрт­вым? Был ли это ве­тер, ше­ле­стя­щий в тра­ве? Вновь раз­дал­ся этот плач, сла­бый в оди­но­че­стве. Плач но­во­рож­дён­но­го! В хи­жине скват­те­ра ре­бё­нок об­рёл свою ду­шу!

«До­ло­рес!» — про­шеп­тал Ры­жий Ро­ан. Под этим мед­ным небом он про­шеп­тал имя сво­ей воз­люб­лен­ной. «До­ло­рес!»

За сот­ней миль бо­лот, за сот­ней миль мо­ря, слы­ша­ла ли До­ло­рес, тан­цов­щи­ца, как он звал её?

«До­ло­рес!»

Я на­де­юсь, она слы­ша­ла, по­то­му что он был хо­ро­шим пар­нем, хо­тя и ди­ким.

За­хле­бы­ва­ясь в ры­да­ни­ях, я пе­ла для Ры­же­го Ро­ана. Его гла­за бы­ли за­кры­ты, но он слы­шал ме­ня. Ста­рые по­ход­но-по­ле­вые пес­ни, пес­ни мар­ша и би­ву­а­ка. Мар­ше­вые ме­ло­дии.

За­тем он по­про­сил спеть ко­лы­бель­ную и, на­ко­нец, за­столь­ную пес­ню.

V.

К нам под­тан­цо­вы­ва­ла Би­ми Тал — Би­ми Тал, дочь Ры­жей Ро­ан и До­ло­рес, тан­цов­щи­цы.

Она рас­сме­я­лась и трях­ну­ла сво­и­ми тём­но-ры­жи­ми во­ло­са­ми. Её ши­ро­кие нозд­ри втя­ну­ли го­ря­чий ноч­ной воз­дух.

«Я дочь утра! » — кри­чу я, я тан­цую. Я сме­юсь. «Сле­дуй за мной, лю­би­мый! Услышь мои пре­ду­пре­жде­ния «Я, сме­ю­щий­ся, не оста­юсь.…»

Шлёп! Шлёп! Шлёп! Её те­ло за­дро­жа­ло. Она по­смот­ре­ла на ме­ня.

Го­ло­ва Тей­на Дир­ка под­ни­ма­лась. Его тон­кие, су­хие, крас­ные гу­бы ши­ро­ко рас­кры­лись. Его зо­ло­тые гла­за го­ре­ли неуга­си­мой нена­ви­стью. Тук! Тук! Тук! — ба­ра­ба­ни­ли его паль­цы.

— Че­рез ми­ну­ту, Джер­ри, — про­шеп­та­ла Би­ми Тал, не пре­ры­вая тан­ца.

Её пре­крас­ные гла­за опу­сти­лись вниз, и она уви­де­ла Дир­ка. Она за­кри­ча­ла. Му­зы­ка стих­ла. Она уда­ри­ла его ру­кой, не по­ни­мая, что де­ла­ет.

Бе­зу­мец! Муж­чи­на был бе­зу­мен! Его че­люсть ши­ро­ко рас­кры­лась. Он уку­сил её за ру­ку вы­ше за­пя­стья.

Преж­де чем на нас на­хлы­ну­ла тол­па обе­зу­мев­ших лю­дей, я уда­рил его в мерз­кую ро­жу. Обо­и­ми ку­ла­ка­ми, раз за ра­зом. Из его про­кля­тых губ по­тек­ла кровь.

Я не знаю, ка­кое безу­мие охва­ти­ло его. Ве­ро­ят­но, это бы­ло вос­по­ми­на­ние, всплыв­шее из мёрт­вой жиз­ни, — яд гре­му­чей змеи, неуми­ра­ю­щая нена­висть. Но кто мо­жет ска­зать на­вер­ня­ка? Па­мять — стран­ная шту­ка.

И всё же я был уве­рен, что безум­ный скуль­птор, ро­див­ший­ся в той хи­жине в жар­кой са­ванне, пе­ре­дал ему ду­шу уми­ра­ю­щей гре­му­чей змеи.

Ру­ки от­та­щи­ли ме­ня от него. Я за­кри­ча­ла и вы­рва­лась. Он дро­жал, тя­же­ло ра­нен­ный. Его нерв­ные паль­цы сла­бо по­сту­ки­ва­ли по сто­лу, от­би­вая ужас­ную ме­ло­дию. Во­шла по­ли­ция.

— Смот­ри­те! — крик­нул я им. — Смот­ри­те на эти сле­ды зу­бов на за­пястье Би­ми Та­ла. Два глу­бо­ких уку­са. Это тот че­ло­век, ко­то­рый убил Ине­си­ту, тан­цов­щи­цу!