История Нерона. Джейкоб Эббот (1853)

Нерон был од­ним из са­мых про­ти­во­ре­чи­вых и пе­чаль­но из­вест­ных рим­ских им­пе­ра­то­ров. Он пра­вил Рим­ской им­пе­ри­ей с 54 по 68 год на­шей эры и был пред­ме­том мно­гих ми­фов и ле­генд. Он ро­дил­ся в 37 го­ду на­шей эры и был сы­ном Гнея До­ми­ция Аге­но­бар­ба и Агрип­пи­ны Млад­шей, сест­ры им­пе­ра­то­ра Ка­ли­гу­лы. Отец Неро­на умер, ко­гда ему бы­ло все­го три го­да, оста­вив его на вос­пи­та­ние ма­те­ри. Агрип­пи­на пи­та­ла боль­шие ам­би­ции в от­но­ше­нии сво­е­го сы­на и тща­тель­но го­то­ви­ла за­го­вор, что­бы за­кре­пить за ним по­ло­же­ние им­пе­ра­то­ра.

Прав­ле­ние Неро­на озна­ме­но­ва­лось се­ри­ей скан­да­лов и про­ти­во­ре­чий. Он был из­ве­стен сво­им экс­тра­ва­гант­ным об­ра­зом жиз­ни, устра­и­вал пыш­ные ве­че­рин­ки и стро­ил гран­ди­оз­ные со­ору­же­ния, та­кие как Зо­ло­той дом, боль­шой двор­цо­вый ком­плекс, за­ни­мав­ший боль­шую пло­щадь Ри­ма. У него так­же бы­ла страсть к вы­ступ­ле­ни­ям на сцене, он ча­сто участ­во­вал в му­зы­каль­ных кон­кур­сах и те­ат­раль­ных по­ста­нов­ках. Од­на­ко его экс­цен­трич­ное по­ве­де­ние и без­рас­суд­ные тра­ты вы­зва­ли него­до­ва­ние у рим­ско­го на­ро­да.

Прав­ле­ние Неро­на так­же озна­ме­но­ва­лось се­ри­ей ак­тов на­си­лия, вклю­чая казнь его соб­ствен­ной ма­те­ри и несколь­ких дру­гих чле­нов се­мьи. Он так­же пре­сле­до­вал хри­сти­ан, об­ви­няя их в Ве­ли­ком по­жа­ре Ри­ма в 64 го­ду на­шей эры и под­вер­гая их же­сто­ким на­ка­за­ни­ям. Эти дей­ствия укре­пи­ли его ре­пу­та­цию ти­ра­ни­че­ско­го и неста­биль­но­го пра­ви­те­ля.

Несмот­ря на свое про­ти­во­ре­чи­вое прав­ле­ние, Нерон внес опре­де­лен­ный по­зи­тив­ный вклад в раз­ви­тие им­пе­рии. Он ини­ци­и­ро­вал про­ек­ты об­ще­ствен­ных ра­бот, та­кие как вос­ста­нов­ле­ние ча­стей Ри­ма по­сле по­жа­ра и рас­ши­ре­ние го­род­ско­го во­до­снаб­же­ния. Он так­же уста­но­вил ди­пло­ма­ти­че­ские от­но­ше­ния с Пар­фи­ей, древ­ней им­пе­ри­ей на тер­ри­то­рии со­вре­мен­но­го Ира­на. Од­на­ко эти до­сти­же­ния бы­ли омра­че­ны его пе­чаль­но из­вест­ны­ми дей­стви­я­ми и в ко­неч­ном сче­те при­ве­ли к его па­де­нию.

В 68 го­ду на­шей эры вспых­ну­ло вос­ста­ние про­тив Неро­на, и Се­нат объ­явил его вра­гом об­ще­ства. Столк­нув­шись с угро­зой каз­ни, Нерон ре­шил по­кон­чить с со­бой, уда­рив се­бя но­жом в шею. Его смерть озна­ме­но­ва­ла ко­нец ди­на­стии Юли­ев-Клав­ди­ев и вверг­ла Рим­скую им­пе­рию в пе­ри­од граж­дан­ской вой­ны, из­вест­ный как Год че­ты­рех им­пе­ра­то­ров. Несмот­ря на свое про­ти­во­ре­чи­вое на­сле­дие, Нерон оста­ет­ся ин­те­рес­ной фи­гу­рой в ис­то­рии, а его по­ступ­ки и ха­рак­тер про­дол­жа­ют об­суж­дать­ся и изу­чать­ся по сей день.

Ис­то­рия Неро­на
Ав­тор Джей­коб Эб­бот (1853)

Содержание

Гла­ва I. Мать Неро­на
Гла­ва II. Убий­ство Ка­ли­гу­лы
Гла­ва III. Вос­ше­ствие на пре­стол Клав­дия
Гла­ва IV. Судь­ба Мес­са­ли­ны
Гла­ва V. Дет­ство Неро­на
Гла­ва VI. Нерон — им­пе­ра­тор
Гла­ва VII. Бри­та­ник
Гла­ва VIII. Судь­ба Агрип­пи­ны
Гла­ва IX. Край­няя по­роч­ность
Гла­ва X. За­го­вор Пи­зо­на
Гла­ва XI. Судь­ба за­го­вор­щи­ков
Гла­ва XII. Экс­пе­ди­ция в Гре­цию
Гла­ва XIII. Ко­нец Неро­на

ПРЕДИСЛОВИЕ

При на­пи­са­нии се­рии ис­то­ри­че­ских по­вест­во­ва­ний, к ко­то­рым от­но­сит­ся на­сто­я­щая ра­бо­та, це­лью ав­то­ра бы­ло пред­ста­вить чи­та­ю­ще­му со­об­ще­ству этой стра­ны точ­ный и до­сто­вер­ный от­чет о жиз­ни и де­я­ни­ях несколь­ких пер­со­на­жей, ко­то­рые по­сле­до­ва­тель­но ста­но­вят­ся сю­же­та­ми то­мов, в точ­но­сти сле­дуя ис­то­рии, до­шед­шей до нас с древ­них вре­мен. Ав­тор не жа­лел уси­лий, что­бы во всех слу­ча­ях по­лу­чить до­ступ к ори­ги­наль­ным ис­точ­ни­кам ин­фор­ма­ции, и стро­го огра­ни­чи­вал­ся ими. Та­ким об­ра­зом, чи­та­тель мо­жет быть уве­рен, вни­ма­тель­но изу­чая лю­бое из этих про­из­ве­де­ний, что ин­те­рес к нему ни в ка­кой сте­пе­ни не свя­зан с изоб­ре­та­тель­но­стью ав­то­ра. Ни один ин­ци­дент, ка­ким бы три­ви­аль­ным он ни был, ни­ко­гда не до­бав­ля­ет­ся к пер­во­на­чаль­но­му рас­ска­зу, и ни в ко­ем слу­чае ни­ка­кие сло­ва не при­пи­сы­ва­ют­ся го­во­ря­ще­му без яв­ных пол­но­мо­чий. Та­ким об­ра­зом, ка­ким бы ин­те­рес­ным ни бы­ли эти ис­то­рии, они обя­за­ны ис­клю­чи­тель­но са­мим фак­там, ко­то­рые в них за­фик­си­ро­ва­ны, и то­му, что они све­де­ны во­еди­но в про­стом и связ­ном по­вест­во­ва­нии.

I. — МАТЬ Нерона
37 год н. э.

Рим­ские за­го­род­ные ре­зи­ден­ции. — Ан­ти­ум. — Рас­по­ло­же­ние мы­са Ан­ти­ум. — Рас­сказ о про­ис­хож­де­нии Неро­на. — Мед­но­бо­ро­дый. — Отец Неро­на. — Агрип­пи­на, его мать. — Брат Агрип­пи­ны Ка­ли­гу­ла. — Рим­ские им­пе­ра­то­ры. — По­ста­нов­ле­ния в от­но­ше­нии рим­ских ар­мий. — Опи­са­ние рим­ских ар­мий. — Ла­ге­ря ле­ги­о­нов. — Их дис­ло­ка­ция. — По­лез­ные функ­ции рим­ских ар­мий. — Про­из­ве­ден­ные эф­фек­ты. — Спо­соб их по­лу­че­ния. — Граж­дан­ские вла­сти. — Раз­ви­тие во­ен­ной мо­щи. — Склон­ность лю­дей под­чи­нять­ся уста­нов­лен­ной вла­сти. — Боль­шие воз­мож­но­сти пер­вых им­пе­ра­то­ров. — Рим­ские ар­мии. — Ха­рак­тер Ка­ли­гу­лы. — Его от­ча­ян­ная злоб­ность. — При­ме­ры его же­сто­ко­сти. — Корм­ле­ние ди­ких зве­рей муж­чи­на­ми. — Клей­ме­ние. — Агрип­пи­на за­ме­ша­на в за­го­во­ре.— Она со­сла­на вме­сте со сво­ей сест­рой в Пон­тию.

В древ­ние вре­ме­на, ко­гда го­род Рим на­хо­дил­ся на пи­ке сво­е­го мо­гу­ще­ства и ве­ли­ко­ле­пия, бы­ло при­ня­то, как, соб­ствен­но, и сей­час у жи­те­лей бо­га­тых сто­лиц, что­бы знат­ные се­мьи вла­де­ли, в до­пол­не­ние к сво­им го­род­ским ре­зи­ден­ци­ям, сель­ски­ми вил­ла­ми для лет­не­го от­ды­ха, ко­то­рые они стро­и­ли в жи­во­пис­ных ме­стах, на неболь­шом рас­сто­я­нии от го­ро­да, ино­гда в глу­бине стра­ны, а ино­гда на бе­ре­гу мо­ря. В окрест­но­стях Ри­ма бы­ло мно­го при­вле­ка­тель­ных ку­рорт­ных мест по­доб­но­го ро­да. Сре­ди них был и Ан­ций.

Ан­ций был рас­по­ло­жен на мор­ском по­бе­ре­жье при­мер­но в трид­ца­ти ми­лях к югу от Тиб­ра. Здесь в мо­ре вы­сту­па­ет кру­той мыс, со скло­нов ко­то­ро­го от­кры­ва­ют­ся са­мые про­тя­жен­ные и ве­ли­ко­леп­ные ви­ды со всех сто­рон. На се­ве­ре, ес­ли смот­реть с мы­са Ан­ций, взгляд сле­ду­ет за ли­ни­ей по­бе­ре­жья вплоть до устья Тиб­ра; в то вре­мя как на юге об­зор за­кан­чи­ва­ет­ся, при­мер­но на том же рас­сто­я­нии, мы­сом Цир­цеи, ко­то­рый яв­ля­ет­ся вто­рым мы­сом, обо­зна­ча­ю­щим по­бе­ре­жье Ита­лии в юж­ном на­прав­ле­нии от Ри­ма. вглубь стра­ны, от Ан­ти­ума, про­сти­ра­ет­ся ши­ро­кая и кра­си­вая рав­ни­на, огра­ни­чен­ная ле­си­сты­ми хол­ма­ми у бе­ре­га и гор­ны­ми гря­да­ми вда­ле­ке за ни­ми. На юж­ной сто­роне мы­са, за­щи­щен­ная им, на­хо­ди­лась неболь­шая га­вань, ку­да с неза­па­мят­ных вре­мен су­да со всех со­сед­них мо­рей при­во­зи­ли свои гру­зы или ис­ка­ли убе­жи­ща от штор­мов. Фак­ти­че­ски, Ан­ций с точ­ки зре­ния древ­но­сти пре­вос­хо­дит, ве­ро­ят­но, да­же Рим.

Кра­со­та и оздо­ров­ле­ние Ан­ция сде­ла­ли его очень при­вле­ка­тель­ным ме­стом лет­не­го от­ды­ха для жи­те­лей Ри­ма; и со вре­ме­нем, ко­гда го­род до­стиг про­дви­ну­той ста­дии бо­гат­ства и рос­ко­ши, рим­ская знать по­стро­и­ла там вил­лы, вы­би­рая ме­ста, в неко­то­рых слу­ча­ях, на есте­ствен­ных тер­ра­сах и эс­пла­на­дах мы­са, с ко­то­ро­го от­кры­вал­ся вид на мо­ре, а в дру­гих — про­хлад­ные и уеди­нен­ные убе­жи­ща в до­ли­нах, на су­ше. Имен­но в од­ной из этих вилл ро­дил­ся Нерон.

Отец Неро­на при­над­ле­жал к се­мье, ко­то­рая на про­тя­же­нии несколь­ких по­ко­ле­ний поль­зо­ва­лась зна­чи­тель­ным ав­то­ри­те­том сре­ди рим­ской зна­ти, хо­тя и бы­ла из­вест­на под несколь­ко при­чуд­ли­вым име­нем. Фа­ми­лия бы­ла Мед­но­бо­ро­дый, или, ес­ли го­во­рить бо­лее точ­но, это был Аге­но­барб, что яв­ля­ет­ся ла­тин­ским эк­ви­ва­лен­том это­го сло­ва. Несколь­ко слож­но ре­шить во­прос, сле­ду­ет ли нам, го­во­ря об от­це Неро­на в на­сто­я­щее вре­мя и на ан­глий­ском язы­ке, ис­поль­зо­вать на­сто­я­щее ла­тин­ское имя или пе­ре­ве­сти это сло­во и ис­поль­зо­вать его ан­глий­ский ана­лог; то есть, бу­дем ли мы на­зы­вать его Аге­но­барб или Мед­но­бо­ро­дый. Пер­вое, по-ви­ди­мо­му, боль­ше со­от­вет­ству­ет на­шим пред­став­ле­ни­ям о до­сто­ин­стве рим­ской ис­то­рии; в то вре­мя как вто­рое, хо­тя и ме­нее изящ­ное, ве­ро­ят­но, да­ет нам бо­лее точ­ное пред­став­ле­ние о зна­че­нии и вы­ра­зи­тель­но­сти это­го име­ни в том ви­де, в ка­ком оно зву­ча­ло в ушах рим­ско­го со­об­ще­ства. Имя, ко­неч­но, не бы­ло при­вле­ка­тель­ным, хо­тя се­мья ухит­ри­лась в неко­то­рой сте­пе­ни воз­ве­ли­чить его, при­пи­сав ему сверхъ­есте­ствен­ное про­ис­хож­де­ние. Су­ще­ство­ва­ло пре­да­ние, что в древ­ние вре­ме­на од­но­му из пред­ков ро­да явил­ся про­рок и, пред­ска­зав опре­де­лен­ные экс­тра­ор­ди­нар­ные со­бы­тия, ко­то­рые долж­ны бы­ли про­изой­ти в ка­кой-то бу­ду­щий пе­ри­од, при­гла­дил бо­ро­ду сво­е­го слу­ша­те­ля ру­кой и из­ме­нил ее на мед­ный цвет, чу­дес­ным об­ра­зом под­твер­ждая бо­же­ствен­ный ав­то­ри­тет по­сла­ния. Впо­след­ствии этот че­ло­век по­лу­чил имя Мед­но­бо­ро­дый, и с тех пор он и его по­том­ки со­хра­ни­ли его за со­бой.

Се­мья Мед­но­бо­ро­дых за­ни­ма­ла вы­со­кое по­ло­же­ние и от­ли­ча­лась знат­но­стью, хо­тя на мо­мент рож­де­ния Неро­на она бы­ла, как и боль­шин­ство дру­гих вы­да­ю­щих­ся рим­ских се­мей, чрез­вы­чай­но рас­то­чи­тель­ной и кор­рум­пи­ро­ван­ной. Осо­бен­но отец Неро­на был очень пло­хим че­ло­ве­ком. Его об­ви­ня­ли в са­мых страш­ных пре­ступ­ле­ни­ях, и он вел жизнь, пол­ную по­сто­ян­ных угры­зе­ний со­ве­сти и ужа­са. Его же­на, Агрип­пи­на, мать Неро­на, бы­ла та­кой же по­роч­ной, как и он; и го­во­рят, что, ко­гда к нему при­шел го­нец, что­бы со­об­щить о рож­де­нии его ре­бен­ка, ге­роя это­го по­вест­во­ва­ния, он из­дал ка­кое-то вос­кли­ца­ние, ис­пол­нен­ное зло­бы и пре­зре­ния, и ска­зал, что все, что ис­хо­дит от него и Агрип­пи­ны, не мо­жет не быть чре­ва­то ги­бе­лью Ри­ма.

Ранг и по­ло­же­ние Агрип­пи­ны в рим­ском об­ще­стве бы­ли да­же вы­ше, чем у ее му­жа. Она бы­ла сест­рой им­пе­ра­то­ра. Имя им­пе­ра­то­ра, ее бра­та, бы­ло Ка­ли­гу­ла. Он был тре­тьим в че­ре­де рим­ских им­пе­ра­то­ров, Ав­густ Це­зарь, пре­ем­ник Юлия Це­за­ря, был пер­вым. Од­на­ко в те дни тер­мин «им­пе­ра­тор» имел со­всем иное зна­че­ние, чем в его ны­неш­нем зна­че­нии. По­хо­же, те­перь он обо­зна­ча­ет су­ве­рен­но­го пра­ви­те­ля, ко­то­рый офи­ци­аль­но осу­ществ­ля­ет об­щую юрис­дик­цию, рас­про­стра­ня­ю­щу­ю­ся на все управ­ле­ние го­су­дар­ством. Во вре­ме­на рим­лян это вклю­ча­ло, по край­ней ме­ре тео­ре­ти­че­ски, толь­ко во­ен­ное ко­ман­до­ва­ние. Сло­во бы­ло «им­пе­ра­тор», что озна­ча­ло «ко­ман­ду­ю­щий»; а долж­ность, ко­то­рую оно обо­зна­ча­ло, бы­ла про­сто долж­но­стью глав­но­ко­ман­ду­ю­ще­го во­ору­жен­ны­ми си­ла­ми рес­пуб­ли­ки.

В ран­ние пе­ри­о­ды рим­ской ис­то­рии при­ни­ма­лись все воз­мож­ные ме­ры предо­сто­рож­но­сти, что­бы под­дер­жи­вать во­ен­ную мощь в со­сто­я­нии очень стро­го­го под­чи­не­ния ав­то­ри­те­ту граж­дан­ско­го ма­ги­стра­та и за­ко­на. Для до­сти­же­ния этой це­ли бы­ли при­ня­ты очень стро­гие пра­ви­ла. Ни од­ной ча­сти ар­мии, за ис­клю­че­ни­ем неболь­ших от­ря­дов, ко­то­рые тре­бо­ва­лись для под­дер­жа­ния по­ряд­ка внут­ри стен, не раз­ре­ша­лось при­бли­жать­ся к го­ро­ду. Ве­ли­кие пол­ко­вод­цы, воз­вра­ща­ясь из сво­их по­бе­до­нос­ных кам­па­ний, бы­ли вы­нуж­де­ны оста­но­вить­ся ла­ге­рем на неко­то­ром рас­сто­я­нии от во­рот и там ожи­дать при­ка­зов Рим­ско­го се­на­та. Се­нат тео­ре­ти­че­ски был ве­ли­ким хра­ни­ли­щем по­ли­ти­че­ской вла­сти. Од­на­ко этот Се­нат не был, как мо­жет по­ка­зать­ся в на­ше вре­мя, чет­ко опре­де­лен­ным и ком­пакт­ным со­бра­ни­ем за­ко­но­да­те­лей, на­зна­чен­ных ин­ди­ви­ду­аль­но для ис­пол­не­ния сво­их обя­зан­но­стей, а ско­рее клас­сом на­след­ствен­ной зна­ти, очень мно­го­чис­лен­ной, по­лу­чив­шей свою власть из неза­па­мят­ных вре­мен и из то­го стран­но­го и необъ­яс­ни­мо­го чув­ства по­чте­ния и бла­го­го­ве­ния, с ко­то­рым мас­са че­ло­ве­че­ства все­гда смот­рит на усто­яв­шу­ю­ся, и осо­бен­но древ­нюю, ари­сто­кра­тию. Се­нат имел обык­но­ве­ние со­би­рать­ся в уста­нов­лен­ное вре­мя на со­бра­ния, ко­то­рые ино­гда про­во­ди­лись с над­ле­жа­щей сте­пе­нью фор­маль­но­сти и по­ряд­ка, а ино­гда, с дру­гой сто­ро­ны, пред­став­ля­ли со­бой сце­ны боль­шо­го смя­те­ния. Од­на­ко их власть, осу­ществ­ля­е­мая ре­гу­ляр­но или нере­гу­ляр­но, бы­ла выс­шей. Они из­да­ва­ли эдик­ты, при­ни­ма­ли за­ко­ны, рас­пре­де­ля­ли про­вин­ции, за­клю­ча­ли мир и объ­яв­ля­ли вой­ну. Ар­мии и ко­ман­до­вав­шие ими ге­не­ра­лы бы­ли аген­та­ми, на­ня­ты­ми для вы­пол­не­ния их при­ка­зов.

Рим­ские ар­мии со­сто­я­ли из огром­ных от­ря­дов лю­дей, ко­то­рые, ко­гда не на­хо­ди­лись на дей­стви­тель­ной служ­бе, рас­по­ла­га­лись по­сто­ян­ны­ми ла­ге­ря­ми в раз­лич­ных ча­стях им­пе­рии, вез­де, где счи­та­лось необ­хо­ди­мым раз­ме­стить вой­ска. Эти­ми ве­ли­ки­ми вой­ска­ми бы­ли зна­ме­ни­тые рим­ские ле­ги­о­ны, и они бы­ли из­вест­ны во всем ми­ре сво­ей дис­ци­пли­ной, сво­ей за­ме­ча­тель­ной ор­га­ни­за­ци­ей, стре­ми­тель­но­стью сво­их дви­же­ний, а так­же неукро­ти­мой храб­ро­стью и энер­ги­ей лю­дей. Каж­дый ле­ги­он пред­став­лял со­бой, по су­ти, от­дель­ное и неза­ви­си­мое со­об­ще­ство. Его ла­ге­рем был его го­род. Его пол­ко­во­дец был его ко­ро­лем. Во вре­мя вой­ны он, ко­неч­но, пе­ре­ез­жал с ме­ста на ме­сто, как то­го тре­бо­ва­ли тре­бо­ва­ния служ­бы; но в мир­ное вре­мя он с боль­шой фор­маль­но­стью рас­по­ла­гал­ся в про­стор­ном и по­сто­ян­ном ла­ге­ре, ко­то­рый был раз­бит с боль­шой ре­гу­ляр­но­стью и укреп­лен ва­ла­ми и рва­ми. В пре­де­лах ла­ге­ря па­лат­ки бы­ли рас­по­ло­же­ны ря­да­ми, с ши­ро­ки­ми про­ме­жут­ка­ми для улиц меж­ду ни­ми; а в цен­тре, пе­ред про­стран­ством, ко­то­рое слу­жи­ло об­ще­ствен­ной пло­ща­дью, бо­га­тые и укра­шен­ные па­ви­льо­ны глав­но­ко­ман­ду­ю­ще­го и дру­гих ге­не­ра­лов воз­вы­ша­лись над осталь­ны­ми, по­доб­но об­ще­ствен­ным зда­ни­ям го­ро­да. Ла­герь рим­ско­го ле­ги­о­на был, по су­ти, про­тя­жен­ным и гу­сто­на­се­лен­ным го­ро­дом, за ис­клю­че­ни­ем то­го, что жи­ли­ща со­сто­я­ли из па­ла­ток, а не из проч­ных и по­сто­ян­ных кон­струк­ций из де­ре­ва или кам­ня.

Та­ким об­ра­зом рим­ские ле­ги­о­ны рас­по­ла­га­лись ла­ге­рем в раз­лич­ных ме­стах по всей им­пе­рии, вез­де, где Се­нат счи­тал нуж­ным их раз­ме­стить. Неко­то­рые из них бы­ли в Си­рии и на Во­сто­ке; неко­то­рые в Ита­лии; неко­то­рые на бе­ре­гах Рей­на; и имен­но с по­мо­щью огром­ной си­лы, ор­га­ни­зо­ван­ной та­ким об­ра­зом, рим­ляне дер­жа­ли под сво­ей вла­стью весь ев­ро­пей­ский мир. Вой­ска бы­ли удо­вле­тво­ре­ны тем, что под­чи­ни­лись при­ка­зам сво­их ко­ман­ди­ров, по­сколь­ку вза­мен они по­лу­ча­ли от них обиль­ные за­па­сы еды и одеж­ды и, как пра­ви­ло, ве­ли лег­кую и снис­хо­ди­тель­ную жизнь. При­ни­мая во вни­ма­ние это, они бы­ли го­то­вы пе­ре­хо­дить с ме­ста на ме­сто, ку­да бы им ни при­ка­за­ли, и сра­жать­ся с лю­бым вра­гом, ко­гда его вы­во­ди­ли на по­ле боя. Во­е­на­чаль­ни­ки до­бы­ва­ли для се­бя пи­щу и одеж­ду за счет да­ни, ко­то­рую они взи­ма­ли с за­во­е­ван­ных про­вин­ций и за счет раз­граб­ле­ния раз­граб­лен­ных го­ро­дов во вре­мя на­сто­я­щей вой­ны. Эти ар­мии, есте­ствен­но, бы­ли за­ин­те­ре­со­ва­ны в со­хра­не­нии по­ряд­ка и под­дер­жа­нии в це­лом ав­то­ри­те­та за­ко­на во всех со­об­ще­ствах, ко­то­рые они кон­тро­ли­ро­ва­ли; ибо без за­ко­на и по­ряд­ка про­мыш­лен­ные за­ня­тия лю­дей бы­ли бы невоз­мож­ны. так про­дол­жать­ся не мог­ло, и, ко­неч­но, они пре­крас­но по­ни­ма­ли, что ес­ли в ка­кой-ли­бо стране пре­кра­тит­ся про­из­вод­ство, то вско­ре долж­на пре­кра­тить­ся и вы­пла­та да­ни. Чи­тая ис­то­рию, мы дей­стви­тель­но, долж­ны при­знать, об­на­ру­жи­ва­ем, что зна­чи­тель­ная часть по­вест­во­ва­ния, опи­сы­ва­ю­ще­го до­сти­же­ния древ­них ар­мий, за­ня­та по­дроб­ным опи­са­ни­ем ак­тов на­си­лия, гра­бе­жей и пре­ступ­ных де­я­ний; но мы не долж­ны из это­го де­лать вы­вод, что вли­я­ние этих об­шир­ных ор­га­ни­за­ций бы­ло пол­но­стью па­губ­ным. Та­кие об­шир­ные и раз­но­род­ные мас­сы на­се­ле­ния, как те, что бы­ли раз­бро­са­ны по Ев­ро­пе и Азии во вре­ме­на рим­лян, мог­ли быть под­чи­не­ны необ­хо­ди­мым огра­ни­че­ни­ям об­ще­ствен­но­го по­ряд­ка толь­ко с по­мо­щью ка­ко­го-то очень мощ­но­го ин­стру­мен­та. Ле­ги­о­ны, ор­га­ни­зо­ван­ные рим­ским се­на­том и раз­ме­щен­ные тут и там по всей об­шир­ной тер­ри­то­рии, со­став­ля­ли этот ин­стру­мент. Но все же, в те­че­ние го­раз­до боль­шей ча­сти вре­ме­ни власть, ко­то­рой об­ла­дал ле­ги­он, бы­ла вла­стью в по­кое. Он до­стиг сво­ей це­ли про­стым сво­им при­сут­стви­ем и чув­ством бла­го­го­ве­ния, ко­то­рое вну­ша­ло его при­сут­ствие; и на­ции и пле­ме­на, по­пав­шие в круг его вли­я­ния, жи­ли в ми­ре, и бес­пре­пят­ствен­но за­ни­ма­лись сво­и­ми про­мыш­лен­ны­ми за­ня­ти­я­ми, за­щи­щен­ные со­зна­ни­ем, ко­то­рое по­всю­ду про­ни­ка­ло в умы лю­дей, что рим­ская власть близ­ка. Ле­ги­он на­ви­сал, так ска­зать, по­доб­но тем­ной ту­че на их го­ри­зон­те, без­молв­ный и пре­бы­ва­ю­щий в по­кое; но со­дер­жа­щий, как они хо­ро­шо зна­ли, скры­тые эле­мен­ты гро­ма, ко­то­рый в лю­бой мо­мент мог об­ру­шить­ся на их го­ло­вы. Та­ким об­ра­зом, при его обыч­ном дей­ствии его вли­я­ние бы­ло доб­рым. Вре­мя от вре­ме­ни слу­ча­лись пе­ри­о­ды вол­не­ний, ко­гда его дей­ствия бы­ли же­сто­ки­ми и бес­по­щад­но злы­ми. К со­жа­ле­нию, од­на­ко, к че­сти си­сте­мы в гла­зах че­ло­ве­че­ства по­сле­ду­ю­щих эпох, в доб­ре, ко­то­рое она со­вер­ша­ла, не бы­ло ни­че­го, о чем сто­и­ло бы рас­ска­зы­вать; в то вре­мя как каж­дый акт на­си­лия и пре­ступ­ле­ния, со­вер­шен­ные с ее по­мо­щью, да­ва­ли ма­те­ри­а­лы для за­ни­ма­тель­ной и за­хва­ты­ва­ю­щей ис­то­рии. Доб­ро, ко­то­рое бы­ло со­вер­ше­но, про­дол­жа­лось, воз­мож­но, в те­че­ние дол­го­го, но мо­но­тон­но­го пе­ри­о­да по­коя. Это зло­де­я­ние бы­ло крат­ким, но со­про­вож­да­лось быст­рой че­ре­дой со­бы­тий и раз­но­об­ра­зи­лось бес­чис­лен­ны­ми про­ис­ше­стви­я­ми; так что ис­то­рик при­вык лег­ко об­хо­дить пер­вое, несколь­ки­ми рав­но­душ­ны­ми сло­ва­ми хо­лод­но­го опи­са­ния, в то вре­мя как он упо­треб­лял всю си­лу сво­е­го ге­ния на рас­ши­ре­ние и укра­ше­ние по­вест­во­ва­ний, по­свя­щен­ных дру­го­му. Та­ким об­ра­зом, ка­ки­ми бы же­сто­ки­ми и дес­по­тич­ны­ми ни бы­ли во­ен­ные пра­ви­те­ли, ко­то­ры­ми в древ­ние вре­ме­на управ­лял мир, по су­ти сво­ей они бы­ли ме­нее же­сто­ки­ми и дес­по­тич­ны­ми, чем их пред­став­ля­ет об­щий ход ис­то­рии; и их пре­ступ­ле­ния бы­ли, по край­ней ме­ре, в ка­кой-то сте­пе­ни ком­пен­си­ро­ва­ны и ис­куп­ле­ны дей­стви­тель­но по­лез­ной функ­ци­ей, ко­то­рую они обыч­но вы­пол­ня­ли, — сдер­жи­ва­ни­ем и по­дав­ле­ни­ем всех бес­по­ряд­ков и на­си­лия, кро­ме их соб­ствен­но­го.

Рим­ские ле­ги­о­ны, в част­но­сти, на про­тя­же­нии мно­гих ве­ков на­хо­ди­лись в снос­ном под­чи­не­нии у граж­дан­ских вла­стей ка­пи­то­лия; но они все вре­мя ста­но­ви­лись все силь­нее и боль­ше осо­зна­вая свою си­лу. Каж­дый но­вый пол­ко­во­дец, про­сла­вив­ший­ся сво­и­ми по­бе­да­ми, зна­чи­тель­но уве­ли­чи­вал зна­че­ние и вли­я­ние ар­мии в ее по­ли­ти­че­ских от­но­ше­ни­ях. Ве­ли­кий Юлий Це­зарь в хо­де сво­их за­ру­беж­ных за­во­е­ва­ний и за­тяж­ных и ужас­ных войн с Пом­пе­ем и дру­ги­ми сво­и­ми со­пер­ни­ка­ми до­бил­ся огром­ных успе­хов в этом на­прав­ле­нии. Каж­дый раз, ко­гда он воз­вра­щал­ся в Рим во гла­ве сво­их по­бе­до­нос­ных ле­ги­о­нов, он вну­шал ка­пи­то­лию все боль­ший и боль­ший бла­го­го­вей­ный тре­пет. Ок­та­вий Це­зарь, пре­ем­ник Юлия, ши­ро­ко из­вест­ный в ис­то­рии под име­нем Ав­густ, за­вер­шил то, что на­чал его дя­дя. Он сде­лал во­ен­ную власть, хо­тя все еще но­ми­наль­но и фор­маль­но под­чи­нен­ной, на са­мом де­ле пер­во­сте­пен­ной и вер­хов­ной. Се­нат, дей­стви­тель­но, про­дол­жал со­би­рать­ся и вы­пол­нять свои обыч­ные функ­ции. Кон­су­лы и дру­гие граж­дан­ские долж­ност­ные ли­ца бы­ли из­бра­ны и на­де­ле­ны зна­ка­ми от­ли­чия вер­хов­но­го ко­ман­до­ва­ния; и все обыч­ные фор­мы и по­ряд­ки граж­дан­ской ад­ми­ни­стра­ции, в ко­то­рых пол­но­стью при­зна­ва­лось под­чи­не­ние во­ору­жен­ных сил граж­дан­ской вла­сти, бы­ли про­дол­же­ны. Тем не ме­нее, фак­ти­че­ская власть граж­дан­ско­го пра­ви­тель­ства бы­ла пол­но­стью по­дав­ле­на; и над­мен­ный им­пе­ра­тор дик­то­вал Се­на­ту и ру­ко­во­дил ад­ми­ни­стра­ци­ей так, как ему за­бла­го­рас­су­дит­ся.

Тре­бо­вал­ся ве­ли­кий ге­ний от пол­ко­вод­цев, что­бы под­нять ар­мию на это гос­под­ству­ю­щее по­ло­же­ние; но од­на­жды до­стиг­нув его, она удер­жа­лась на нем, не нуж­да­ясь в спо­соб­но­стях лю­бо­го ро­да или ка­ких-ли­бо воз­вы­шен­ных ка­че­ствах во­об­ще у тех, кто впо­след­ствии был по­став­лен во гла­ве. На са­мом де­ле, чи­та­тель ис­то­рии ча­сто име­ет слу­чай быть со­вер­шен­но по­ра­жен­ным тем, до че­го мо­жет дой­ти че­ло­ве­че­ская вы­держ­ка, ко­гда од­на­жды уста­но­вит­ся го­су­дар­ствен­ная власть лю­бо­го ро­да, тер­пи­мая к сла­бо­умию и без­рас­суд­ству от­дель­ных ее пред­ста­ви­те­лей. Ка­жет­ся несу­ще­ствен­ным, при­ни­ма­ет ли гос­под­ству­ю­щая власть фор­му ди­на­стии ко­ро­лей, клас­са на­след­ствен­ной зна­ти или ли­нии во­ен­ных ге­не­ра­лов. Тре­бу­ет­ся ге­ний и го­су­дар­ствен­ная муд­рость, что­бы уста­но­вить его, но, од­на­жды уста­но­вив, ни­ка­кой сте­пе­ни глу­по­сти или пре­ступ­ле­ния в тех, кто им вла­де­ет, ка­жет­ся до­ста­точ­ным, что­бы ис­чер­пать дух под­чи­не­ния, с ко­то­рым че­ло­век все­гда скло­ня­ет­ся пе­ред уста­нов­лен­ной вла­стью — дух под­чи­не­ния, ко­то­рый на­столь­ко уни­вер­са­лен, и на­столь­ко тер­пе­лив и дол­го­ве­чен, и ко­то­рый на­столь­ко пре­вос­хо­дит все гра­ни­цы це­ле­со­об­раз­но­сти и ра­зу­ма, что ка­жет­ся сле­пым ин­стинк­том, внед­рен­ным в са­му ду­шу че­ло­ве­ка Ав­то­ром его су­ще­ства — со­став­ной и су­ще­ствен­ной ча­стью его при­ро­ды стад­но­го жи­вот­но­го. На са­мом де­ле, без ка­ко­го-ли­бо та­ко­го ин­стинк­та ка­за­лось бы невоз­мож­ным фор­ми­ро­ва­ние и под­дер­жа­ние этих об­шир­ных со­об­ществ, без ко­то­рых че­ло­век, ес­ли он во­об­ще мог су­ще­ство­вать, опре­де­лен­но ни­ко­гда не смог бы пол­но­стью раз­вить свои спо­соб­но­сти и мощь.

Ка­ким бы это ни бы­ло тео­ре­ти­че­ски, на са­мом де­ле несо­мнен­но, что ра­бо­та по до­ве­де­нию во­ен­ной мо­щи древ­не­го Ри­ма до со­сто­я­ния пре­вос­ход­ства над все­ми граж­дан­ски­ми функ­ци­я­ми пра­ви­тель­ства бы­ла ра­бо­той лю­дей с са­мы­ми вы­со­ки­ми спо­соб­но­стя­ми и вла­стью. Ма­рий и Сул­ла, Пом­пей и Це­зарь, Ан­то­ний и Ав­густ во всех сво­их де­я­ни­ях про­яв­ля­ли вы­со­кую сте­пень про­ни­ца­тель­но­сти, энер­гии и ве­ли­чия ду­ши. Че­ло­ве­че­ство, хо­тя и мо­жет осуж­дать их по­ро­ки и пре­ступ­ле­ния, ни­ко­гда не пе­ре­ста­нет вос­хи­щать­ся ве­ли­чи­ем их ам­би­ций, а так­же ве­ли­ко­ле­пи­ем, все­сто­рон­но­стью и эф­фек­тив­но­стью их пла­нов дей­ствий. Весь из­вест­ный мир был те­ат­ром их сра­же­ний, и ар­мии, ко­то­рые они ор­га­ни­зо­ва­ли и дис­ци­пли­ни­ро­ва­ли, и ко­то­рые им уда­лось в кон­це кон­цов по­ста­вить под кон­троль од­но­го цен­траль­но­го и кон­со­ли­ди­ро­ван­но­го ко­ман­до­ва­ния, сфор­ми­ро­ва­ли са­мую об­шир­ную и вну­ши­тель­ную во­ен­ную мощь, ко­то­рую ко­гда-ли­бо ви­дел мир. Оно бы­ло не толь­ко об­шир­ным по раз­ме­рам, но и по­сто­ян­ным и са­мо­под­дер­жи­ва­ю­щим­ся по сво­е­му ха­рак­те­ру. Для его под­дер­жа­ния бы­ла при­ня­та ши­ро­кая и слож­ная, но наи­бо­лее эф­фек­тив­ная си­сте­ма. Дис­ци­пли­на в нем бы­ла со­вер­шен­ной. Его ор­га­ни­за­ция бы­ла за­вер­ше­на. Он был в рав­ной сте­пе­ни обу­чен ти­хо си­деть до­ма в сво­их го­ро­до­по­доб­ных ла­ге­рях в мир­ное вре­мя или мар­ши­ро­вать, устра­и­вать би­ву­а­ки или сра­жать­ся во вре­мя вой­ны. Та­кая си­сте­ма мог­ла быть сфор­ми­ро­ва­на толь­ко людь­ми, об­ла­да­ю­щи­ми вы­со­чай­ши­ми ум­ствен­ны­ми спо­соб­но­стя­ми; но, од­на­жды сфор­ми­ро­ван­ная, она мог­ла впо­след­ствии под­дер­жи­вать се­бя; и не толь­ко так, но ока­за­лось, что она спо­соб­на под­дер­жи­вать, бла­го­да­ря при­су­щей ей си­ле, са­мых сла­бо­ум­ных и неком­пе­тент­ных лю­дей в ка­че­стве но­ми­наль­ных пра­ви­те­лей.

На­при­мер, Ка­ли­гу­ла, брат Агрип­пи­ны и пра­вив­ший им­пе­ра­тор на мо­мент рож­де­ния Неро­на, был че­ло­ве­ком, со­вер­шен­но непри­год­ным для осу­ществ­ле­ния ка­ко­го-ли­бо выс­ше­го ко­ман­до­ва­ния. Он был воз­ве­ден на этот пост бла­го­да­ря вли­я­нию ар­мии про­сто по­то­му, что он был са­мым вы­да­ю­щим­ся че­ло­ве­ком сре­ди тех, кто имел на­след­ствен­ные при­тя­за­ния на пре­сто­ло­на­сле­дие, и, та­ким об­ра­зом, был че­ло­ве­ком, ко­то­ро­го ар­мия мог­ла лег­че все­го на­зна­чить на долж­ность во­ждя и на­деж­нее все­го там удер­жать. Од­на­ко его жизнь при том вы­со­ком по­ло­же­нии, на ко­то­рое его та­ким об­ра­зом воз­вел несчаст­ный слу­чай, бы­ла жиз­нью по­сто­ян­ных безумств, по­ро­ков и пре­ступ­ле­ний. В ос­нов­ном он жил в Ри­ме, где тра­тил огром­ные до­хо­ды, ко­то­рые бы­ли в его рас­по­ря­же­нии, на са­мую рас­пут­ную и бес­смыс­лен­ную рас­то­чи­тель­ность. На на­чаль­ном эта­пе его ка­рье­ры це­лью боль­шей ча­сти его экс­тра­ва­гант­но­сти бы­ло удо­вле­тво­ре­ние по­треб­но­стей лю­дей; но че­рез неко­то­рое вре­мя он на­чал ис­кать удо­вле­тво­ре­ния толь­ко для се­бя и, на­ко­нец, про­явил са­мый рас­пут­ный дух злоб­но­сти и же­сто­ко­сти по от­но­ше­нию к дру­гим. Ка­за­лось, что он, на­ко­нец, дей­стви­тель­но воз­не­на­ви­дел весь че­ло­ве­че­ский род и по­лу­чал удо­воль­ствие, драз­ня и му­чая лю­дей вся­кий раз, ко­гда ка­кой-ли­бо слу­чай предо­став­лял ему та­кую воз­мож­ность. В те дни бы­ло при­ня­то устра­и­вать зре­ли­ща в огром­ных ам­фи­те­ат­рах, ко­то­рые в жар­кие сол­неч­ные дни на­кры­ва­лись на­ве­са­ми. Ино­гда, ко­гда ам­фи­те­атр был пе­ре­пол­нен зри­те­ля­ми, а сол­неч­ный жар был необы­чай­но силь­ным, Ка­ли­гу­ла при­ка­зы­вал убрать на­ве­сы и дер­жать две­ри за­кры­ты­ми, что­бы лю­ди не мог­ли вый­ти; и то­гда он за­бав­лял­ся при­зна­ка­ми дис­ком­фор­та и стра­да­ний, ко­то­рые неиз­беж­но про­яв­ля­лись при та­ком мно­го­люд­ном скоп­ле­нии лю­дей на от­кры­том воз­ду­хе. Он дер­жал ди­ких жи­вот­ных для бо­ев, ко­то­рые про­ис­хо­ди­ли в этих ам­фи­те­ат­рах, и ко­гда бы­ло труд­но до­быть для них мя­со овец и бы­ков, он кор­мил их людь­ми, бро­сая для этой це­ли в их ло­го­ва пре­ступ­ни­ков и плен­ни­ков. Неко­то­рым ли­цам, ко­то­рые его оскор­би­ли, он при­ка­зал на­не­сти клей­мо на ли­це рас­ка­лен­ным же­ле­зом, бла­го­да­ря че­му они не толь­ко под­верг­лись же­сто­ким пыт­кам в то вре­мя, но и бы­ли страш­но изуро­до­ва­ны на всю жизнь. Ино­гда, ко­гда сы­но­вья знат­ных или вы­да­ю­щих­ся лю­дей вы­зы­ва­ли у него неудо­воль­ствие, или ко­гда под вли­я­ни­ем сво­е­го ка­при­за или зло­на­ме­рен­но­сти он ис­пы­ты­вал к ним ка­кое-то чув­ство нена­ви­сти, он при­ка­зы­вал пуб­лич­но каз­нить их и тре­бо­вал, что­бы их ро­ди­те­ли при­сут­ство­ва­ли и бы­ли сви­де­те­ля­ми этой сце­ны. Од­на­жды по­сле та­кой каз­ни он по­тре­бо­вал, что­бы несчаст­ный отец его жерт­вы при­шел от­ужи­нать с ним во двор­це; и во вре­мя ужи­на он все вре­мя раз­го­ва­ри­вал со сво­им го­стем в лег­кой, шут­ли­вой и ве­се­лой ма­не­ре, что­бы под­шу­тить над ду­шев­ны­ми му­ка­ми стра­даль­ца и оскор­бить их. В дру­гой раз, ко­гда он при­ка­зал вы­да­ю­ще­му­ся се­на­то­ру при­сут­ство­вать при каз­ни его сы­на, се­на­тор ска­зал, что пой­дет, по­ви­ну­ясь при­ка­зу им­пе­ра­то­ра, но сми­рен­но по­про­сил раз­ре­ше­ния за­крыть гла­за в мо­мент каз­ни, что­бы быть из­бав­лен­ным от ужас­ных му­че­ний, свя­зан­ных с пред­смерт­ны­ми му­ка­ми сво­е­го сы­на. Им­пе­ра­тор в от­вет немед­лен­но при­го­во­рил от­ца к смер­ти за то, что тот осме­лил­ся сде­лать столь дерз­кое пред­ло­же­ние.

Ко­неч­но, связь Агрип­пи­ны, ма­те­ри Неро­на, с та­ким мо­нар­хом, как этот, хо­тя и обес­пе­чи­ла ей очень вы­со­кое со­ци­аль­ное по­ло­же­ние в рим­ской об­щине, не мог­ла силь­но спо­соб­ство­вать ее сча­стью. На са­мом де­ле все, кто был так или ина­че свя­зан с Ка­ли­гу­лой, жи­ли в по­сто­ян­ном стра­хе, ибо его же­сто­кость бы­ла на­столь­ко рас­пут­ной и ка­приз­ной, что все, кто во­об­ще мог по­пасть в по­ле его зре­ния, на­хо­ди­лись в по­сто­ян­ной опас­но­сти. Агрип­пи­на са­ма в свое вре­мя на­влек­ла на се­бя неудо­воль­ствие сво­е­го бра­та, хо­тя ей по­счаст­ли­ви­лось спа­стись. Ка­ли­гу­ла рас­крыл или при­тво­рил­ся, что рас­крыл за­го­вор про­тив него, и об­ви­нил Агрип­пи­ну и еще од­ну из сво­их се­стер по име­ни Ли­вил­ла в при­част­но­сти к нему. Ка­ли­гу­ла по­слал сол­да­та к ру­ко­во­ди­те­лю за­го­во­ра, что­бы тот от­ру­бил ему го­ло­ву, а за­тем из­гнал его се­стер из Ри­ма и за­пер их на ост­ро­ве Пон­тия, ска­зав им, ко­гда они уедут, осте­ре­гать­ся, ибо у него есть для них ме­чи, а так­же ост­ро­ва на слу­чай необ­хо­ди­мо­сти.

На­ко­нец ужас­ной ти­ра­нии Ка­ли­гу­лы был по­ло­жен вне­зап­ный ко­нец в ре­зуль­та­те его убий­ства; и Агрип­пи­на в ре­зуль­та­те это­го со­бы­тия бы­ла не толь­ко осво­бож­де­на от сво­е­го раб­ства, но и под­ня­та на еще бо­лее вы­со­кое по­ло­же­ние, чем она поль­зо­ва­лась преж­де. Об­сто­я­тель­ства, свя­зан­ные с эти­ми со­бы­ти­я­ми, бу­дут опи­са­ны в сле­ду­ю­щей гла­ве.

II. — УБИЙСТВО КАЛИГУЛЫ
40 – 41 гг. н. э.

За­го­во­ры про­тив Ка­ли­гу­лы. — Кас­сий Че­ре. — Храб­рость Че­ре. — Мя­те­жи в его ле­ги­оне. — Че­ре сбе­га­ет от мя­теж­ни­ков. — Его по­яв­ле­ние. — Его спра­вед­ли­вые дей­ствия вы­зы­ва­ют неудо­воль­ствие им­пе­ра­то­ра. — Па­ро­ли, дан­ные Ка­ли­гу­лой Хе­рее. — Об­ви­не­ние Про­пе­дия. — По­ка­за­ния Квин­ти­лии. — Че­ре встре­во­жен.— Лич­ный сиг­нал Квин­ти­лии. — Квин­ти­лию под­вер­га­ют на­прас­ным пыт­кам. — Гнев Че­ре. — Его ре­ши­мость уни­что­жить Ка­ли­гу­лу. — Сфор­ми­ро­ван за­го­вор. — Со­юз­ни­ки. — Раз­ные мне­ния. — Пред­ло­же­ны раз­лич­ные пла­ны уни­что­же­ния Ка­ли­гу­лы. — Окон­ча­тель­ное ре­ше­ние. — Трех­днев­ный фе­сти­валь. — Крат­кий раз­го­вор. — Пе­ре­рыв. — Долг Хе­реи. — План, по­хо­же, про­ва­лит­ся. — За­са­да Хе­реи. — Ми­ну­ци­ан. — Лов­кое управ­ле­ние за­го­вор­щи­ка­ми. — Ази­ат­ские маль­чи­ки. — Хе­рея по­вер­га­ет Ка­ли­гу­лу. — Ко­нец дес­по­та. — Все­об­щая ра­дость во двор­це. — Ди­кое ли­ко­ва­ние за­го­вор­щи­ков. — Це­зо­ния и ее ре­бе­нок. — Они уби­ты. — Пред­по­ла­га­е­мая необ­хо­ди­мость уни­что­же­ния ре­бен­ка.

Им­пе­ра­тор Ка­ли­гу­ла при­шел к сво­ей смер­ти сле­ду­ю­щим об­ра­зом:

Ко­неч­но, его рас­пут­ная и без­жа­лост­ная ти­ра­ния ча­сто про­буж­да­ла очень глу­бо­кое чув­ство него­до­ва­ния и очень ис­крен­нее же­ла­ние ме­сти в серд­цах тех, кто от нее стра­дал; но все же его власть бы­ла на­столь­ко аб­со­лют­ной и ужас­ной, что ни­кто не осме­ли­вал­ся роп­тать или жа­ло­вать­ся. Од­на­ко него­до­ва­ние, ко­то­рое про­бу­ди­ла же­сто­кость им­пе­ра­то­ра, раз­го­ра­лось еще ярост­нее из-за то­го, что его та­ким об­ра­зом сдер­жи­ва­ли и по­дав­ля­ли, и бы­ло сде­ла­но мно­го скры­тых угроз, и вре­мя от вре­ме­ни со­став­ля­лись тай­ные за­го­во­ры про­тив жиз­ни ти­ра­на.

Сре­ди дру­гих, кто ле­ле­ял по­доб­ные за­мыс­лы, был че­ло­век по име­ни Кас­сий Хе­рея, ар­мей­ский офи­цер, ко­то­рый, хо­тя и не имел вы­со­ко­го зва­ния, тем не ме­нее был че­ло­ве­ком весь­ма вы­да­ю­щим­ся. Он был ка­пи­та­ном, или, как это на­зы­ва­лось в те дни, цен­ту­ри­о­ном. Та­ким об­ра­зом, его ко­ман­до­ва­ние бы­ло неболь­шим, но оно вхо­ди­ло в пре­то­ри­ан­скую ко­гор­ту, как ее на­зы­ва­ли, сво­е­го ро­да лич­ную охра­ну глав­но­ко­ман­ду­ю­ще­го и, сле­до­ва­тель­но, в очень по­чет­ный кор­пус. Та­ким об­ра­зом, Хе­рея был че­ло­ве­ком весь­ма вы­да­ю­щим­ся из-за за­ни­ма­е­мо­го им по­ста, и его обя­зан­но­сти ка­пи­та­на лейб-гвар­дии очень ча­сто поз­во­ля­ли ему об­щать­ся с им­пе­ра­то­ром. Он так­же был че­ло­ве­ком боль­шой лич­ной храб­ро­сти и за это поль­зо­вал­ся боль­шим ува­же­ни­ем в ар­мии. Од­на­жды, за несколь­ко лет до это­го, он со­вер­шил по­двиг в Гер­ма­нии, ко­то­рый при­нес ему боль­шую из­вест­ность. Это бы­ло во вре­мя смер­ти Ав­гу­ста, пер­во­го им­пе­ра­то­ра. Неко­то­рые гер­ман­ские ле­ги­о­ны, и сре­ди них тот, в ко­то­ром слу­жил Че­ре, вос­поль­зо­ва­лись слу­ча­ем, что­бы вос­стать. Они на­зва­ли мно­го­чис­лен­ные и тяж­кие ак­ты угне­те­ния при­чи­ной сво­е­го вос­ста­ния и по­тре­бо­ва­ли воз­ме­ще­ния при­чи­нен­ных им стра­да­ний и без­опас­но­сти на бу­ду­щее. Од­ной из пер­вых мер, к ко­то­рым они при­бег­ли в безу­мии пер­вой вспыш­ки вос­ста­ния, бы­ло схва­тить всех цен­ту­ри­о­нов в ла­ге­ре и из­бить их по­чти до смер­ти. Они на­нес­ли им по шесть­де­сят уда­ров, по од­но­му на каж­до­го из их чис­ла, а за­тем вы­гна­ли их, из­би­тых, из­ра­нен­ных и уми­ра­ю­щих, из ла­ге­ря. Неко­то­рых они бро­си­ли в Рейн. Та­ким об­ра­зом они ото­мсти­ли всем цен­ту­ри­о­нам, кро­ме од­но­го. Этим был Хе­рея. Хе­рея не до­пу­стил, что­бы они за­хва­ти­ли его, но, схва­тив свой меч, он про­бил­ся сквозь тол­пу, уби­вая од­них и от­тес­няя дру­гих пе­ред со­бой, и та­ким об­ра­зом со­вер­шил по­бег из ла­ге­ря. Этот по­двиг при­нес ему ве­ли­кую из­вест­ность.

Из это­го рас­ска­за мож­но пред­по­ло­жить, что Хе­рея был че­ло­ве­ком, об­ла­дав­шим огром­ным лич­ным пре­вос­ход­ством в ро­сте и си­ле, по­сколь­ку, по-ви­ди­мо­му, тре­бо­ва­лась необы­чай­ная му­скуль­ная мощь, а так­же неустра­ши­мое му­же­ство, что­бы поз­во­лить че­ло­ве­ку про­бить­ся про­тив та­ко­го ко­ли­че­ства вра­гов. Но это бы­ло не так. Хе­рея был неболь­шо­го ро­ста, строй­но­го и изящ­но­го те­ло­сло­же­ния. Он так­же был скро­мен и непри­тя­за­те­лен в сво­их ма­не­рах и об­ла­дал очень доб­рым и крот­ким ду­хом. Та­ким об­ра­зом, его не толь­ко чти­ли и вос­хи­ща­лись его храб­ро­стью, но и во­об­ще лю­би­ли за дру­же­лю­бие и пре­вос­ход­ные ка­че­ства его серд­ца.

Од­на­ко нель­зя бы­ло ожи­дать, что об­ла­да­ние та­ки­ми ка­че­ства­ми осо­бен­но рас­по­ло­жит его к се­бе им­пе­ра­то­ра. Фак­ти­че­ски, в од­ном слу­чае это возы­ме­ло об­рат­ный эф­фект. Од­но вре­мя Ка­ли­гу­ла воз­ла­гал на цен­ту­ри­о­нов сво­ей гвар­дии неко­то­рые обя­зан­но­сти, свя­зан­ные со сбо­ром на­ло­гов. Хе­рея, вме­сто то­го что­бы прак­ти­ко­вать вы­мо­га­тель­ство и же­сто­кость, обыч­ные в та­ких слу­ча­ях, был ми­ло­сер­ден и рас­су­ди­те­лен и стро­го сле­до­вал пра­ви­лам за­ко­на и спра­вед­ли­во­сти в сво­их кол­лек­ци­ях. След­стви­ем это­го неиз­беж­но ста­ло то, что ко­ли­че­ство по­лу­чен­ных де­нег несколь­ко умень­ши­лось, и им­пе­ра­тор был недо­во­лен. Слу­чай был, од­на­ко, недо­ста­точ­но важ­ным, что­бы про­бу­дить в уме мо­нар­ха ка­кой-ли­бо очень се­рьез­ный гнев, и по­это­му, вме­сто то­го, что­бы на­зна­чить ка­кое-ли­бо су­ро­вое на­ка­за­ние обид­чи­ку, он удо­вле­тво­рил­ся по­пыт­ка­ми драз­нить и му­чить его раз­лич­ны­ми до­сад­ны­ми оскорб­ле­ни­я­ми и раз­дра­же­ни­я­ми.

Ино­гда в ла­ге­рях и на дру­гих во­ен­ных участ­ках су­ще­ству­ет обы­чай, со­глас­но ко­то­ро­му ко­ман­дир каж­дый ве­чер про­из­но­сит то, что на­зы­ва­ет­ся услов­но-до­сроч­ным осво­бож­де­ни­ем или па­ро­лем, ко­то­рый обыч­но со­сто­ит из неко­то­ро­го сло­ва или фра­зы, ко­то­рые долж­ны быть до­ве­де­ны до све­де­ния всех офи­це­ров и, при необ­хо­ди­мо­сти, всех сол­дат, ко­то­рых по ка­кой-ли­бо при­чине мо­жет воз­ник­нуть необ­хо­ди­мость по­сы­лать ту­да-сю­да по тер­ри­то­рии ла­ге­ря в те­че­ние но­чи. У всех стра­жей так­же есть па­роль, и со­от­вет­ствен­но, вся­кий раз, ко­гда ка­кой-ли­бо че­ло­век при­бли­жа­ет­ся к по­сту стра­жа, его оста­нав­ли­ва­ют и тре­бу­ют услов­но-до­сроч­но­го осво­бож­де­ния. Ес­ли незна­ко­мец из­ла­га­ет все пра­виль­но, пред­по­ла­га­ет­ся, что все в по­ряд­ке, и ему раз­ре­ша­ет­ся прой­ти даль­ше, по­сколь­ку враг или шпи­он не имел воз­мож­но­сти узнать об этом.

Те­перь, ко­гда при­хо­ди­ла оче­редь Че­реи со­об­щать об услов­но-до­сроч­ном осво­бож­де­нии, им­пе­ра­тор имел обык­но­ве­ние от­пус­кать ему ка­кую-ни­будь неле­пую или непри­лич­ную фра­зу, пред­на­зна­чен­ную не толь­ко для то­го, что­бы оскор­бить чи­сто­ту ума Че­ре, но и для то­го, что­бы вы­ста­вить его в смеш­ном све­те пе­ред под­чи­нен­ны­ми офи­це­ра­ми и сол­да­та­ми, ко­то­рым ему пред­сто­я­ло со­об­щить об этом. Ино­гда дан­ным та­ким па­ро­лем бы­ло ка­кое-ни­будь сло­во или фра­за, со­вер­шен­но непри­год­ные для про­из­не­се­ния, а ино­гда это бы­ло имя ка­кой-ни­будь пе­чаль­но из­вест­ной жен­щи­ны; но что бы это ни бы­ло, Че­ре был вы­нуж­ден сво­им сол­дат­ским дол­гом до­не­сти это до все­го кор­пу­са и тер­пе­ли­во сно­сить смех и на­смеш­ки, ко­то­рые его со­об­ще­ние вы­зва­ло сре­ди под­лых и по­роч­ных сол­дат.

Ес­ли пред­сто­я­ло под­верг­нуть его ка­ко­му-ли­бо ужас­но­му на­ка­за­нию или со­вер­шить ка­кой-ли­бо же­сто­кий по­сту­пок, Ка­ли­гу­ла по­лу­чал огром­ное удо­воль­ствие, воз­ла­гая эту обя­зан­ность на Хе­рею, зная, на­сколь­ко это долж­но быть от­вра­ти­тель­но для его на­ту­ры. Од­на­жды один из его вра­гов, вид­ный се­на­тор по име­ни Про­пе­дий, был об­ви­нен в го­су­дар­ствен­ной из­мене. Его го­су­дар­ствен­ная из­ме­на за­клю­ча­лась, как утвер­ждал об­ви­ни­тель, в том, что он про­из­нес оскор­би­тель­ные сло­ва в ад­рес им­пе­ра­то­ра. Про­пе­дий от­ри­цал, что ко­гда-ли­бо про­из­но­сил по­доб­ные сло­ва. Об­ви­ни­тель, ко­то­ро­го зва­ли Ти­ми­дий, при­вел в ка­че­стве сви­де­те­ля некую Квин­ти­лию, ак­три­су. Про­пе­дий был со­от­вет­ствен­но при­вле­чен к су­ду, и Квин­ти­лия пред­ста­ла пе­ред су­дья­ми для да­чи по­ка­за­ний. Она от­ри­ца­ла, что ко­гда-ли­бо слы­ша­ла, что­бы Про­пе­дий вы­ска­зы­вал ка­кие-ли­бо по­доб­ные чув­ства, ко­то­рые при­пи­сы­вал ему Ти­ми­дий. За­тем Ти­ми­дий ска­зал, что Квин­ти­лия да­ва­ла лож­ные по­ка­за­ния: он за­явил, что она слы­ша­ла, как Про­пе­дий про­из­но­сил та­кие сло­ва, и по­тре­бо­вал под­верг­нуть ее пыт­кам, что­бы за­ста­вить при­знать это. Им­пе­ра­тор со­гла­сил­ся с этим тре­бо­ва­ни­ем и при­ка­зал Хе­рее под­верг­нуть ак­три­су пыт­кам.

Ко­неч­но, все­гда труд­но уста­но­вить точ­ную прав­ду в от­но­ше­нии та­ких сде­лок, как те, ко­то­рые свя­за­ны с за­го­во­ра­ми про­тив ти­ра­нов, по­сколь­ку все за­ин­те­ре­со­ван­ные сто­ро­ны, ко­неч­но, при­ни­ма­ют все воз­мож­ные ме­ры предо­сто­рож­но­сти, что­бы скрыть со­вер­ша­е­мое. Од­на­ко в дан­ном слу­чае вполне ве­ро­ят­но, что Про­пе­дий вы­на­ши­вал ка­кие-то враж­деб­ные за­мыс­лы про­тив Ка­ли­гу­лы, ес­ли он не про­из­но­сил оскор­би­тель­ных слов, и что Квин­ти­лия в ка­кой-то ме­ре поль­зо­ва­лась его до­ве­ри­ем. Воз­мож­но да­же, что Хе­рея был свя­зан с ни­ми ка­ким-то тай­ным за­мыс­лом, по­сколь­ку го­во­рят, что ко­гда он по­лу­чил при­каз Ка­ли­гу­лы под­верг­нуть Квин­ти­лию пыт­кам, он был силь­но взвол­но­ван и встре­во­жен. Ес­ли бы он при­ме­нил же­сто­кие пыт­ки, он опа­сал­ся, что несчаст­но­го стра­даль­ца мож­но бы­ло бы за­ста­вить сде­лать при­зна­ния или, по край­ней ме­ре, за­яв­ле­ния, ко­то­рые на­влек­ли бы ги­бель на лю­дей, на ко­то­рых он боль­ше все­го по­ла­гал­ся в свер­же­нии Ка­ли­гу­лы. С дру­гой сто­ро­ны, ес­ли бы он по­пы­тал­ся по­ща­дить ее, это при­ве­ло бы толь­ко к то­му, что Ка­ли­гу­ла разо­злил­ся бы на са­мо­го се­бя, во­все не за­щи­щая и не спа­сая ее. По­сколь­ку, од­на­ко, он на­прав­лял­ся к ме­сту пы­ток, за­бо­тясь о сво­ей жерт­ве, пре­бы­вая в со­сто­я­нии тре­во­ги и нере­ши­тель­но­сти, его опа­се­ния бы­ли несколь­ко рас­се­я­ны лич­ным сиг­на­лом, дан­ным ему Квин­ти­ли­ей, ко­то­рой она на­мек­ну­ла ему, что ему не о чем бес­по­ко­ить­ся, — что она бу­дет вер­ной и прав­ди­вой и ни­че­го не рас­кро­ет, что бы с ней ни сде­ла­ли.

Это за­ве­ре­ние, хо­тя и смяг­чи­ло в неко­то­рой сте­пе­ни тре­во­ги и стра­хи Хе­реи, долж­но быть, зна­чи­тель­но уси­ли­ло ду­шев­ное рас­строй­ство, ко­то­рое он ис­пы­ты­вал при мыс­ли о том, что та­кая жен­щи­на под­верг­нет­ся ужас­ным стра­да­ни­ям, ко­то­рые ее ожи­да­ли. Од­на­ко он не мог по­сту­пить ина­че, как про­дол­жить. При­быв на ме­сто каз­ни, несчаст­ный Квин­ти­лий был пре­дан каз­ни. Она тер­пе­ли­во пе­ре­но­си­ла аго­нию, ко­то­рую ис­пы­ты­ва­ла, по­ка ее ко­неч­но­сти рас­тя­ги­ва­ли на пы­точ­ной ма­шине, а ко­сти ло­ма­ли, с по­кор­но­стью тер­пе­ния, до кон­ца. За­тем ее, по­те­ряв­шую со­зна­ние, бес­по­мощ­ную и по­чти мерт­вую, от­нес­ли к Ка­ли­гу­ле, ко­то­рый, ка­за­лось, те­перь был до­во­лен. Он при­ка­зал уве­сти несчаст­ную жерт­ву пы­ток и рас­по­ря­дил­ся, что­бы Про­пе­дий был оправ­дан и осво­бож­ден от долж­но­сти.

Ко­неч­но, во вре­мя про­хож­де­ния этой сце­ны ра­зум Че­ре был в смя­те­нии от вол­не­ния — ду­шев­ная му­ка, ко­то­рую он, долж­но быть, ис­пы­ты­вал в сво­ем со­стра­да­нии к стра­даль­цу, сме­ши­ва­лась и бо­ро­лась с от­ча­ян­ным него­до­ва­ни­ем, ко­то­рое го­ре­ло в его гру­ди про­тив ви­нов­ни­ка всех этих стра­да­ний. Фак­ти­че­ски, эта сдел­ка до­ве­ла его до та­ко­го ис­ступ­ле­ния, что, как толь­ко все за­кон­чи­лось, он ре­шил немед­лен­но при­нять ме­ры для каз­ни Ка­ли­гу­лы. Это бы­ло очень сме­лое и от­ча­ян­ное ре­ше­ние. Ка­ли­гу­ла был ве­ли­чай­шим и мо­гу­ще­ствен­ней­шим мо­нар­хом на зем­ле. Хе­рея был все­го лишь ка­пи­та­ном его гвар­дии, без ка­ко­го-ли­бо по­ли­ти­че­ско­го вли­я­ния или вла­сти и без ка­ких-ли­бо средств за­щи­тить се­бя от ужас­ных по­след­ствий, ко­то­рые, как мож­но бы­ло ожи­дать, по­сле­ду­ют за его по­пыт­кой, неза­ви­си­мо от то­го, увен­ча­ет­ся она успе­хом или про­ва­лит­ся.

Од­на­ко те­перь он был воз­буж­ден на­столь­ко силь­но, что ре­шил пре­одо­леть все опас­но­сти для до­сти­же­ния сво­ей це­ли. Он немед­лен­но на­чал ис­кать сре­ди офи­це­ров ар­мии та­ких лю­дей, ко­то­рые, по его мне­нию, с наи­боль­шей ве­ро­ят­но­стью мог­ли бы при­со­еди­нить­ся к нему, — лю­дей храб­рых, ре­ши­тель­ных и вер­ных, а так­же тех, ко­го из-за их об­ще­го ха­рак­те­ра или из-за обид, ко­то­рые они лич­но пре­тер­пе­ли от пра­ви­тель­ства, мож­но бы­ло счи­тать осо­бен­но враж­деб­ны­ми к вла­ды­че­ству Ка­ли­гу­лы. Из чис­ла этих лю­дей он вы­брал несколь­ких и осто­рож­но рас­крыл им свои за­мыс­лы. Все одоб­ри­ли их. Неко­то­рые, прав­да, от­ка­за­лись при­ни­мать ка­кое-ли­бо ак­тив­ное уча­стие в за­го­во­ре, но они за­ве­ри­ли Хе­рею в сво­их доб­рых по­же­ла­ни­ях и тор­же­ствен­но по­обе­ща­ли не пре­да­вать его.

Чис­ло за­го­вор­щи­ков с каж­дым днем уве­ли­чи­ва­лось. Од­на­ко на их встре­чах для кон­суль­та­ций на­блю­да­лись неко­то­рые рас­хож­де­ния во мне­ни­ях от­но­си­тель­но кур­са, ко­то­ро­го сле­до­ва­ло при­дер­жи­вать­ся. Неко­то­рые бы­ли за то, что­бы дей­ство­вать быст­ро и немед­ля. Они ду­ма­ли, что ве­ли­чай­шая опас­ность, ко­то­рой сле­до­ва­ло опа­сать­ся, за­клю­ча­лась в от­сроч­ке. По ме­ре рас­ши­ре­ния за­го­во­ра, го­во­ри­ли они, кто-ни­будь, на­ко­нец, узна­ет о нем и пре­даст их. Дру­гие, с дру­гой сто­ро­ны, бы­ли за то, что­бы дей­ство­вать осто­рож­но и не спе­ша. Че­го они боль­ше все­го бо­я­лись, так это опро­мет­чи­вых дей­ствий. Как они утвер­жда­ли, по­пыт­ка на­чать дей­ство­вать до то­го, как их пла­ны пол­но­стью со­зре­ют, бы­ла бы гу­би­тель­ной для пред­при­я­тия.

Хе­рея при­дер­жи­вал­ся пер­во­го мне­ния. Ему не тер­пе­лось по­ско­рее со­вер­шить это де­я­ние. По его сло­вам, он сам был го­тов со­вер­шить это в лю­бое вре­мя; его лич­ные обя­зан­но­сти офи­це­ра гвар­дии да­ва­ли ему ча­стые воз­мож­но­сти встре­тить­ся с им­пе­ра­то­ром, и он был го­тов вос­поль­зо­вать­ся лю­бым из них, что­бы убить чу­до­ви­ще. По его сло­вам, им­пе­ра­тор ча­сто хо­дил в ка­пи­то­лий, что­бы при­не­сти жерт­вы, и он мог лег­ко убить его там. Или, ес­ли они счи­та­ли, что это бы­ло слиш­ком пуб­лич­ное ме­ро­при­я­тие, у него мог­ла быть воз­мож­ность при­сут­ство­вать во двор­це на опре­де­лен­ных ре­ли­ги­оз­ных це­ре­мо­ни­ях, ко­то­рые им­пе­ра­тор при­вык про­во­дить там, и на ко­то­рых обыч­но при­сут­ство­вал сам Хе­рея. Или он был го­тов сбро­сить его с баш­ни, ку­да тот при­вык ино­гда за­хо­дить, что­бы раз­дать день­ги на­се­ле­нию вни­зу. Че­ре ска­зал, что в та­ком слу­чае он мог лег­ко по­дой­ти к нему сза­ди и вне­зап­но пе­ре­бро­сить его че­рез па­ра­пет на мо­сто­вую вни­зу. Од­на­ко все эти пла­ны по­ка­за­лись за­го­вор­щи­кам слиш­ком неопре­де­лен­ны­ми и опас­ны­ми, и пред­ло­же­ния Хе­реи, со­от­вет­ствен­но, не бы­ли при­ня­ты.

На­ко­нец, при­бли­зи­лось вре­мя, ко­гда Ка­ли­гу­ла дол­жен был по­ки­нуть Рим и от­пра­вить­ся в Алек­сан­дрию в Егип­те, и за­го­вор­щи­ки по­ня­ли, что они долж­ны под­го­то­вить­ся к дей­ствию, или же во­об­ще от­ка­зать­ся от сво­е­го за­мыс­ла. Бы­ло услов­ле­но, что пе­ред отъ­ез­дом им­пе­ра­то­ра в Ри­ме со­сто­ит­ся гран­ди­оз­ное тор­же­ство. Это празд­но­ва­ние, ко­то­рое долж­но бы­ло со­сто­ять из игр, спор­тив­ных со­стя­за­ний и раз­но­го ро­да дра­ма­ти­че­ских пред­став­ле­ний, долж­но бы­ло про­дол­жать­ся три дня, и по­сле дол­гих кон­суль­та­ций и де­ба­тов за­го­вор­щи­ки ре­ши­ли, что Ка­ли­гу­ла дол­жен быть убит в один из этих дней.

Од­на­ко, при­дя к та­ко­му вы­во­ду, в це­лом, их серд­ца, ка­за­лось, под­ве­ли их в опре­де­ле­нии точ­но­го вре­ме­ни для со­вер­ше­ния де­я­ния, и, со­от­вет­ствен­но, два из трех дней про­шли без ка­ких-ли­бо по­пы­ток. На­ко­нец, утром тре­тье­го дня, Хе­рея со­звал глав­ных за­го­вор­щи­ков и очень се­рьез­но при­звал их не упус­кать пред­ста­вив­шу­ю­ся воз­мож­ность. Он объ­яс­нил им, на­сколь­ко они уве­ли­чи­ли опас­ность сво­их по­пы­ток та­ки­ми про­во­лоч­ка­ми, и сам он ка­зал­ся та­ким пол­ным ре­ши­мо­сти и му­же­ства, и об­ра­щал­ся к ним с та­ким крас­но­ре­чи­ем и си­лой, что вну­шил им свою соб­ствен­ную ре­ши­мость, и они еди­но­глас­но ре­ши­ли дей­ство­вать.

Им­пе­ра­тор при­шел в те­атр в тот день необыч­но ра­но и, ка­за­лось, был в от­лич­ном рас­по­ло­же­нии ду­ха и в от­лич­ном рас­по­ло­же­нии ду­ха. Он был очень по­кла­ди­стым по от­но­ше­нию ко всем окру­жа­ю­щим, очень жи­вым, при­вет­ли­вым и ве­се­лым. По­сле вы­пол­не­ния опре­де­лен­ных це­ре­мо­ний, ко­то­ры­ми ему бы­ло по­ру­че­но от­крыть тор­же­ства это­го дня, он про­сле­до­вал на свое ме­сто в окру­же­нии сво­их дру­зей и фа­во­ри­тов, а Хе­рея с дру­ги­ми офи­це­ра­ми, сто­яв­ши­ми в тот день на стра­же, на неболь­шом рас­сто­я­нии по­за­ди него.

Пред­став­ле­ния на­ча­лись, и все шло как обыч­но до по­лу­дня. За­го­вор­щи­ки дер­жа­ли свои пла­ны в стро­жай­шем сек­ре­те, за ис­клю­че­ни­ем то­го, что один из них, за­няв свое ме­сто ря­дом с вы­да­ю­щим­ся се­на­то­ром, спро­сил его, слы­шал ли он что-ни­будь но­вое. Се­на­тор от­ве­тил, что нет. «То­гда я мо­гу ска­зать вам кое-что, — ска­зал он, — че­го вы, воз­мож­но, не слы­ша­ли, а имен­но, что в пье­се, ко­то­рая бу­дет разыг­ра­на се­го­дня, бу­дет изоб­ра­же­на смерть ти­ра­на». «Ти­ше!» — ска­зал се­на­тор и про­ци­ти­ро­вал стих из Го­ме­ра, ко­то­рый озна­чал: «Мол­чи, что­бы ка­кой-ни­будь грек не под­слу­шал».

Во вре­мя по­доб­ных уве­се­ле­ний им­пе­ра­тор обыч­но де­лал неболь­шой пе­ре­рыв око­ло по­лу­дня, что­бы от­дох­нуть и под­кре­пить­ся. На Че­ре бы­ло воз­ло­же­но при­слу­жи­вать ему в это вре­мя и про­во­дить его с его ме­ста в те­ат­ре в со­сед­ние апар­та­мен­ты в его двор­це, ко­то­рые бы­ли со­еди­не­ны с те­ат­ром, где бы­ла при­го­тов­ле­на ван­на и раз­лич­ные на­пит­ки. Ко­гда при­шло вре­мя, и Хе­рея по­нял, как он и ду­мал, что им­пе­ра­тор со­би­ра­ет­ся ухо­дить, он сам вы­шел и рас­по­ло­жил­ся в ко­ри­до­ре, ве­ду­щем в ба­ню, на­ме­ре­ва­ясь пе­ре­хва­тить и убить им­пе­ра­то­ра, ко­гда тот по­явит­ся. Им­пе­ра­тор, од­на­ко, от­ло­жил свой отъ­езд, всту­пив в раз­го­вор со сво­и­ми при­двор­ны­ми и дру­зья­ми, и, на­ко­нец, ска­зал, что в це­лом, по­сколь­ку это был по­след­ний день фе­сти­ва­ля, он не пой­дет в ба­ню, а оста­нет­ся в те­ат­ре; а за­тем, при­ка­зав при­не­сти ему ту­да про­хла­ди­тель­ные на­пит­ки, он с боль­шой учти­во­стью при­нял­ся раз­да­вать их окру­жав­шим его офи­це­рам.

Тем вре­ме­нем Че­ре тер­пе­ли­во ждал в ко­ри­до­ре, дер­жа меч на­го­то­ве, го­то­вый на­не­сти удар в тот мо­мент, ко­гда по­явит­ся его жерт­ва. Ко­неч­но, остав­ши­е­ся за­го­вор­щи­ки на­хо­ди­лись в со­сто­я­нии силь­но­го на­пря­же­ния и тре­во­ги, и один из них, по име­ни Ми­ну­ци­ан, ре­шил вый­ти и со­об­щить Хе­рее об из­ме­не­нии пла­нов Ка­ли­гу­лы. Он, со­от­вет­ствен­но, по­пы­тал­ся встать, но Ка­ли­гу­ла по­ло­жил ру­ку ему на ман­тию, ска­зав: «Си­ди спо­кой­но, мой друг. Сей­час ты пой­дешь со мной». Ми­ну­ци­ан, со­от­вет­ствен­но, еще немно­го скры­вал свою тре­во­гу и ду­шев­ное вол­не­ние, но вско­ре, вос­поль­зо­вав­шись удоб­ным слу­ча­ем, ко­гда вни­ма­ние им­пе­ра­то­ра бы­ло за­ня­то дру­гим, он встал и, при­няв без­за­бот­ный вид, вы­шел из те­ат­ра.

Он на­шел Хе­рея в его за­са­де в про­хо­де и немед­лен­но со­об­щил ему, что им­пе­ра­тор ре­шил не вы­хо­дить. Хе­рея и Ми­ну­ци­ан бы­ли то­гда в боль­шой рас­те­рян­но­сти, что де­лать. Неко­то­рые дру­гие за­го­вор­щи­ки, по­сле­до­вав­шие за Ми­ну­ци­а­ном, те­перь при­со­еди­ни­лись к ним, и по­сле­до­ва­ло крат­кое, но очень се­рьез­ное и тор­же­ствен­ное со­ве­ща­ние. По­сле ми­нут­но­го ко­ле­ба­ния Че­ре за­явил, что те­перь они долж­ны до­ве­сти свою ра­бо­ту до кон­ца, несмот­ря ни на что, и за­явил, что го­тов, ес­ли то­ва­ри­щи под­дер­жат его в этом, вер­нуть­ся в те­атр и за­ко­лоть ти­ра­на там, на его ме­сте, сре­ди его дру­зей. Ми­ну­ци­ан и дру­гие со­гла­си­лись с этим за­мыс­лом, и бы­ло ре­ше­но немед­лен­но при­ве­сти его в ис­пол­не­ние.

Од­на­ко осу­ществ­ле­нию пла­на в той точ­ной фор­ме, в ка­кой он был за­ду­ман, по­ме­шал но­вый обо­рот, ко­то­рый при­ня­ли де­ла на те­ат­ре. Ибо, по­ка Ми­ну­ци­ан и двое или трое со­про­вож­дав­ших его за­го­вор­щи­ков спо­ри­ли в ко­ри­до­ре, осталь­ные остав­ши­е­ся, зная, что Хе­рея ожи­да­ет ухо­да Ка­ли­гу­лы, за­ду­ма­ли по­пы­тать­ся убе­дить его уй­ти и та­ким об­ра­зом за­ма­нить его в рас­став­лен­ную для него ло­вуш­ку. Они со­от­вет­ствен­но со­бра­лись во­круг и без вся­ко­го про­яв­ле­ния со­гла­сия или рве­ния на­ча­ли ре­ко­мен­до­вать ему пой­ти и при­нять ван­ну, как обыч­но. Ка­за­лось, он, на­ко­нец, был скло­нен усту­пить этим уго­во­рам и под­нял­ся со сво­е­го ме­ста; и за­тем, со­про­вож­да­е­мый всей ком­па­ни­ей, он на­пра­вил­ся к две­рям, ве­ду­щим во дво­рец. За­го­вор­щи­ки опе­ре­ди­ли его и под пред­ло­гом рас­чист­ки ему пу­ти ухит­ри­лись убрать на неболь­шое рас­сто­я­ние всех, кто, по их мне­нию, был бы наи­бо­лее рас­по­ло­жен ока­зать ему ка­кую-ли­бо по­мощь. Кон­суль­та­ции Хе­реи и тех, кто был с ним во внут­рен­нем ко­ри­до­ре, бы­ли пре­рва­ны по­яв­ле­ни­ем этой ком­па­нии.

Сре­ди тех, кто со­про­вож­дал им­пе­ра­то­ра в это вре­мя, бы­ли его дя­дя Клав­дий и дру­гие вы­да­ю­щи­е­ся род­ствен­ни­ки. Ка­ли­гу­ла шел по ко­ри­до­ру в ком­па­нии сво­их дру­зей, со­вер­шен­но не по­до­зре­вая об ожи­дав­шей его уча­сти, но вме­сто то­го, что­бы сра­зу на­пра­вить­ся в ба­ню, он сна­ча­ла свер­нул в га­ле­рею или ко­ри­дор, ко­то­рый вел в дру­гое по­ме­ще­ние, где со­бра­лась ком­па­ния маль­чи­ков и де­во­чек, при­слан­ных к нему из Азии для вы­ступ­ле­ний и тан­цев на сцене, и ко­то­рые толь­ко что при­бы­ли. Им­пе­ра­тор про­явил боль­шой ин­те­рес к этим ис­пол­ни­те­лям и, ка­за­лось, хо­тел, что­бы они немед­лен­но от­пра­ви­лись в те­атр и поз­во­ли­ли ему по­смот­реть на их вы­ступ­ле­ние. Во вре­мя раз­го­во­ра на эту те­му в квар­ти­ру во­шли Че­ре и дру­гие за­го­вор­щи­ки, пол­ные ре­ши­мо­сти на­не­сти удар.

Хе­рея по­до­шел к им­пе­ра­то­ру и спро­сил его в обыч­ной ма­не­ре, ка­ким долж­но быть услов­но-до­сроч­ное осво­бож­де­ние на эту ночь. Им­пе­ра­тор дал ему в от­вет та­кое же, ка­кое он ча­сто вы­би­рал рань­ше, что­бы оскор­бить и уни­зить его. Хе­рея вме­сто то­го, что­бы сми­рен­но и тер­пе­ли­во при­нять оскорб­ле­ние в сво­ей обыч­ной ма­не­ре, про­из­нес в от­вет сло­ва гне­ва и вы­зо­ва; и в то же мгно­ве­ние, вы­хва­тив меч, он уда­рил им­пе­ра­то­ра по шее и по­ва­лил его на пол. Ка­ли­гу­ла на­пол­нил ком­на­ту кри­ка­ми бо­ли и ужа­са; дру­гие за­го­вор­щи­ки во­рва­лись в ком­на­ту и ата­ко­ва­ли его со всех сто­рон; его дру­зья, — на­сколь­ко при­вер­жен­цев та­ко­го че­ло­ве­ка мож­но на­звать дру­зья­ми, — в смя­те­нии раз­бе­жа­лись. Что ка­са­ет­ся дя­ди Ка­ли­гу­лы Клав­дия, то нель­зя бы­ло ожи­дать, что он ока­жет сво­е­му пле­мян­ни­ку ка­кую-ли­бо по­мощь, по­сколь­ку он был че­ло­ве­ком столь экс­тра­ор­ди­нар­ной ум­ствен­ной от­ста­ло­сти, что обыч­но счи­та­лось, что он не об­ла­да­ет да­же здра­вым смыс­лом; и все осталь­ные, от ко­го мож­но бы­ло ожи­дать, что они бу­дут за­щи­щать его, ли­бо сбе­жа­ли со сце­ны, ли­бо сто­я­ли в ужа­се и изум­ле­нии, предо­ста­вив за­го­вор­щи­кам пол­но­стью ото­мстить сво­ей несчаст­ной жерт­ве.

На са­мом де­ле, хо­тя по­ка дес­пот жив и со­хра­ня­ет свою власть, ты­ся­чи лю­дей го­то­вы за­щи­щать его и ис­пол­нять его во­лю, как бы силь­но в глу­бине ду­ши они ни нена­ви­де­ли его, все же, ко­гда он мертв или ко­гда ста­но­вит­ся яс­но, что он вот-вот умрет, про­ис­хо­дит мгно­вен­ная пе­ре­ме­на, и все обо­ра­чи­ва­ют­ся про­тив него. Тол­пы в те­ат­ре и во двор­це и во­круг них, ко­то­рые час на­зад тре­пе­та­ли пе­ред этим мо­гу­ще­ствен­ным вла­сте­ли­ном и, ка­за­лось, жи­ли толь­ко для то­го, что­бы вы­пол­нять его при­ка­зы, бы­ли пол­ны ра­до­сти, уви­дев, как он по­вер­жен в прах. За­го­вор­щи­ки, ко­гда успех их пла­нов и смерть их угне­та­те­ля бы­ли од­на­жды несо­мнен­ны, пре­да­лись са­мо­му экс­тра­ва­гант­но­му ве­се­лью. Они ру­би­ли и ко­ло­ли по­вер­жен­ное те­ло сно­ва и сно­ва, как буд­то ни­ко­гда не мог­ли до­ста­точ­но ото­мстить ему. Они от­ре­за­ли кус­ки те­ла и ку­са­ли их зу­ба­ми в сво­ем ди­ком ли­ко­ва­нии и три­ум­фе. На­ко­нец они оста­ви­ли те­ло там, где оно ле­жа­ло, и от­пра­ви­лись в го­род, где те­перь, ко­неч­но, ца­ри­ли су­ма­то­ха и за­ме­ша­тель­ство.

Те­ло оста­ва­лось там, где оно упа­ло, до позд­ней но­чи. За­тем при­шли несколь­ко слуг из двор­ца и унес­ли его. Го­во­ри­ли, что их по­сла­ла Це­зо­ния, же­на уби­то­го. В то вре­мя у Це­зо­нии бы­ла ма­лень­кая дочь, и она оста­ва­лась с ре­бен­ком в уеди­нен­ных по­ко­ях двор­ца, по­ка про­ис­хо­ди­ли эти со­бы­тия. Охва­чен­ная го­рем и ужа­сом от услы­шан­ной ве­сти, она при­жа­ла к се­бе сво­е­го мла­ден­ца и, не от­хо­дя от ко­лы­бе­ли, за­ня­лась при­го­тов­ле­ни­я­ми к по­гре­бе­нию те­ла сво­е­го му­жа. Воз­мож­но, она во­об­ра­зи­ла, что нет ни­ка­ких ос­но­ва­ний пред­по­ла­гать, что ей или ре­бен­ку угро­жа­ет ка­кая-ли­бо непо­сред­ствен­ная опас­ность, и, со­от­вет­ствен­но, не пред­при­ня­ла ни­ка­ких мер для осу­ществ­ле­ния по­бе­га. Ес­ли это так, то она не по­ни­ма­ла ужас­но­го неистов­ства, до ко­то­ро­го бы­ли до­ве­де­ны за­го­вор­щи­ки и к ко­то­ро­му их под­го­то­ви­ла дол­гая че­ре­да же­сто­ко­стей и уни­же­ний, ко­то­рые они пре­тер­пе­ли от ее му­жа. Ибо в пол­ночь один из них во­рвал­ся в ее квар­ти­ру, за­ре­зал мать, си­дев­шую в крес­ле, и, вы­нув невин­но­го мла­ден­ца из ко­лы­бе­ли, убил его, раз­бив го­ло­ву о сте­ну.

Ка­ким бы чу­до­вищ­ным ни ка­за­лось это де­я­ние, при­чи­ной его бы­ла не со­всем бес­смыс­лен­ная и злоб­ная же­сто­кость. За­го­вор­щи­ки на­ме­ре­ва­лись убий­ством Ка­ли­гу­лы не про­сто ото­мстить од­но­му че­ло­ве­ку, но по­ло­жить ко­нец нена­вист­ной ра­се ти­ра­нов; и они оправ­ды­ва­ли убий­ство же­ны и ре­бен­ка тем, что су­ро­вая по­ли­ти­че­ская необ­хо­ди­мость тре­бо­ва­ла от них ис­треб­ле­ния ро­да, что­бы впо­след­ствии не смог по­явить­ся пре­ем­ник, ко­то­рый вос­ста­но­вил бы власть и воз­об­но­вил ти­ра­нию, ко­то­рой они по­ло­жи­ли ко­нец. Ис­то­рия мо­нар­хий по­сто­ян­но пре­под­но­сит нам при­ме­ры невин­ных и бес­по­мощ­ных де­тей, при­но­си­мых в жерт­ву та­кой пред­по­ла­га­е­мой необ­хо­ди­мо­сти, как эта.

III. — ВОСШЕСТВИЕ На ПРЕСТОЛ КЛАВДИЯ
41 – 47 гг. н. э.

Окон­ча­тель­ный за­мы­сел за­го­вор­щи­ков. — Эф­фект, про­из­ве­ден­ный из­ве­сти­ем о смер­ти Ка­ли­гу­лы. — Хе­рея и за­го­вор­щи­ки скры­ва­ют­ся. — Со­зван се­нат. — Сфор­ми­ро­ва­ны две пар­тии. — Рас­сказ о Клав­дии. — Его оче­вид­ная сла­бо­умие. — Все про­тив него.-Способ драз­нить его. — Его по­ло­же­ние при дво­ре. — Же­ны Клав­дия. — Его сын за­ду­шен гру­шей. — Клав­дий в ужа­се. — Его убе­жи­ще. — Его об­на­ру­жи­ва­ет сол­дат. — Клав­дий про­воз­гла­шен им­пе­ра­то­ром. — Его удив­ле­ние. — Его до­став­ля­ют в ла­герь и про­воз­гла­ша­ют им­пе­ра­то­ром. — Вспом­ни­ла Агрип­пи­на. — Мес­са­ли­на. — Ин­три­ги Мес­са­ли­ны. — Ее нена­висть к Си­ла­ну. — План уни­что­же­ния Си­ла­на.— При­твор­ный сон Нар­цис­са. — Мес­са­ли­на под­твер­жда­ет это. — Клав­дий встре­во­жен. — Си­лан каз­нен. — Без­гра­нич­ное вли­я­ние Мес­са­ли­ны. — Гай Си­лий. — При­вя­зан­ность Мес­са­ли­ны к нему. — Ко­ле­ба­ния Си­лия. — Его ре­ше­ние. — Claudius. — Об­ще­ствен­ные ра­бо­ты в Остии. — Обе­лиск. — Огром­ный ко­рабль. — Мес­са­ли­на про­дол­жа­ет свою по­роч­ную ка­рье­ру. — Си­лий опья­нен сво­им воз­вы­ше­ни­ем.

ПРИ убий­стве Ка­ли­гу­лы за­го­вор­щи­ки, объ­еди­нив­ши­е­ся, что­бы со­вер­шить это де­я­ние, пре­сле­до­ва­ли го­раз­до бо­лее глу­бо­кие це­ли, чем про­стое удо­вле­тво­ре­ние сво­е­го лич­но­го него­до­ва­ния и яро­сти про­тив от­дель­но­го ти­ра­на. Они хо­те­ли про­из­ве­сти по­сто­ян­ные из­ме­не­ния в пра­ви­тель­стве, сверг­нув ар­мию с по­зи­ции выс­шей и дес­по­ти­че­ской вла­сти, ко­то­рую она за­ни­ма­ла, и вос­ста­но­вив власть Рим­ско­го се­на­та и дру­гих граж­дан­ских вла­стей го­ро­да, как это де­ла­лось ими в преж­ние го­ды. Ко­неч­но, смерть Ка­ли­гу­лы бы­ла на­ча­лом, а не кон­цом ве­ли­кой борь­бы. Вся стра­на немед­лен­но раз­де­ли­лась на две пар­тии. Бы­ла пар­тия Се­на­та и пар­тия ар­мии; и по­сле­до­вал дол­гий и оже­сто­чен­ный кон­фликт. Неко­то­рое вре­мя бы­ло со­мни­тель­но, кто из них по­бе­дит.

Фак­ти­че­ски, сра­зу же по­сле то­го, как Ка­ли­гу­ла был убит и весть о его смер­ти на­ча­ла рас­про­стра­нять­ся по двор­цу и ули­цам го­ро­да, под­ня­лась зна­чи­тель­ная су­ма­то­ха, ко­то­рая ста­ла пред­вест­ни­ком и при­чи­ной раз­до­ров, ко­то­рые долж­ны бы­ли по­сле­до­вать. При пер­вой тре­во­ге от­ряд им­пе­ра­тор­ской стра­жи, ко­то­рый при­вык охра­нять его осо­бу и ко­то­ро­го он силь­но при­вя­зал к се­бе сво­ей чрез­мер­ной щед­ро­стью в раз­да­че по­дар­ков и на­град, бро­сил­ся впе­ред, что­бы за­щи­тить его, или, ес­ли за­щи­щать его ока­жет­ся слиш­ком позд­но, ото­мстить за его смерть. Эти сол­да­ты по­бе­жа­ли ко двор­цу, и ко­гда они об­на­ру­жи­ли, что им­пе­ра­тор убит, они при­шли в ярость и на­бро­си­лись на всех, ко­го встре­ти­ли, и дей­стви­тель­но уби­ли несколь­ких че­ло­век. В те­атр при­шла весть, и сре­ди лю­дей от ран­га к ран­гу рас­про­стра­нил­ся слух, что им­пе­ра­тор убит. Од­на­ко по­на­ча­лу лю­ди не по­ве­ри­ли этой ис­то­рии. Они пред­по­ло­жи­ли, что этот от­чет был хит­ро­ум­ной улов­кой са­мо­го им­пе­ра­то­ра, имев­шей це­лью за­ма­нить их в ло­вуш­ку, вы­ну­дить к ка­ко­му-то вы­ра­же­нию удо­воль­ствия с их сто­ро­ны в свя­зи с его смер­тью, что­бы дать ему пред­лог для то­го, что­бы под­верг­нуть их ка­ко­му-ни­будь же­сто­ко­му на­ка­за­нию. Од­на­ко шум и су­ма­то­ха на ули­цах вско­ре убе­ди­ли их, что про­изо­шло нечто экс­тра­ор­ди­нар­ное; они узна­ли, что из­ве­стие о смер­ти им­пе­ра­то­ра дей­стви­тель­но бы­ло прав­дой, и по­чти сра­зу по­сле это­го, к сво­е­му ужа­су, об­на­ру­жи­ли, что разъ­ярен­ные страж­ни­ки ко­ло­тят в во­ро­та те­ат­ра и пы­та­ют­ся про­рвать­ся внутрь, что­бы ото­мстить со­бра­нию, как буд­то зри­те­ли на пред­став­ле­нии бы­ли со­участ­ни­ка­ми пре­ступ­ле­ния.

Тем вре­ме­нем Хе­рея и дру­гие глав­ные за­го­вор­щи­ки бе­жа­ли в тай­ное убе­жи­ще, где они сей­час и скры­ва­лись. Как толь­ко они об­на­ру­жи­ли, что объ­ект их ме­сти дей­стви­тель­но мертв, и ко­гда они удо­вле­тво­ри­лись удо­воль­стви­ем ре­зать и за­ка­лы­вать без­жиз­нен­ное те­ло, они улиз­ну­ли в дом од­но­го из сво­их дру­зей по со­сед­ству, где мог­ли ка­кое-то вре­мя за­та­ить­ся в без­опас­но­сти. Лейб-гвар­дей­цы ис­ка­ли их по­всю­ду, но не мог­ли най­ти. Ули­цы на­пол­ни­лись смя­те­ни­ем. Слу­хи вся­ко­го ро­да, лож­ные и прав­ди­вые, рас­про­стра­ня­лись во всех на­прав­ле­ни­ях и уси­ли­ва­ли вол­не­ние. Од­на­ко, в кон­це кон­цов, кон­су­лам, ко­то­рые бы­ли глав­ны­ми ма­ги­стра­та­ми рес­пуб­ли­ки, уда­лось ор­га­ни­зо­вать вой­ска и вос­ста­но­вить по­ря­док. Они овла­де­ли фо­ру­мом и ка­пи­то­ли­ем и вы­ста­ви­ли ча­со­вых вдоль улиц. Они вы­ну­ди­ли гвар­дей­цев им­пе­ра­то­ра пре­кра­тить на­си­лие и уда­лить­ся. Они по­сла­ли в те­атр гла­ша­тая, оде­то­го в тра­ур, офи­ци­аль­но объ­явить на­ро­ду о про­изо­шед­шем со­бы­тии и при­ка­зать им спо­кой­но рас­хо­дить­ся по до­мам. При­няв эти пред­ва­ри­тель­ные ме­ры, они немед­лен­но со­зва­ли Се­нат, что­бы об­су­дить воз­ник­шую чрез­вы­чай­ную си­ту­а­цию и ре­шить, что сле­ду­ет де­лать даль­ше. Тем вре­ме­нем им­пе­ра­тор­ская гвар­дия, уй­дя с улиц го­ро­да, уда­ли­лась в свой ла­герь и при­со­еди­ни­лась к сво­им то­ва­ри­щам. Та­ким об­ра­зом, бы­ли ор­га­ни­зо­ва­ны две огром­ные си­лы — ар­мия в ла­ге­ре и Се­нат в го­ро­де, — каж­дая из ко­то­рых рев­ни­во от­но­си­лась к дру­гой и бы­ла непре­клон­на в сво­ей ре­ши­мо­сти не усту­пать в на­дви­га­ю­щем­ся кон­флик­те.

Во вре­ме­на вне­зап­ных и же­сто­ких ре­во­лю­ций, по­доб­ных той, что со­про­вож­да­ла смерть Ка­ли­гу­лы, на­прав­ле­ние, по ко­то­ро­му долж­ны раз­ви­вать­ся го­су­дар­ствен­ные де­ла, и во­прос, ко­му вос­ста­вать, а ко­му па­дать, ча­сто, ка­жет­ся, ре­ша­ет­ся со­вер­шен­но слу­чай­но. В дан­ном слу­чае это бы­ло по­ра­зи­тель­но в от­но­ше­нии вы­бо­ра ар­ми­ей че­ло­ве­ка, ко­то­рый дол­жен был за­нять пост вер­хов­но­го ко­ман­до­ва­ния вме­сто уби­то­го им­пе­ра­то­ра. Вы­бор пал на Клав­дия, дя­дю Агрип­пи­ны. На него это то­же па­ло, как мог­ло бы по­ка­зать­ся, со­вер­шен­но слу­чай­но, сле­ду­ю­щим весь­ма необыч­ным об­ра­зом.

Клав­дий, как уже бы­ло ска­за­но, при­хо­дил­ся дя­дей Ка­ли­гу­ле; а по­сколь­ку Ка­ли­гу­ла и Агрип­пи­на бы­ли бра­том и сест­рой, он, ко­неч­но же, был и дя­дей Агрип­пи­ны. В то вре­мя ему бы­ло око­ло пя­ти­де­ся­ти лет, и он по­все­мест­но под­вер­гал­ся на­смеш­кам и пре­зре­нию из-за сво­ей боль­шой ум­ствен­ной и лич­ной непол­но­цен­но­сти. При рож­де­нии он был слаб и пло­хо сфор­ми­ро­ван, так что да­же мать пре­зи­ра­ла его. Она на­зы­ва­ла его «недо­де­лан­ным ма­лень­ким чу­до­ви­щем», и вся­кий раз, ко­гда ей хо­те­лось вы­ра­зить свое пре­зре­ние к ко­му-ли­бо из-за его по­ни­ма­ния, она го­во­ри­ла: «Ты та­кой же глу­пый, как мой сын Клав­дий». Од­ним сло­вом, Клав­дий был крайне неудач­лив во всех от­но­ше­ни­ях, что ка­са­ет­ся при­род­ных да­ро­ва­ний. Его ли­цо бы­ло очень от­тал­ки­ва­ю­щим, фи­гу­ра несклад­ной, ма­не­ры неук­лю­жи­ми, го­лос непри­ят­ным, и у него бы­ли про­бле­мы с ре­чью. На са­мом де­ле, в юно­сти его счи­та­ли чуть ли не иди­о­том. Ему не раз­ре­ша­лось об­щать­ся с дру­ги­ми рим­ски­ми маль­чи­ка­ми его воз­рас­та, но его дер­жа­ли от­дель­но, в ка­кой-то уеди­нен­ной ча­сти двор­ца, с жен­щи­на­ми и ра­бы­ня­ми, где с ним об­ра­ща­лись с та­кой же­сто­ко­стью и пре­не­бре­же­ни­ем, что то немно­гое, что да­ла ему при­ро­да, бы­ло раз­дав­ле­но и уни­что­же­но.… На са­мом де­ле, по об­ще­му со­гла­сию, всем, ка­за­лось, до­став­ля­ло удо­воль­ствие драз­нить и му­чить его. Ино­гда, ко­гда он под­хо­дил к сто­лу на при­е­ме, дру­гие го­сти объ­еди­ня­лись, что­бы вы­тес­нить его с мест, что­бы на­сла­дить­ся его го­рем, по­ка он бе­гал от од­ной ча­сти сто­ла к дру­гой, пы­та­ясь най­ти сво­бод­ное ме­сто. Ес­ли они за­ста­ва­ли его спя­щим, то за­бра­сы­ва­ли его олив­ка­ми и фи­ни­ка­ми или бу­ди­ли уда­ром роз­ги или кну­та; а ино­гда они украд­кой на­де­ва­ли ему на ру­ки сан­да­лии, по­ка он спал, что­бы, ко­гда он вне­зап­но проснет­ся, они мог­ли по­за­ба­вить­ся, уви­дев, как он трет ими ли­цо и гла­за.

В кон­це кон­цов, од­на­ко, непол­но­цен­ность Клав­дия на са­мом де­ле бы­ла не так ве­ли­ка, как ка­за­лось. Он был неук­люж и нескла­ден, без со­мне­ния, до по­след­ней сте­пе­ни; но он об­ла­дал неко­то­рой зна­чи­тель­ной спо­соб­но­стью к ин­тел­лек­ту­аль­ным за­ня­ти­ям и до­сти­же­ни­ям, и по­сколь­ку его до­воль­но эф­фек­тив­но от­тес­ня­ли от об­ще­ства шут­ки и на­смеш­ки, ко­то­рым он под­вер­гал­ся, он по­свя­тил мно­го вре­ме­ни в сво­ем уеди­не­нии уче­бе и дру­гим по­лез­ным за­ня­ти­ям. Он до­бил­ся зна­чи­тель­но­го про­грес­са в уси­ли­ях, ко­то­рые та­ким об­ра­зом при­ла­гал для раз­ви­тия сво­е­го ума. Ему, од­на­ко, не уда­лось за­во­е­вать ува­же­ние окру­жа­ю­щих; и по ме­ре то­го, как он взрос­лел, его, ка­за­лось, счи­та­ли со­вер­шен­но неспо­соб­ным вы­пол­нять ка­кие-ли­бо по­лез­ные функ­ции; и в то вре­мя, ко­гда его пле­мян­ник Ка­ли­гу­ла был им­пе­ра­то­ром, он оста­вал­ся при дво­ре, сре­ди дру­гой зна­ти, но по-преж­не­му все­ми ими пре­не­бре­гал­ся и пре­зи­рал­ся. Го­во­рят, что он, ве­ро­ят­но, был обя­зан со­хра­не­ни­ем сво­ей жиз­ни сво­ей незна­чи­тель­но­сти, по­сколь­ку Ка­ли­гу­ла, ве­ро­ят­но, на­шел бы ка­кой-ни­будь пред­лог для его уни­что­же­ния, ес­ли бы не счи­тал его слиш­ком без­душ­ным и сла­бо­ум­ным, что­бы стро­ить ка­кие-ли­бо ам­би­ци­оз­ные пла­ны. На са­мом де­ле, Клав­дий сам ска­зал поз­же, ко­гда стал им­пе­ра­то­ром, что боль­шая часть его ка­жу­щей­ся про­сто­ты бы­ла при­твор­ной, в ка­че­стве ме­ры бла­го­ра­зу­мия, что­бы за­щи­тить се­бя от травм. Ко­гда Клав­дий вы­рос, он был же­нат несколь­ко раз. Же­на, ко­то­рая жи­ла с ним на мо­мент смер­ти Ка­ли­гу­лы, бы­ла его тре­тьей же­ной; ее зва­ли Ва­ле­рия Мес­са­ли­на. Она бы­ла его дво­ю­род­ной сест­рой. У Клав­дия и Мес­са­ли­ны был один ре­бе­нок — дочь по име­ни Ок­та­вия. Клав­дий был крайне несчаст­лив в сво­ей свя­зи с же­на­ми, пред­ше­ство­вав­ши­ми Мес­са­лине. Он по­ссо­рил­ся с ни­ми и раз­вел­ся с ни­ми обо­и­ми. У него бы­ла дочь от од­ной из этих жен и сын от дру­гой. Сын вне­зап­но по­гиб, по­да­вив­шись ма­лень­кой гру­шей. Он под­бра­сы­вал ее в воз­дух и пы­тал­ся пой­мать ртом, ко­гда она па­да­ла, ко­гда, на­ко­нец, она скольз­ну­ла ему в гор­ло и за­ду­ши­ла его. Что ка­са­ет­ся до­че­ри, Клав­дий был так зол на ее мать во вре­мя сво­е­го раз­во­да с ней, что ре­шил от­речь­ся от ре­бен­ка; по­это­му он при­ка­зал раз­деть пе­ре­пу­ган­ную де­воч­ку до­на­га, от­пра­вить и по­ло­жить в та­ком со­сто­я­нии у две­рей ее несчаст­ной ма­те­ри.

Клав­дий, как уже го­во­ри­лось, при­сут­ство­вал с Ка­ли­гу­лой в те­ат­ре в по­след­ний день пред­став­ле­ния и по­сле­до­вал за ним во дво­рец, ко­гда тот от­пра­вил­ся по­смот­реть на ази­ат­ских плен­ни­ков; так что он при­сут­ство­вал или, по край­ней ме­ре, был очень близ­ко во вре­мя убий­ства сво­е­го пле­мян­ни­ка. Как и сле­до­ва­ло ожи­дать из то­го, что бы­ло ска­за­но о его ха­рак­те­ре, он был по­ра­жен ужа­сом при ви­де про­ис­хо­дя­ще­го и был со­вер­шен­но неспо­со­бен при­ни­мать ка­кое-ли­бо уча­стие ни за за­го­вор­щи­ков, ни про­тив них. Он в силь­ном ис­пу­ге улиз­нул и спря­тал­ся за пор­тье­ра­ми в тем­ной ни­ше двор­ца. Здесь он оста­вал­ся неко­то­рое вре­мя, в аго­нии тре­во­ги и на­пря­жен­но­го ожи­да­ния при­слу­ши­ва­ясь к зву­кам, ко­то­рые раз­да­ва­лись во­круг него. Он слы­шал кри­ки и су­ма­то­ху на ули­цах и в пе­ре­хо­дах двор­ца. От­ря­ды страж­ни­ков, рас­ха­жи­вая взад и впе­ред, вре­мя от вре­ме­ни про­хо­ди­ли ми­мо ме­ста его от­ступ­ле­ния, тре­во­жа его ляз­гом сво­е­го ору­жия и ярост­ны­ми вос­кли­ца­ни­я­ми. Од­на­жды, украд­кой вы­гля­нув на­ру­жу, он уви­дел груп­пу спе­ша­щих сол­дат с окро­вав­лен­ной го­ло­вой на острие пи­ки. Это бы­ла го­ло­ва вид­но­го граж­да­ни­на Ри­ма, ко­то­ро­го страж­ни­ки пе­ре­хва­ти­ли и уби­ли, пред­по­ло­жив, что он был од­ним из за­го­вор­щи­ков. Это зре­ли­ще зна­чи­тель­но уси­ли­ло ужас Клав­дия. Он был в пол­ном неве­де­нии от­но­си­тель­но мо­ти­вов и за­мыс­лов лю­дей, ко­то­рые та­ким об­ра­зом вос­ста­ли про­тив его пле­мян­ни­ка, и, ко­неч­но, для него бы­ло невоз­мож­но знать, как к нему са­мо­му от­не­сут­ся обе сто­ро­ны. По­это­му он не осме­лил­ся сдать­ся ни то­му, ни дру­го­му, но остал­ся в сво­ем убе­жи­ще, ис­пы­ты­вая силь­ную тре­во­гу и со­вер­шен­но неспо­соб­ный ре­шить, что де­лать.

На­ко­нец, ко­гда он на­хо­дил­ся в этой си­ту­а­ции неопре­де­лен­но­сти и ужа­са, про­стой сол­дат стра­жи по име­ни Эпи­рий, слу­чай­но про­хо­див­ший тем пу­тем, слу­чай­но уви­дел его но­ги под пор­тье­ра­ми и немед­лен­но, ото­дви­нув пор­тье­ры, вы­та­щил его на все­об­щее обо­зре­ние. Те­перь Клав­дий, ко­неч­но, ре­шил, что на­стал его час. Он упал на ко­ле­ни в аго­нии ужа­са и умо­лял сол­да­та со­хра­нить ему жизнь. Сол­дат, узнав, что его плен­ни­ком был Клав­дий, дя­дя Ка­ли­гу­лы, под­нял его с зем­ли и про­воз­гла­сил им­пе­ра­то­ром. По­сколь­ку Ка­ли­гу­ла не оста­вил сы­на, Эпи­рий счи­тал Клав­дия сво­им бли­жай­шим род­ствен­ни­ком и, сле­до­ва­тель­но, на­след­ни­ком. Эпи­рий немед­лен­но вы­звал на ме­сто осталь­ных гвар­дей­цев, ска­зав, что на­шел но­во­го им­пе­ра­то­ра, и при­звав их по­мочь до­ста­вить его в ла­герь. При­зван­ные та­ким об­ра­зом сол­да­ты раз­до­бы­ли стул и, уса­див на него изум­лен­но­го Клав­дия, под­ня­ли стул се­бе на пле­чи и на­ча­ли уно­сить его прочь. Ко­гда они нес­ли его та­ким об­ра­зом по ули­цам, лю­ди, ко­то­рые ви­де­ли их, пред­по­ло­жи­ли, что они ве­зут его на казнь, и они опла­ки­ва­ли его несчаст­ли­вую судь­бу. Сам Клав­дий не знал, че­му ве­рить. Он не мог не на­де­ять­ся, что его жизнь бу­дет спа­се­на, но то­гда он не мог пол­но­стью раз­ве­ять свои стра­хи.

Тем вре­ме­нем сол­да­ты неуклон­но про­дви­га­лись впе­ред со сво­ей но­шей. Ко­гда од­на груп­па но­силь­щи­ков уста­ла, они опу­сти­ли крес­ло, и дру­гие сме­ни­ли их. Ни­кто не при­ста­вал к ним и не пы­тал­ся оста­но­вить их про­дви­же­ние, и, на­ко­нец, они до­стиг­ли ла­ге­ря. Клав­дий был хо­ро­шо при­нят всей ар­ми­ей. В ту ночь офи­це­ры по­со­ве­ща­лись и ре­ши­ли про­воз­гла­сить его им­пе­ра­то­ром. Сна­ча­ла он крайне не же­лал при­ни­мать пред­ло­жен­ную честь, но они на­ста­и­ва­ли на ней, и в кон­це кон­цов его убе­ди­ли при­нять ее. Та­ким об­ра­зом, ар­мия сно­ва об­ре­ла гла­ву и бы­ла го­то­ва за­но­во всту­пить в кон­фликт с граж­дан­ски­ми вла­стя­ми го­ро­да.

По­дроб­но­сти по­сле­до­вав­ше­го кон­флик­та мы не мо­жем здесь опи­сы­вать. До­ста­точ­но ска­зать, что ар­мия одер­жа­ла верх и что Клав­дий вско­ре ока­зал­ся в пол­ном рас­по­ря­же­нии вла­сти, от ко­то­рой его пле­мян­ник был так вне­зап­но от­стра­нен.

Од­ной из пер­вых мер, при­ня­тых но­вым им­пе­ра­то­ром, бы­ло ото­звать Агрип­пи­ну из ссыл­ки в Пон­тии, ку­да ее за­то­чил Ка­ли­гу­ла, и вос­ста­но­вить ее преж­нее по­ло­же­ние в Ри­ме. Ее муж, Мед­но­бо­ро­дый, умер при­мер­но в это же вре­мя, и мо­ло­до­му Мед­но­бо­ро­до­му, ее сы­ну, впо­след­ствии на­зван­но­му Неро­ном, ге­рою этой ис­то­рии, бы­ло три го­да. Ок­та­вия, дочь Клав­дия и Мес­са­ли­ны, бы­ла немно­го мо­ло­же.

Мес­са­ли­на, же­на Клав­дия, нена­ви­де­ла Агрип­пи­ну, счи­тая ее, как и она са­ма, сво­ей со­пер­ни­цей и вра­гом. Бла­го­склон­ность, ко­то­рую Клав­дий про­явил к Агрип­пине, ото­звав ее из из­гна­ния и от­но­сясь к ней с ува­же­ни­ем и бла­го­склон­но­стью в Ри­ме, толь­ко еще боль­ше рас­па­ли­ла нена­висть Мес­са­ли­ны. Од­на­ко ей не уда­лось убе­дить Клав­дия ли­шить пле­мян­ни­цу за­щи­ты; ибо Клав­дий, хо­тя и по­чти пол­но­стью на­хо­дил­ся под вли­я­ни­ем и кон­тро­лем сво­ей же­ны во мно­гих во­про­сах, ка­за­лось, был по­лон ре­ши­мо­сти не усту­пать ее же­ла­ни­ям в этом. Та­ким об­ра­зом, Агрип­пи­на про­дол­жа­ла жить в Ри­ме, поль­зу­ясь боль­шим рас­по­ло­же­ни­ем дво­ра, в те­че­ние несколь­ких лет, а ее ма­лень­кий сын все вре­мя рос и воз­му­жал, по­ка, на­ко­нец, ему не ис­пол­ни­лось две­на­дцать лет. В это вре­мя в его соб­ствен­ном со­сто­я­нии и со­сто­я­нии его ма­те­ри про­изо­шла еще од­на круп­ная пе­ре­ме­на. Мес­са­ли­на са­ма ста­ла, бла­го­да­ря сво­е­му нече­стию и увле­че­нию, сред­ством воз­вы­сить свою со­пер­ни­цу до ее соб­ствен­но­го ме­ста в ка­че­стве же­ны им­пе­ра­то­ра. Ре­зуль­тат был до­стиг­нут сле­ду­ю­щим об­ра­зом.

Мес­са­ли­на дол­гое вре­мя бы­ла очень рас­пут­ной и по­роч­ной жен­щи­ной, при­вык­шей пре­да­вать­ся пре­ступ­ным удо­воль­стви­ям лю­бо­го ро­да в ком­па­нии фа­во­ри­тов, ко­то­рых она вре­мя от вре­ме­ни вы­би­ра­ла сре­ди окру­жа­ю­щих ее при­двор­ных. Ка­кое-то вре­мя она управ­ля­ла эти­ми ин­три­га­ми с неко­то­рой сте­пе­нью осто­рож­но­сти и сек­рет­но­сти, что­бы скрыть свое по­ве­де­ние от му­жа. Од­на­ко по­сте­пен­но она ста­но­ви­лась все бо­лее от­кры­той и сме­лой. Она об­ла­да­ла боль­шим вли­я­ни­ем на ра­зум сво­е­го му­жа и мог­ла лег­ко об­ма­нуть его или по­бу­дить сде­лать все, что ей за­бла­го­рас­су­дит­ся. Она убе­ди­ла его очень щед­ро воз­да­вать по­че­сти и на­гра­ды тем, к ко­му она бла­го­во­ли­ла, и уни­жать, а ино­гда да­же уни­что­жать тех, кто ей не нра­вил­ся. Вре­мя от вре­ме­ни она при­бе­га­ла к очень хит­рым улов­кам для до­сти­же­ния сво­их це­лей. На­при­мер, од­но вре­мя она ис­пы­ты­ва­ла силь­ную нена­висть к му­жу сво­ей ма­те­ри. Его зва­ли Си­лан. Он не был от­цом Мес­са­ли­ны, а вто­рым му­жем ма­те­ри Мес­са­ли­ны; и, бу­дучи мо­ло­дой и при­вле­ка­тель­ной внешне, Мес­са­ли­на сна­ча­ла по­лю­би­ла его и на­ме­ре­ва­лась сде­лать од­ним из сво­их фа­во­ри­тов и ком­па­ньо­нов. Си­лан, од­на­ко, не под­чи­нил­ся ее же­ла­ни­ям, и то­гда ее лю­бовь к нему сме­ни­лась нена­ви­стью и жаж­дой ме­сти. Со­от­вет­ствен­но, она ре­ши­ла его уни­что­жить; но по­сколь­ку она зна­ла, что бу­дет труд­но за­ста­вить Клав­дия пой­ти на край­ние ме­ры про­тив него из-за его близ­ких от­но­ше­ний с се­мьей, она раз­ра­бо­та­ла очень хит­рый за­го­вор для до­сти­же­ния сво­их це­лей. Это бы­ло так:

Од­на­жды ве­че­ром она по­сла­ла Си­ла­ну со­об­ще­ние, что им­пе­ра­тор же­ла­ет, что­бы он явил­ся во дво­рец, в свои лич­ные апар­та­мен­ты, на сле­ду­ю­щее утро, в очень ран­ний час. Им­пе­ра­тор по­же­лал ви­деть его, ска­зал го­нец, по важ­но­му де­лу.

Неза­дол­го до вре­ме­ни, на­зна­чен­но­го для по­яв­ле­ния Си­ла­на, некий при­двор­ный по име­ни Нар­цисс, ко­то­ро­го Мес­са­ли­на на­ня­ла по­мо­гать ей в ее за­го­во­ре, во­шел в по­кои им­пе­ра­то­ра с оза­бо­чен­ным вы­ра­же­ни­ем ли­ца и в очень то­роп­ли­вой ма­не­ре и ска­зал Клав­дию, ко­то­ро­го он раз­бу­дил сво­им при­хо­дом, что ему при­снил­ся очень страш­ный сон, о ко­то­ром он счел сво­им дол­гом без про­мед­ле­ния со­об­щить сво­е­му по­ве­ли­те­лю. По его сло­вам, ему при­сни­лось, что был со­став­лен за­го­вор с це­лью убий­ства им­пе­ра­то­ра; что Си­лан был его ор­га­ни­за­то­ром и что он при­дет ра­но утром, что­бы при­ве­сти свой за­мы­сел в ис­пол­не­ние. Мес­са­ли­на, при­сут­ство­вав­шая в то вре­мя ря­дом со сво­им му­жем, вы­слу­ша­ла эту ис­то­рию с хо­ро­шо при­твор­ной тре­во­гой и вол­не­ни­ем, а за­тем за­яви­ла с вы­ра­же­ни­ем боль­шой та­ин­ствен­но­сти и тор­же­ствен­но­сти на ли­це, что ей снил­ся точ­но та­кой же сон две или три но­чи под­ряд, но что, не же­лая при­чи­нять вред Си­ла­ну или воз­буж­дать про­тив него ка­кие-ли­бо неспра­вед­ли­вые по­до­зре­ния, она до сих пор воз­дер­жи­ва­лась го­во­рить на эту те­му со сво­им му­жем. Од­на­ко, по ее сло­вам, она те­перь убеж­де­на, что Си­лан дей­стви­тель­но вы­на­ши­вал ка­кие-то из­мен­ни­че­ские за­мыс­лы и что сны бы­ли зна­ка­ми, по­слан­ны­ми с небес, что­бы пре­ду­пре­дить им­пе­ра­то­ра об опас­но­сти.

Клав­дий, об­ла­дав­ший чрез­вы­чай­но роб­ким и нерв­ным тем­пе­ра­мен­том, был очень встре­во­жен эти­ми со­об­ще­ни­я­ми; и его стра­хи зна­чи­тель­но уси­ли­лись при по­яв­ле­нии слу­ги, ко­то­рый в этот мо­мент объ­явил ему, что вхо­дит Си­лан. По­яв­ле­ние Си­ла­на во двор­це в столь неуроч­ный час бы­ло рас­це­не­но им­пе­ра­то­ром как пол­ное под­твер­жде­ние снов, ко­то­рые бы­ли ему рас­ска­за­ны, и как до­ка­за­тель­ство ви­ны об­ви­ня­е­мо­го; и под вли­я­ни­ем вне­зап­ной стра­сти и стра­ха, ко­то­рые это убеж­де­ние про­бу­ди­ло в его уме, он при­ка­зал схва­тить Си­ла­на и уве­сти для немед­лен­ной каз­ни. Эти при­ка­зы бы­ли вы­пол­не­ны. Си­лан был по­спеш­но уве­ден и убит ме­ча­ми сол­дат, так и не узнав, ка­кое об­ви­не­ние бы­ло вы­дви­ну­то про­тив него.

Та­ким об­ра­зом, Мес­са­ли­на пре­успе­ва­ла с по­мо­щью хит­ро­сти в до­сти­же­нии сво­их це­лей в тех слу­ча­ях, ко­гда она не мог­ла по­ла­гать­ся на свое пря­мое вли­я­ние на ра­зум им­пе­ра­то­ра. Так или ина­че, она по­чти все­гда до­би­ва­лась успе­ха во всем, за что бы ни бра­лась, и по­сте­пен­но ста­ла осу­ществ­лять по­чти выс­ший кон­троль. Ко­го она хо­те­ла, она воз­вы­ша­ла, а ко­го низ­во­ди­ла. Тем вре­ме­нем она жи­ла сво­ей жиз­нью, пол­ной са­мых пре­ступ­ных по­творств и удо­воль­ствий. Дол­гое вре­мя она скры­ва­ла свое зло­дей­ство от им­пе­ра­то­ра. Его бы­ло очень лег­ко об­ма­нуть, и хо­тя ха­рак­тер Мес­са­ли­ны был пре­крас­но из­ве­стен окру­жа­ю­щим, сам он про­дол­жал за­кры­вать гла­за на ее ви­ну. Од­на­ко со вре­ме­нем она на­ча­ла ста­но­вить­ся все бо­лее и бо­лее сме­лой. Она пре­сы­ти­лась, как го­во­рит о ней один из ее ис­то­ри­ков, обыч­ны­ми фор­ма­ми по­ро­ка и по­же­ла­ла че­го-то но­во­го и необыч­но­го, что­бы при­дать пи­кант­ность и жизнь сво­им ощу­ще­ни­ям. В кон­це кон­цов, од­на­ко, она за­шла на один шаг слиш­ком да­ле­ко и вслед­ствие это­го на­влек­ла на се­бя ужас­ные раз­ру­ше­ния.

Это со­бы­тие про­изо­шло при­мер­но че­рез семь лет по­сле вос­ше­ствия на пре­стол Клав­дия. Фа­во­ри­том Мес­са­ли­ны в то вре­мя был мо­ло­дой рим­ский се­на­тор по име­ни Гай Си­лий. Си­лий был очень вы­да­ю­щим­ся мо­ло­дым ари­сто­кра­том, кра­си­вым муж­чи­ной с очень изящ­ны­ми и утон­чен­ны­ми ма­не­ра­ми и об­ра­ще­ни­ем. На са­мом де­ле он был все­об­щим лю­бим­цем, и Мес­са­ли­на, ко­гда впер­вые уви­де­ла его, про­ник­лась к нему очень силь­ной при­вя­зан­но­стью. Од­на­ко он уже был же­нат на кра­си­вой рим­лян­ке по име­ни Юния Си­ла­на. Си­ла­на бы­ла и оста­ва­лась в то вре­мя близ­кой по­дру­гой Агрип­пи­ны, ма­те­ри Неро­на; хо­тя в по­сле­ду­ю­щие вре­ме­на они ста­ли злей­ши­ми вра­га­ми. Мес­са­ли­на не де­ла­ла сек­ре­та из сво­ей люб­ви к Си­лию. Она сво­бод­но на­ве­ща­ла его в его до­ме и при­ни­ма­ла его ви­зи­ты в от­вет; она со­про­вож­да­ла его в об­ще­ствен­ных ме­стах, де­мон­стри­руя вез­де свое глу­бо­кое ува­же­ние к нему са­мым непри­кры­тым и от­кры­тым об­ра­зом. В кон­це кон­цов она пред­ло­жи­ла ему раз­ве­стись с же­ной, что­бы она са­ма мог­ла на­сла­ждать­ся его об­ще­ством без ка­ких-ли­бо огра­ни­че­ний. Си­лий неко­то­рое вре­мя ко­ле­бал­ся, со­гла­шать­ся ли на эти пред­ло­же­ния. Он пре­крас­но осо­зна­вал, что неиз­беж­но под­верг­нет­ся боль­шой опас­но­сти, ли­бо под­чи­нив­шись, ли­бо от­ка­зав­шись под­чи­нить­ся им. Со­гла­сить­ся на пред­ло­же­ния им­пе­ра­три­цы озна­ча­ло бы, ко­неч­но, по­ста­вить се­бя в крайне опас­ное по­ло­же­ние; и судь­ба Си­ла­на бы­ла для него пре­ду­пре­жде­ни­ем о том, че­го ему сле­ду­ет опа­сать­ся от ее гне­ва в слу­чае от­ка­за. Он при­шел к вы­во­ду, что пер­вой опас­но­сти в це­лом сле­до­ва­ло опа­сать­ся мень­ше все­го, и, со­от­вет­ствен­но, раз­вел­ся со сво­ей же­ной и пол­но­стью под­чи­нил­ся во­ле Мес­са­ли­ны.

По­сле то­го, как бы­ло до­стиг­ну­то это со­гла­ше­ние, все ка­кое-то вре­мя шло глад­ко и хо­ро­шо. Сам Клав­дий вел очень уеди­нен­ную жизнь и уде­лял очень ма­ло вни­ма­ния за­ня­ти­ям или удо­воль­стви­ям сво­ей же­ны. Ино­гда он уеди­нял­ся в сво­ем двор­це, по­свя­щая все свое вре­мя уче­бе или пла­нам и ме­рам пра­ви­тель­ства. По­хо­же, что он ис­кренне же­лал спо­соб­ство­вать бла­го­по­лу­чию и про­цве­та­нию рес­пуб­ли­ки, и он из­дал мно­го по­лез­ных по­ста­нов­ле­ний и за­ко­нов, ко­то­рые обе­ща­ли спо­соб­ство­вать до­сти­же­нию этой це­ли. Ино­гда он от­сут­ство­вал в го­ро­де на се­зон — по­се­щал кре­по­сти и ла­ге­ря или ин­спек­ти­ро­вал об­ще­ствен­ные ра­бо­ты, та­кие как ак­ве­ду­ки и ка­на­лы, ко­то­рые на­хо­ди­лись в ста­дии стро­и­тель­ства. Его осо­бен­но ин­те­ре­со­ва­ли опре­де­лен­ные опе­ра­ции, ко­то­рые он пла­ни­ро­вал и про­во­дил в устьях Тиб­ра для со­зда­ния там га­ва­ни. Это ме­сто на­зы­ва­лось Остия, это сло­во на ла­тин­ском язы­ке обо­зна­ча­ет рты. Что­бы ос­но­вать там порт, он по­стро­ил два длин­ных пир­са, вы­тя­нув их кри­во­ли­ней­ной фор­мой в мо­ре, что­бы меж­ду ни­ми оста­ва­лось боль­шое про­стран­ство во­ды, где ко­раб­ли мог­ли бы без­опас­но сто­ять на яко­ре. На кон­цах этих при­ча­лов бы­ли по­стро­е­ны ма­я­ки. Лю­бо­пыт­но, что при за­клад­ке фун­да­мен­та од­но­го из этих пир­сов ин­же­не­ры, на­ня­тые Клав­ди­ем, по­то­пи­ли огром­ный ко­рабль, ко­то­рый по при­ка­зу Ка­ли­гу­лы был по­стро­ен для пе­ре­воз­ки обе­лис­ка из Егип­та в Рим, — обе­лис­ка, ко­то­рый сей­час сто­ит пе­ред цер­ко­вью Свя­то­го Пет­ра и вы­зы­ва­ет вос­хи­ще­ние и изум­ле­ние всех по­се­ти­те­лей Ри­ма. По­сколь­ку обе­лиск был сде­лан из цель­но­го кам­ня, для его пе­ре­воз­ки по­тре­бо­ва­лось суд­но очень боль­шо­го раз­ме­ра и необыч­ной кон­струк­ции; и ко­гда это суд­но од­на­жды до­ста­ви­ло свой чу­до­вищ­ный груз, оно боль­ше не мог­ло вы­пол­нять ни­ка­ких по­лез­ных функ­ций на по­верх­но­сти мо­ря, и ин­же­не­ры со­от­вет­ствен­но на­пол­ни­ли его кам­ня­ми и гра­ви­ем и за­то­пи­ли в устье Тиб­ра, что­бы оно ста­ло ча­стью фун­да­мен­та од­но­го из пир­сов Клав­дия. По­сколь­ку об­на­ру­же­но, что дре­ве­си­на, ко­то­рая хра­нит­ся по­сто­ян­но по­гру­жен­ной в мор­скую во­ду, не под­вер­га­ет­ся за­мет­но­му раз­ло­же­нию да­же на про­тя­же­нии ве­ков, не ис­клю­че­но, что огром­ный кор­пус, ес­ли толь­ко мор­ские на­се­ко­мые не со­жра­ли его и не унес­ли, до сих пор ле­жит там, где его по­ме­стил Клав­дий.

В то вре­мя как им­пе­ра­тор был за­нят эти­ми и по­доб­ны­ми за­ня­ти­я­ми, Мес­са­ли­на про­дол­жа­ла свою ка­рье­ру рас­пут­ства и по­твор­ства сво­им же­ла­ни­ям от пло­хо­го к худ­ше­му, с каж­дым днем ста­но­вясь все бо­лее сме­лой и от­кры­той. Она жи­ла в по­сто­ян­ном кру­го­во­ро­те раз­вле­че­ний и ве­се­лья — ино­гда при­ни­ма­ла ком­па­нии го­стей в сво­ем соб­ствен­ном двор­це, а ино­гда на­но­си­ла ви­зи­ты с боль­шой сви­той слуг и дру­зей в до­ме Си­лия. Ко­неч­но, все уха­жи­ва­ли за Си­ли­ем и при об­ще­нии с ним де­ла­ли вид, что от­но­сят­ся к нему с са­мым дру­же­ским ува­же­ни­ем. Так все­гда бы­ва­ет с лю­бим­ца­ми ве­ли­ких. В то вре­мя как в глу­бине ду­ши их нена­ви­дят и пре­зи­ра­ют, по фор­ме и внеш­не­му ви­ду их лас­ка­ют и при­вет­ству­ют. Си­лий был опья­нен эмо­ци­я­ми, вы­зван­ны­ми го­ло­во­кру­жи­тель­ным подъ­емом, к ко­то­ро­му он так есте­ствен­но при­шел. Од­на­ко он не был пол­но­стью спо­ко­ен. Он не мог не осо­зна­вать, что, ка­ким бы вы­со­ким ни бы­ло его по­ло­же­ние, он сто­ял на краю про­па­сти. Тем не ме­нее, он в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни за­кры­вал гла­за на гро­зив­шую ему опас­ность и сле­по шел впе­ред. Ка­та­стро­фа, ко­то­рая, на­ко­нец, про­изо­шла очень вне­зап­но, ста­нет те­мой сле­ду­ю­щей гла­вы.

IV. — СУДЬБА МЕССАЛИНЫ
48 год н. э.

Си­лий раз­ра­ба­ты­ва­ет план, как сде­лать се­бя им­пе­ра­то­ром. — Он пред­ла­га­ет свой план Мес­са­лине. — От­вет Мес­са­ли­ны. — Ее мо­ти­вы. — Ее пред­ло­же­ние. — Дер­зость Мес­са­ли­ны в этом пред­ло­же­нии. — Празд­ну­ет­ся фик­тив­ный брак. — Воз­му­ще­ние дру­зей императора.-Составлен за­го­вор с це­лью уни­что­же­ния Мес­са­ли­ны. — Пла­ны и до­го­во­рен­но­сти за­го­вор­щи­ков. — Их ко­ле­ба­ния. — Каль­пур­ния. — Мо­ти­вы, об­ра­щен­ные к ней. — Каль­пур­ния и Клео­пат­ра вы­пол­ня­ют свою за­да­чу. — Празд­ник Мес­са­ли­ны в двор­цо­вых са­дах. — Ин­тер­вью Каль­пур­нии с Клав­ди­ем в Остии. — Клав­дий чрез­вы­чай­но на­пу­ган. — За­яв­ле­ние Нар­цис­са. — Со­зван Со­вет. — Меры,принятые Клав­ди­ем и за­го­вор­щи­ка­ми. — Мес­са­ли­на по­лу­ча­ет пре­ду­пре­жде­ние. — Сце­на в са­ду. — Си­лий ухо­дит. — Тре­во­га Мес­са­ли­ны. — План дей­ствий Мес­са­ли­ны. — Двое ее де­тей. — Она от­прав­ля­ет­ся на встре­чу с им­пе­ра­то­ром. — Ее моль­бы. — Клав­дий ее не услы­шит. — Ви­би­дия от­верг­ну­та. — Каз­ни. — Клав­дий за ужи­ном. — Пись­мо Мес­са­ли­ны. — Клав­дий смяг­ча­ет­ся. — Тре­во­га Нар­цис­са. — Нар­цисс при­ка­зы­ва­ет убить Мес­са­ли­ну. — Бе­се­да Мес­са­ли­ны с ее ма­те­рью в са­ду. — Без­раз­ли­чие Клав­дия к судь­бе Мес­са­ли­ны. — Клав­дий же­нит­ся на Агрип­пине.— Усы­нов­ле­ние ее сы­на.

КАК и сле­до­ва­ло ожи­дать, си­ту­а­ция, в ко­то­рой он ока­зал­ся с Мес­са­ли­ной, про­бу­ди­ла в ду­ше Си­лия две со­вер­шен­но раз­ные эмо­ции— од­ной бы­ло че­сто­лю­бие, а дру­гой — страх. Вне­зап­но об­на­ру­жив, что он стал об­ла­да­те­лем столь вы­со­кой сте­пе­ни ува­же­ния и вли­я­ния, бы­ло есте­ствен­но, что он стал смот­реть еще вы­ше и на­чал же­лать ре­аль­ной и офи­ци­аль­ной вла­сти. А за­тем, с дру­гой сто­ро­ны, его бес­по­кой­ство по по­во­ду опас­но­стей, ко­то­рым он под­вер­гал­ся, оста­ва­ясь та­ким, ка­кой он был, воз­рас­та­ло с каж­дым днем. На­ко­нец, ему в го­ло­ву при­шел план, ко­то­рый оба эти со­об­ра­же­ния по­бу­ди­ли его при­нять. План со­сто­ял в том, что­бы убить Клав­дия, а за­тем же­нить­ся на Мес­са­лине и сде­лать се­бя им­пе­ра­то­ром вме­сто Клав­дия. Он ду­мал, что, осу­ще­ствив этот план, он до­стиг­нет двой­ной це­ли. Он сра­зу же до­стиг­нет по­ста ре­аль­ной и су­ще­ствен­ной вла­сти, а так­же в то же вре­мя обес­пе­чит се­бе без­опас­ность. Он ре­шил пред­ло­жить этот план Мес­са­лине.

Со­от­вет­ствен­но, при пер­вой же бла­го­при­ят­ной воз­мож­но­сти он об­ра­тил­ся по это­му по­во­ду к им­пе­ра­три­це и осто­рож­но из­ло­жил свой за­мы­сел. «Я хо­чу, что­бы ты бы­ла все­це­ло мо­ей, — ска­зал он, — и хо­тя им­пе­ра­тор ста­ре­ет, мы не мо­жем спо­кой­но ждать его смер­ти. Фак­ти­че­ски, мы по­сто­ян­но под­вер­га­ем­ся опас­но­сти. Мы за­шли слиш­ком да­ле­ко, что­бы быть в без­опас­но­сти там, где мы есть, и, пред­при­няв остав­ши­е­ся ша­ги, необ­хо­ди­мые для пол­но­го до­сти­же­ния на­ших це­лей, мы лишь за­вер­шим то, что на­ча­ли, и, по­сту­пая та­ким об­ра­зом, не на­вле­кая на се­бя ни­ка­ких но­вых на­ка­за­ний, мы вос­поль­зу­ем­ся един­ствен­ным эф­фек­тив­ным ме­то­дом за­щи­ты от опас­но­стей, ко­то­рые на­ви­са­ют над на­ми и угро­жа­ют нам сей­час. По­это­му да­вай­те при­ду­ма­ем ка­кие-ни­будь сред­ства убрать им­пе­ра­то­ра с на­ше­го пу­ти. За­тем я бу­ду про­воз­гла­шен им­пе­ра­то­ром вме­сто него и вый­ду за вас за­муж. Власть, ко­то­рой вы сей­час поль­зу­е­тесь, вер­нет­ся к вам сно­ва, в неиз­мен­ном ви­де, и при та­ких об­сто­я­тель­ствах, ко­то­рые обес­пе­чат вам ее по­сто­ян­ную со­хран­ность. До­бить­ся это­го бу­дет очень лег­ко; ибо им­пе­ра­тор, ка­ким бы пре­ста­ре­лым, немощ­ным и глу­пым он ни был, не мо­жет за­щи­тить се­бя от лю­бой хо­ро­шо спла­ни­ро­ван­ной и энер­гич­ной по­пыт­ки, ко­то­рую мы мо­жем пред­при­нять, что­бы сме­стить его; хо­тя, ес­ли мы оста­нем­ся та­ки­ми, ка­кие мы есть, и лю­бая слу­чай­ная при­чи­на про­бу­дит его от ле­тар­гии, мы мо­жем ожи­дать, что он бу­дет мсти­те­лен и разъ­ярен про­тив нас до по­след­ней сте­пе­ни. »

Мес­са­ли­на вы­слу­ша­ла это пред­ло­же­ние с боль­шим вни­ма­ни­ем и ин­те­ре­сом, но в том, что ка­са­лось пред­по­ла­га­е­мо­го убий­ства им­пе­ра­то­ра, она, ка­за­лось, не бы­ла склон­на со­гла­шать­ся с ним. Ее ис­то­рик го­во­рит, что на это ре­ше­ние по­вли­я­ли не ка­кие-ли­бо остав­ши­е­ся чув­ства су­пру­же­ской при­вя­зан­но­сти или ка­кие-ли­бо прин­ци­пы со­ве­сти, а ее недо­ве­рие к Си­лию и неже­ла­ние пол­но­стью от­да­вать се­бя в его власть. Она пред­по­чи­та­ла дер­жать его в за­ви­си­мо­сти от се­бя, а не ста­вить се­бя в за­ви­си­мость от него. Од­на­ко ей нра­вил­ся план вый­ти за него за­муж, ска­за­ла она, и она со­гла­си­лась бы на это, да­же по­ка им­пе­ра­тор был жив. Итак, ес­ли Си­лий со­гла­сит­ся на это, она бы­ла го­то­ва, до­ба­ви­ла она, в сле­ду­ю­щий раз, ко­гда им­пе­ра­тор от­пра­вит­ся в Остию, про­ве­сти це­ре­мо­нию.

То, что же­на и мать, ка­ки­ми бы бес­прин­цип­ны­ми и про­даж­ны­ми они ни бы­ли, де­ла­ют при та­ких об­сто­я­тель­ствах по­доб­ное пред­ло­же­ние Мес­са­лине, без­услов­но, очень необыч­но; и тем, кто не зна­ет, до ка­ких край­но­стей без­рас­суд­ства и увле­чен­но­сти до­во­ди­ли без­от­вет­ствен­ные дес­по­ты, ко­то­рые вре­мя от вре­ме­ни по­яв­ля­лись, что­бы пра­вить че­ло­ве­че­ством, ча­сто до­во­ди­ли свою зло­бу и пре­ступ­ле­ния, это долж­но по­ка­зать­ся со­вер­шен­но неве­ро­ят­ным. Рим­ский ис­то­рик, за­пи­сав­ший это по­вест­во­ва­ние, уве­ря­ет нас, что имен­но дер­зость это­го пре­ступ­ле­ния со­став­ля­ла его оча­ро­ва­ние в гла­зах Мес­са­ли­ны. Она уста­ла и пре­сы­ти­лась все­ми обыч­ны­ми фор­ма­ми пре­ступ­но­го по­твор­ства сво­им же­ла­ни­ям и удо­воль­стви­ям. Ра­бо­та по об­ма­ну и на­вя­зы­ва­нию сво­е­го му­жа, что­бы обес­пе­чить се­бе удо­вле­тво­ре­ние, ко­то­ро­го она до­би­ва­лась, бы­ла на неко­то­рое вре­мя до­ста­точ­ной, что­бы при­дать изю­мин­ку ее удо­воль­стви­ям. Но его бы­ло так лег­ко об­ма­нуть, а она так дол­го при­вы­ка­ла об­ма­ны­вать его, что те­перь у нее боль­ше не бы­ло сти­му­ла или вол­не­ния де­лать это ка­ким-ли­бо обыч­ным спо­со­бом. Но мысль о том, что ты на са­мом де­ле за­му­жем за дру­гим муж­чи­ной, по­ка его нет, на неболь­шом рас­сто­я­нии от го­ро­да, бы­ла бы чем-то по­ра­зи­тель­ным и но­вым, что внес­ло бы раз­но­об­ра­зие, по­ду­ма­ла она, в уны­лое од­но­об­ра­зие обыч­но­го гре­хов­но­го пу­ти.

Пред­ло­же­ние о бра­ке бы­ло окон­ча­тель­но при­ня­то, и ими­та­ци­он­ная це­ре­мо­ния, по­сколь­ку та­кая це­ре­мо­ния, ко­неч­но, не мог­ла иметь юри­ди­че­ской си­лы, бы­ла долж­ным об­ра­зом про­ве­де­на в то вре­мя, ко­гда Клав­дий от­сут­ство­вал в Остии, ин­спек­ти­руя ве­ду­щи­е­ся там ра­бо­ты. Не со­всем точ­но из­вест­но, на­сколь­ко мни­мый брак был от­кры­тым и пуб­лич­ным на са­мом де­ле; но ис­то­ри­ки го­во­рят, что он был про­ве­ден со все­ми обыч­ны­ми це­ре­мо­ни­я­ми и на нем при­сут­ство­ва­ли обыч­ные сви­де­те­ли. Служ­бу про­во­дил ав­гур, сво­е­го ро­да свя­щен­но­слу­жи­тель, на ко­то­ро­го воз­ла­га­лась обя­зан­ность над­ле­жа­ще­го про­ве­де­ния по­доб­ных це­ре­мо­ний. Мес­са­ли­на и Си­лий, каж­дый в свою оче­редь, по­вто­ри­ли сло­ва, от­но­ся­щи­е­ся со­от­вет­ствен­но к же­ни­ху и неве­сте. За­тем бы­ло при­не­се­но обыч­ное жерт­во­при­но­ше­ние бо­гам и по­сле­до­вал сва­деб­ный пир, на ко­то­ром мо­ло­до­же­ны об­ме­ни­ва­лись обыч­ны­ми в та­ких слу­ча­ях лас­ка­ми и неж­но­стя­ми. Од­ним сло­вом, все бы­ло устро­е­но от на­ча­ла до кон­ца, как на на­сто­я­щей и чест­ной сва­дьбе, и неза­ви­си­мо от то­го, бы­ла ли разыг­ран­ная та­ким об­ра­зом сце­на разыг­ра­на пуб­лич­но как се­рьез­ная сдел­ка или на ка­ком-то част­ном раз­вле­че­нии как вид спор­та, она про­из­ве­ла силь­ную сен­са­цию сре­ди всех, кто был ее сви­де­те­лем, и но­вость об этом вско­ре рас­про­стра­ни­лась за гра­ни­цей и ста­ла ши­ро­ко из­вест­ной.

Наи­бо­лее близ­кие дру­зья Клав­дия бы­ли очень воз­му­ще­ны та­ким по­ве­де­ни­ем. Они со­ве­ща­лись, вы­ска­зы­вая друг дру­гу мно­же­ство ро­по­тов и жа­лоб и пред­ви­дя наи­худ­шие ре­зуль­та­ты и по­след­ствия то­го, что про­изо­шло. Си­лий, по их сло­вам, был че­сто­лю­би­вым и опас­ным че­ло­ве­ком, и дерз­кий по­сту­пок, ко­то­рый он со­вер­шил, был, по их мне­нию, пре­лю­ди­ей к ка­ко­му-то глу­бо­ко­му скры­то­му за­мыс­лу. Они опа­са­лись за без­опас­ность Клав­дия; и по­сколь­ку они очень хо­ро­шо зна­ли, что па­де­ние им­пе­ра­то­ра при­ве­дет к ра­зо­ре­нию и их са­мих, они, есте­ствен­но, бы­ли силь­но встре­во­же­ны. Од­на­ко им бы­ло очень труд­но ре­шить, что де­лать.

Ес­ли бы они со­об­щи­ли им­пе­ра­то­ру о дей­стви­ях Мес­са­ли­ны, то со­чли со­вер­шен­но неяс­ным, ка­кой эф­фект это со­об­ще­ние про­из­ве­ло бы на него. Как по­чти все сла­бо­ум­ные лю­ди, он был им­пуль­си­вен и ка­при­зен до край­но­сти; и бы­ло со­вер­шен­но невоз­мож­но пред­ви­деть, при­мет ли он со­об­ще­ние, сде­лан­ное ему, с без­раз­ли­чи­ем и без­за­бот­но­стью, или, в слу­чае, ес­ли его гнев бу­дет вы­зван, вы­льет­ся ли он на Мес­са­ли­ну или на тех, кто до­но­сил ему про­тив нее, или нет.

На­ко­нец, по­сле раз­лич­ных кон­суль­та­ций и де­ба­тов, неболь­шое ко­ли­че­ство при­двор­ных, ко­то­рые бы­ли наи­бо­лее ре­ши­тель­ны в сво­ем от­вра­ще­нии к Мес­са­лине и ее дей­стви­ям, объ­еди­ни­лись и опре­де­ли­лись с про­це­ду­рой, с по­мо­щью ко­то­рой они на­де­я­лись, ес­ли воз­мож­но, до­бить­ся ее уни­что­же­ния. Ли­де­ром это­го от­ря­да был Кал­лист, один из при­бли­жен­ных Клав­дия. Он был од­ним из тех, кто вме­сте с Хе­ре­ей участ­во­вал в убий­стве Ка­ли­гу­лы. Нар­цисс был дру­гим. Это был тот са­мый Нар­цисс, ко­то­рый упо­ми­на­ет­ся в преды­ду­щей гла­ве как ис­кус­ный ор­га­ни­за­тор вме­сте с Мес­са­ли­ной смер­ти Си­ла­на. Пал­ла­дом зва­ли тре­тье­го за­го­вор­щи­ка. Он был близ­ким дру­гом и фа­во­ри­том Клав­дия и, как и все осталь­ные, очень рев­ни­во от­но­сил­ся к вли­я­нию, ко­то­рое Си­лий че­рез Мес­са­ли­ну ока­зы­вал на сво­е­го гос­по­ди­на. Это бы­ли глав­ные со­общ­ни­ки, хо­тя к ним при­со­еди­ни­лись и дру­гие.

Глав­ным объ­ек­том враж­деб­но­сти этих лю­дей, по-ви­ди­мо­му, был Си­лий, а не Мес­са­ли­на. На са­мом де­ле, есте­ствен­но, пред­по­ла­га­лось, что так оно и бы­ло, по­сколь­ку их со­пер­ни­ком был Си­лий, а не Мес­са­ли­на. Неко­то­рые из них, по-ви­ди­мо­му, нена­ви­де­ли Мес­са­ли­ну из-за нее са­мой, но у дру­гих, по-ви­ди­мо­му, не бы­ло же­ла­ния при­чи­нять вред им­пе­ра­три­це, ес­ли мож­но бы­ло най­ти ка­кой-ли­бо дру­гой спо­соб свя­зать­ся с Си­ли­ем. Фак­ти­че­ски, в хо­де со­сто­яв­ших­ся кон­суль­та­ций был пред­ло­жен один план, ко­то­рый со­сто­ял в том, что­бы от­пра­вить­ся к Мес­са­лине и, не вы­ка­зы­вая ни­ка­ких чувств недоб­ро­же­ла­тель­но­сти или враж­деб­но­сти по от­но­ше­нию к ней, по­пы­тать­ся убе­дить ее разо­рвать связь со сво­им фа­во­ри­том. Од­на­ко вско­ре этот план был от­кло­нен. За­го­вор­щи­ки ду­ма­ли, что бы­ло бы крайне ма­ло­ве­ро­ят­но, что­бы Мес­са­ли­на при­слу­ша­лась к ка­ко­му-ли­бо по­доб­но­му пред­ло­же­нию, и в слу­чае ее от­ка­за от него, ес­ли бы оно бы­ло сде­ла­но, ее гнев силь­но воз­го­рел­ся бы про­тив них за то, что они это сде­ла­ли: и то­гда, да­же ес­ли бы она не пы­та­лась ото­мстить им за их са­мо­на­де­ян­ность, она, во вся­ком слу­чае, осте­ре­га­лась бы все­го осталь­но­го, что они по­пы­та­лись бы сде­лать. Та­ким об­ра­зом, план раз­лу­че­ния Мес­са­ли­ны и Си­лия был от­верг­нут, и бы­ло при­ня­то ре­ше­ние при­нять ме­ры для уни­что­же­ния их обо­их вме­сте.

Курс, ко­то­рый со­юз­ни­ки ре­ши­ли из­брать для до­сти­же­ния сво­ей це­ли, со­сто­ял в том, что­бы от­пра­вить­ся в Остию, где все еще оста­вал­ся Клав­дий, и там со­об­щить ему, что на­тво­ри­ли Мес­са­ли­на и Си­лий, и по­пы­тать­ся убе­дить его, что это дерз­кое по­ве­де­ние с их сто­ро­ны бы­ло лишь пре­лю­ди­ей к от­кры­то­му на­си­лию над жиз­нью им­пе­ра­то­ра. Од­на­ко, по­хо­же, что ни­кто из них не был вполне го­тов взять на се­бя обя­зан­ность сде­лать по­доб­ное со­об­ще­ние, в первую оче­редь, та­ко­му че­ло­ве­ку. Они не зна­ли, как он это вос­при­мет и на ко­го об­ру­шит­ся пер­вая тя­жесть его него­до­ва­ния и яро­сти. На­ко­нец, по­сле дол­гих ко­ле­ба­ний и де­ба­тов, они при­шли к вы­во­ду на­нять для этой це­ли некую жен­щи­ну — кур­ти­зан­ку по име­ни Каль­пур­ния. Каль­пур­ния бы­ла фа­во­рит­кой и ком­па­ньон­кой Клав­дия, и по­это­му они по­ду­ма­ли, что у нее, воз­мож­но, бу­дет воз­мож­ность об­ра­тить­ся к нему с этим во­про­сом при та­ких об­сто­я­тель­ствах, что­бы умень­шить опас­ность. Во вся­ком слу­чае, Каль­пур­ния лег­ко под­да­лась на те уго­во­ры, ко­то­рые ей пред­ла­га­ли за­го­вор­щи­ки, и взя­ла на се­бя это по­ру­че­ние. Они не толь­ко обе­ща­ли ей со­от­вет­ству­ю­щие на­гра­ды, но и взы­ва­ли к рев­но­сти и нена­ви­сти, ко­то­рые та­кая жен­щи­на, есте­ствен­но, ис­пы­ты­ва­ла к Мес­са­лине, ко­то­рая, бу­дучи же­ной, в то вре­мя как Каль­пур­ния бы­ла все­го лишь ком­па­ньон­кой и фа­во­рит­кой, ко­неч­но же, счи­та­лась со­пер­ни­цей и вра­гом. Они по­ка­за­ли Каль­пур­нии, на­сколь­ко пол­но­стью из­ме­ни­лось бы к луч­ше­му ее по­ло­же­ние, ес­ли бы Мес­са­ли­ну мож­но бы­ло ко­гда-ни­будь убрать с до­ро­ги. То­гда, по их сло­вам, ни­кто не смог бы ей по­ме­шать; но ее вли­я­ние и гос­под­ство над ра­зу­мом им­пе­ра­то­ра бы­ли бы уста­нов­ле­ны на по­сто­ян­ной и дол­го­вре­мен­ной ос­но­ве.

Каль­пур­ния очень лег­ко под­да­лась этим по­буж­де­ни­ям и взя­лась за это по­ру­че­ние. Бы­ла еще од­на кур­ти­зан­ка по име­ни Клео­пат­ра, ко­то­рая, как бы­ло услов­ле­но, долж­на бы­ла быть под ру­кой, ко­гда Каль­пур­ния сде­ла­ет свое со­об­ще­ние, что­бы под­твер­дить прав­ди­вость его, ес­ли по­тре­бу­ет­ся ка­кое-ли­бо под­твер­жде­ние. Дру­гие за­го­вор­щи­ки так­же долж­ны бы­ли на­хо­дить­ся по­бли­зо­сти, го­то­вые быть вы­зван­ны­ми и дей­ство­вать, как то­го по­тре­бу­ет слу­чай, на слу­чай, ес­ли Каль­пур­ния и Клео­пат­ра со­чтут, что их за­яв­ле­ние про­из­ве­ло долж­ное впе­чат­ле­ние. Ко­гда все бы­ло устро­е­но та­ким об­ра­зом, груп­па от­пра­ви­лась в Остию, что­бы при­ве­сти свои пла­ны в ис­пол­не­ние.

Тем вре­ме­нем Мес­са­ли­на и Си­лий, со­вер­шен­но не по­до­зре­вая об опас­но­сти, пре­да­ва­лись со все боль­шей и боль­шей сме­ло­стью и без­раз­ли­чи­ем сво­им пре­ступ­ным удо­воль­стви­ям. В тот день, ко­гда Кал­лист со сво­ей сви­той от­пра­вил­ся в Остию, она празд­но­ва­ла празд­ник в сво­ем двор­це с боль­шим ве­се­льем и пыш­но­стью. Это бы­ло осе­нью то­го же го­да, и фе­сти­валь про­во­дил­ся в честь се­зо­на. В стра­нах Сре­ди­зем­но­мо­рья сбор ви­но­гра­да и вы­жи­ма­ние со­ка для про­из­вод­ства ви­на яв­ля­ют­ся глав­ной те­мой осен­них празд­неств; и Мес­са­ли­на устро­и­ла празд­ник в со­от­вет­ствии с обы­ча­я­ми в са­дах двор­ца. Был уста­нов­лен вин­ный пресс, в ко­то­рый со­би­ра­ли и при­но­си­ли ви­но­град. Го­сти, при­гла­шен­ные Мес­са­ли­ной, со­бра­лись во­круг; неко­то­рые тан­це­ва­ли у вин­но­го прес­са, неко­то­рые про­гу­ли­ва­лись по ал­ле­ям, а неко­то­рые си­де­ли в со­сед­них бе­сед­ках. Они бы­ли оде­ты в при­чуд­ли­вые ко­стю­мы, а их го­ло­вы бы­ли укра­ше­ны гир­лян­да­ми цве­тов. По это­му слу­чаю бы­ла груп­па тан­цов­щиц, ко­то­рые бы­ли при­вле­че­ны в ка­че­стве ис­пол­ни­те­лей, что­бы по­тан­це­вать для раз­вле­че­ния ком­па­нии в честь Ба­ху­са, бо­га ви­на. Эти де­вуш­ки бы­ли оде­ты, на­сколь­ко они во­об­ще бы­ли оде­ты, в одеж­ды из тиг­ри­ных шкур, а их го­ло­вы бы­ли увен­ча­ны цве­та­ми. Од­на­ко са­ма Мес­са­ли­на бы­ла са­мым за­мет­ным объ­ек­том сре­ди ве­се­лой тол­пы. Она бы­ла оде­та та­ким об­ра­зом, что­бы наи­бо­лее пол­но про­де­мон­стри­ро­вать изя­ще­ство сво­ей осо­бы; ее длин­ные во­ло­сы сво­бод­но раз­ве­ва­лись на вет­ру. В ру­ке у нее был сим­вол, или же­тон, на­зы­ва­е­мый тир­сом, ко­то­рый пред­став­лял со­бой укра­шен­ный по­сох или шест, увен­чан­ный рез­ным изоб­ра­же­ни­ем ви­но­град­ной гроз­ди и дру­ги­ми укра­ше­ни­я­ми и эм­бле­ма­ми. Тирс все­гда ис­поль­зо­вал­ся в об­ря­дах и празд­не­ствах, устра­и­ва­е­мых в честь Вак­ха. Сам Си­лий, оде­тый, как и все осталь­ные, в фан­та­сти­че­ский те­ат­раль­ный ко­стюм, тан­це­вал ря­дом с Мес­са­ли­ной, в цен­тре об­ра­зо­вав­ше­го­ся во­круг них коль­ца тан­цу­ю­щих де­ву­шек.

Тем вре­ме­нем, по­ка эта ве­се­лая ком­па­ния раз­вле­ка­лась в двор­цо­вых са­дах Ри­ма, в Остии разыг­ры­ва­лась со­всем иная сце­на. Каль­пур­ния во вре­мя сво­ей тай­ной бе­се­ды с Клав­ди­ем, улу­чив мо­мент, ко­то­рый по­ка­зал­ся ей бла­го­при­ят­ным для ее це­ли, пре­кло­ни­ла пе­ред ним ко­ле­ни и сде­ла­ла со­об­ще­ние, в ко­то­ром ее об­ви­ня­ли. Она рас­ска­за­ла ему о по­ве­де­нии Мес­са­ли­ны и, в част­но­сти, о том, как она на­ко­нец увен­ча­ла бес­че­стьем сво­е­го му­жа, от­кры­то вый­дя за­муж за Си­лия или, по край­ней ме­ре, сде­лав вид, что сде­ла­ла это. «Твои дру­зья счи­та­ют, — до­ба­ви­ла она, — что она и Си­лий вы­на­ши­ва­ют еще бо­лее пре­ступ­ные за­мыс­лы и что твоя жизнь бу­дет при­не­се­на в жерт­ву, ес­ли ты немед­лен­но не при­мешь энер­гич­ных и ре­ши­тель­ных мер для предот­вра­ще­ния опас­но­сти».

Клав­дий был очень по­ра­жен, а так­же чрез­вы­чай­но на­пу­ган этим со­об­ще­ни­ем. Он за­дро­жал и по­блед­нел, за­тем при­нял ди­кий и воз­буж­ден­ный вид и на­чал за­да­вать во­про­сы в бес­связ­ной и рас­се­ян­ной ма­не­ре. Каль­пур­ния при­зва­ла Клео­пат­ру для под­твер­жде­ния сво­ей ис­то­рии. Клео­пат­ра, ко­неч­но, под­твер­ди­ла это са­мым пол­ным и без­ого­во­роч­ным об­ра­зом. Эф­фект, ко­то­рый был про­из­ве­ден на ра­зум им­пе­ра­то­ра, ка­за­лось, был имен­но та­ким, ка­ко­го до­би­ва­лись за­го­вор­щи­ки. Он не вы­ка­зы­вал ни ма­лей­ше­го же­ла­ния оправ­ды­вать или за­щи­щать Мес­са­ли­ну, или сер­дить­ся на Каль­пур­нию и Клео­пат­ру за вы­дви­ну­тые про­тив нее по­доб­ные об­ви­не­ния. Его ра­зум, ка­за­лось, был пол­но­стью по­гло­щен осо­зна­ни­ем опас­но­сти сво­е­го по­ло­же­ния, и, со­от­вет­ствен­но, за Нар­цис­сом по­сла­ли, что­бы он во­шел.

Нар­цисс, ко­гда к нему об­ра­ти­лись, при­знал, хо­тя и с хо­ро­шо при­твор­ной неохо­той и ко­ле­ба­ни­я­ми, ис­тин­ность то­го, что за­яви­ла Каль­пур­ния, и он немед­лен­но на­чал из­ви­нять­ся за свою соб­ствен­ную оплош­ность, не пре­дав глас­но­сти это де­ло рань­ше. Он с боль­шой сдер­жан­но­стью от­зы­вал­ся о Мес­са­лине, а так­же о Си­лии, как буд­то его це­лью бы­ло уми­ро­тво­рить, а не раз­жи­гать гнев им­пе­ра­то­ра. Од­на­ко он при­знал, по его сло­вам, что бы­ло аб­со­лют­но необ­хо­ди­мо пред­при­нять что-то ре­ши­тель­ное. «У те­бя от­ня­ли же­ну, — ска­зал он, — и Си­лий стал ее хо­зя­и­ном. Сле­ду­ю­щим ша­гом бу­дет то, что он ста­нет хо­зя­и­ном рес­пуб­ли­ки. Воз­мож­но, он да­же уже пе­ре­тя­нул пре­то­ри­ан­скую гвар­дию на свою сто­ро­ну, и в этом слу­чае все по­те­ря­но. Аб­со­лют­но необ­хо­ди­мо пред­при­нять ка­кие-то немед­лен­ные и ре­ши­тель­ные дей­ствия.»

Клав­дий, силь­но встре­во­жен­ный, немед­лен­но со­звал всех сво­их вид­ных со­вет­ни­ков и дру­зей, ко­то­рые бы­ли под ру­кой в Остии, что­бы по­со­ве­то­вать­ся о том, что де­лать. Ко­неч­но, в ос­нов­ном на этом со­ве­те при­сут­ство­ва­ли са­ми за­го­вор­щи­ки. Они стол­пи­лись во­круг им­пе­ра­то­ра и убеж­да­ли его немед­лен­но при­нять са­мые ре­ши­тель­ные ме­ры, что­бы спа­стись от на­дви­га­ю­щей­ся опас­но­сти, и им так хо­ро­шо уда­лось воз­дей­ство­вать на его стра­хи, что он сто­ял пе­ред ни­ми в ту­пом изум­ле­нии, со­вер­шен­но неспо­соб­ный ре­шить, что ска­зать или сде­лать. За­го­вор­щи­ки убеж­да­ли им­пе­ра­то­ра в необ­хо­ди­мо­сти сна­ча­ла уси­лить охра­ну. Этим кор­пу­сом ко­ман­до­вал офи­цер по име­ни Ге­та, на ко­то­ро­го, по сло­вам Нар­цис­са, нель­зя бы­ло по­ла­гать­ся, и он умо­лял Клав­дия немед­лен­но упол­но­мо­чить его, Нар­цис­са, при­нять ко­ман­до­ва­ние. Це­лью со­общ­ни­ков, же­лав­ших та­ким об­ра­зом по­лу­чить ко­ман­до­ва­ние гвар­ди­ей, бы­ло, воз­мож­но, убе­дить­ся в быст­ром при­ве­де­нии в ис­пол­не­ние лю­бо­го при­го­во­ра, ко­то­рый им удаст­ся вы­ну­дить им­пе­ра­то­ра вы­не­сти Си­лию или Мес­са­лине, преж­де чем у него по­явит­ся воз­мож­ность пе­ре­ду­мать. Им­пе­ра­тор пе­ре­хо­дил от од­но­го со­вет­ни­ка к дру­го­му, вы­слу­ши­вая их раз­лич­ные пред­ло­же­ния и пла­ны, но он ка­зал­ся сби­тым с тол­ку и нере­ши­тель­ным, как буд­то не знал, что де­лать. Од­на­ко, в кон­це кон­цов, бы­ло ре­ше­но немед­лен­но от­пра­вить­ся в Рим. Вся ком­па­ния, со­от­вет­ствен­но, за­бра­лась в свои эки­па­жи, Нар­цисс за­нял свое ме­сто ря­дом с им­пе­ра­то­ром в им­пе­ра­тор­ской ко­лес­ни­це, что­бы по до­ро­ге под­дер­жи­вать вол­не­ние в ду­ше сво­е­го гос­по­ди­на сво­им раз­го­во­ром.

Тем вре­ме­нем сре­ди тех, кто был сви­де­те­лем этих со­бы­тий в Остии, бы­ли та­кие, кто был скло­нен при­нять сто­ро­ну Мес­са­ли­ны и Си­лия в на­дви­га­ю­щей­ся борь­бе; и они немед­лен­но от­пра­ви­ли спе­ци­аль­но­го гон­ца в Рим, что­бы пре­ду­пре­дить им­пе­ра­три­цу о на­дви­га­ю­щей­ся опас­но­сти. Этот го­нец мчал­ся по бе­ре­гам Тиб­ра со всей воз­мож­ной ско­ро­стью, опе­ре­жая от­ряд им­пе­ра­то­ра. По при­бы­тии в го­род он немед­лен­но от­пра­вил­ся в двор­цо­вые са­ды и со­об­щил о сво­ем по­ру­че­нии Мес­са­лине и ее ком­па­нии в раз­гар празд­не­ства. Клав­дий, по его сло­вам, был осве­дом­лен о ней и Си­лии и был по­чти вне се­бя от него­до­ва­ния и гне­ва. Го­нец до­ба­вил, что он уже был на пу­ти в Рим, что­бы ото­мстить им, и он пре­ду­пре­дил их, что­бы они бе­жа­ли, спа­сая свои жиз­ни. Это со­об­ще­ние бы­ло сде­ла­но, ко­неч­но, в первую оче­редь, несколь­ко кон­фи­ден­ци­аль­но для прин­ци­пи­аль­но за­ин­те­ре­со­ван­ных сто­рон. Это, од­на­ко, вне­зап­но по­ло­жи­ло ко­нец все­му ве­се­лью, и но­вость быст­ро рас­про­стра­ни­лась по са­дам. Один муж­чи­на за­брал­ся на де­ре­во и по­смот­рел в сто­ро­ну Остии. Осталь­ные спро­си­ли его, что он ви­дел. «Я ви­жу силь­ную бу­рю, под­ни­ма­ю­щу­ю­ся с мо­ря в Остии, — ска­зал он, — и при­бли­жа­ю­щу­ю­ся сю­да, и нам по­ра спа­сать­ся». Од­ним сло­вом, вак­хи­че­ские иг­ры и спор­тив­ные со­стя­за­ния вско­ре бы­ли в за­ме­ша­тель­стве пре­кра­ще­ны, и ком­па­ния сбе­жа­ла со сце­ны, каж­дый сво­им пу­тем.

Си­лий немед­лен­но на­дел свою обыч­ную одеж­ду и вы­шел в го­род, где с на­пуск­ным без­раз­ли­чи­ем про­гу­ли­вал­ся по фо­ру­му, как буд­то ни­че­го необыч­но­го не про­изо­шло. Са­ма Мес­са­ли­на бе­жа­ла в дом сво­е­го дру­га по име­ни Лу­кулл и, сра­зу же прой­дя че­рез дом, ста­ла ис­кать укры­тие в са­дах. Здесь ее ра­зум на­ча­ли пе­ре­пол­нять тос­ка, рас­ка­я­ние и ужас. Ее гре­хи те­перь, ко­гда, ка­за­лось, на­дви­га­лось ужас­ное воз­мез­дие за них, пред­ста­ли пе­ред ней во всей их чу­до­вищ­но­сти, и она не зна­ла, что де­лать. Вско­ре она по­ня­ла, что там, где она на­хо­ди­лась, для нее не мо­жет быть по­сто­ян­ной без­опас­но­сти, по­сколь­ку пе­ре­до­вые от­ря­ды Клав­дия, ко­то­рые уже то­гда вхо­ди­ли в го­род и на­чи­на­ли свои аре­сты, на­вер­ня­ка ско­ро об­на­ру­жат ме­сто ее от­ступ­ле­ния и при­ве­дут ее к раз­гне­ван­но­му му­жу. Она при­шла к вы­во­ду, что вме­сто то­го, что­бы ждать это­го, для нее бы­ло бы луч­ше са­мой доб­ро­воль­но пред­стать пе­ред ним и, от­дав­шись на его ми­лость, по­пы­тать­ся смяг­чить и уми­ро­тво­рить его. Со­от­вет­ствен­но, она, от­влек­шись, ре­ши­ла сле­до­вать этим кур­сом. Она вы­шла из сво­е­го укры­тия в са­дах Лу­кул­ла и от­пра­ви­лась на по­ис­ки сво­их де­тей, на­ме­ре­ва­ясь взять их с со­бой, что­бы один их вид тро­нул серд­це их от­ца. Ее де­тей бы­ло двое. Ок­та­вия, о ко­то­рой уже упо­ми­на­лось, бы­ла стар­шей, ей сей­час бы­ло око­ло де­ся­ти или две­на­дца­ти лет. Дру­гой был маль­чи­ком на несколь­ко лет мо­ло­же; его зва­ли Бри­та­ник.

Тем вре­ме­нем в го­ро­де ца­ри­ло на­сто­я­щее смя­те­ние из-за при­бли­же­ния Клав­дия и быст­ро рас­про­стра­нив­ших­ся по ули­цам слу­хов о слу­чив­шем­ся. Сол­да­ты, ко­то­рых Клав­дий по­слал впе­ред, про­из­во­ди­ли аре­сты на ули­цах и обыс­ки­ва­ли до­ма. В раз­гар это­го вол­не­ния Мес­са­ли­на со сво­и­ми детьми в со­про­вож­де­нии од­ной из дев­ствен­ниц-ве­ста­лок по име­ни Ви­би­дия, ко­то­рую она уго­во­ри­ла со­про­вож­дать ее и от­ста­и­вать ее ин­те­ре­сы, вы­шла пеш­ком из сво­е­го двор­ца и по­шла по ули­цам с рас­тре­пан­ны­ми во­ло­са­ми, в бес­по­ряд­ке оде­тая, и весь ее об­лик был от­ме­чен все­ми при­зна­ка­ми уни­же­ния и скор­би. До­брав­шись до го­род­ских во­рот, она се­ла в обыч­ную по­воз­ку, ко­то­рую на­шла там, и в та­ком ви­де от­пра­ви­лась на­встре­чу сво­е­му раз­гне­ван­но­му му­жу, оста­вив сво­их де­тей с ве­стал­кой Ви­би­ди­ей сле­до­вать за ней.

Она про­дви­ну­лась не очень да­ле­ко, преж­де чем встре­ти­ла при­бли­жа­ю­щий­ся им­пе­ра­тор­ский по­езд. Как толь­ко она по­до­шла до­ста­точ­но близ­ко к ка­ре­те Клав­дия, что­бы ее мож­но бы­ло услы­шать, она на­ча­ла гром­ко умо­лять му­жа вы­слу­шать ее, преж­де чем он осу­дит ее. «Вы­слу­шай свою несчаст­ную же­ну, — ска­за­ла она, — вы­слу­шай мать Бри­та­ни­ка и Ок­та­вии». Нар­цисс и дру­гие, кто был ря­дом, вме­ша­лись, что­бы ее не услы­ша­ли. Они по­сто­ян­но бе­се­до­ва­ли с им­пе­ра­то­ром и пред­ста­ви­ли ему для про­чте­ния пись­мен­ный ме­мо­ран­дум и дру­гие до­ку­мен­ты, в ко­то­рых, по их сло­вам, со­дер­жал­ся пол­ный от­чет обо всей сдел­ке. Клав­дий, по­чти не об­ра­щая вни­ма­ния на свою же­ну, про­дол­жал свой путь в сто­ро­ну го­ро­да. Она сле­до­ва­ла за ним в его сви­те. Ко­гда они при­бли­зи­лись к во­ро­там, то встре­ти­ли Ви­би­дию и де­тей. Ви­би­дия по­пы­та­лась за­го­во­рить, но Клав­дий не слу­шал. Она скорб­ным то­ном по­жа­ло­ва­лась, что с его сто­ро­ны бы­ло бы неспра­вед­ли­во и же­сто­ко неуслы­шан­но осу­дить свою же­ну; но Клав­дий был непо­ко­ле­бим. Он ска­зал Ви­би­дии, что Мес­са­ли­на в свое вре­мя по­лу­чит под­хо­дя­щую воз­мож­ность вы­сту­пить в свою за­щи­ту, и что в на­сто­я­щее вре­мя над­ле­жа­щий долг ве­стал­ки дев­ствен­ни­цы — огра­ни­чить­ся функ­ци­я­ми сво­ей свя­щен­ной долж­но­сти. Та­ким об­ра­зом, он ото­слал и ее, и де­тей прочь.

Как толь­ко от­ряд при­был в го­род, Нар­цисс про­во­дил им­пе­ра­то­ра в дом Си­лия и, вой­дя в него, по­ка­зал им­пе­ра­то­ру мно­же­ство до­ка­за­тельств пре­ступ­но­го фа­во­ри­тиз­ма, ко­то­рым хо­зя­ин поль­зо­вал­ся с Мес­са­ли­ной. Дом был на­пол­нен цен­ны­ми по­дар­ка­ми, зна­ка­ми люб­ви Мес­са­ли­ны, мно­гие из ко­то­рых со­сто­я­ли из до­ро­гих до­маш­них со­кро­вищ, пе­ре­шед­ших к Клав­дию по им­пе­ра­тор­ской ли­нии, и ко­то­рые бы­ли та­ко­го ха­рак­те­ра, что от­чуж­де­ние их Мес­са­ли­ной та­ким об­ра­зом бы­ло рас­счи­та­но на то, что­бы на­пол­нить серд­це Клав­дия него­до­ва­ни­ем и зло­стью. За­тем им­пе­ра­тор про­сле­до­вал в ла­герь. Си­лий и несколь­ко его ве­ду­щих дру­зей бы­ли аре­сто­ва­ны и пред­ста­ли пе­ред чем-то вро­де во­ен­но­го три­бу­на­ла, со­зван­но­го на ме­сте, что­бы су­дить их. Су­деб­ный про­цесс был, ко­неч­но, очень крат­ким. Все они бы­ли при­го­во­ре­ны к смер­ти и вы­ве­де­ны на немед­лен­ную казнь.

Ко­гда это бы­ло сде­ла­но, им­пе­ра­тор вер­нул­ся со сво­и­ми дру­зья­ми в го­род и на­пра­вил­ся в свой дво­рец. Ка­за­лось, он по­чув­ство­вал огром­ное об­лег­че­ние. Он чув­ство­вал, что кри­зис опас­но­сти ми­но­вал. Он при­ка­зал при­го­то­вить ужин, и ко­гда он был го­тов, он сел за стол. Он по­здра­вил се­бя и сво­их дру­зей с из­бав­ле­ни­ем от окру­жав­ших их опас­но­стей, ко­то­рое они так счаст­ли­во со­вер­ши­ли. Нар­цисс и дру­гие на­ча­ли дро­жать, опа­са­ясь, что Мес­са­ли­ну все-та­ки по­ща­дят; и они пре­крас­но по­ни­ма­ли, что, ес­ли ей поз­во­лят жить, она вско­ре, бла­го­да­ря сво­е­му ис­кус­но­му управ­ле­нию, вер­нет се­бе власть над ра­зу­мом им­пе­ра­то­ра, и что в этом слу­чае она не даст се­бе по­коя, по­ка не уни­что­жит всех, кто при­ни­мал ка­кое-ли­бо уча­стие в уни­что­же­нии Си­лия. По­это­му они на­ча­ли силь­но бес­по­ко­ить­ся за свою соб­ствен­ную без­опас­ность. Тем вре­ме­нем по­сту­па­ли со­об­ще­ния от Мес­са­ли­ны, ко­то­рая, ко­гда им­пе­ра­тор во­шел в го­род, вер­ну­лась в свое преж­нее убе­жи­ще в са­дах Лу­кул­ла. На­ко­нец при­шло пись­мо, или па­мят­ка. При чте­нии то­го, что бы­ло на­пи­са­но, об­на­ру­жи­лось, что Мес­са­ли­на взя­ла на се­бя бо­лее сме­лый тон. Ее пись­мо бы­ло ско­рее уве­ща­ни­ем, чем прось­бой, как буд­то она на­ме­ре­ва­лась ис­пы­тать эф­фект храб­ро­сти и уве­рен­но­сти и по­смот­реть, не смо­жет ли она от­кры­то вос­ста­но­вить власть и кон­троль, ко­то­рые она дол­гое вре­мя осу­ществ­ля­ла над ра­зу­мом сво­е­го му­жа. Клав­дий, ка­за­лось, был скло­нен ко­ле­бать­ся. Его гнев, ка­за­лось, ути­хал вме­сте со стра­ха­ми, а ви­но, ко­то­рое он обиль­но пил за сто­лом, ка­за­лось, всту­пи­ло в сго­вор с дру­ги­ми об­сто­я­тель­ства­ми, что­бы вер­нуть ему обыч­ное хо­ро­шее на­стро­е­ние. Он при­ка­зал, что­бы в от­вет на пись­мо Мес­са­ли­ны от­пра­ви­ли гон­ца и со­об­щи­ли ей, что на сле­ду­ю­щий день она долж­на быть до­пу­ще­на к нему и вы­сту­пить в свою за­щи­ту.

Нар­цисс и его со­общ­ни­ки бы­ли силь­но встре­во­же­ны и немед­лен­но ре­ши­ли, что это­го не долж­но быть. Нар­цисс был на­зна­чен, по-ви­ди­мо­му, в со­от­вет­ствии с же­ла­ни­ем за­го­вор­щи­ков с са­мо­го на­ча­ла, ко­ман­ду­ю­щим гвар­ди­ей; и, со­от­вет­ствен­но, у него бы­ла власть по­ме­шать осу­ществ­ле­нию ре­ше­ния им­пе­ра­то­ра, при усло­вии, что он осме­лит­ся взять на се­бя от­вет­ствен­ность за дей­ствия. Это был мо­мент боль­шой тре­во­ги и неиз­вест­но­сти. Вско­ре, од­на­ко, он при­шел к твер­до­му вы­во­ду, что, хо­тя дей­ство­вать для него бы­ло бы очень опас­но, без­дей­ствие озна­ча­ло бы вер­ную ги­бель; по­сколь­ку, ес­ли бы Мес­са­лине поз­во­ли­ли жить, бы­ло бы аб­со­лют­но оче­вид­но, что все они долж­ны уме­реть. По­это­му, со­брав всю свою ре­ши­мость, он по­спе­шил по­ки­нуть бан­кет­ный зал и от име­ни им­пе­ра­то­ра от­дал при­каз де­жу­рив­шим там офи­це­рам про­сле­до­вать в са­ды Лу­кул­ла и без про­мед­ле­ния при­ве­сти в ис­пол­не­ние смерт­ный при­го­вор Мес­са­лине.

Мес­са­ли­на бы­ла со сво­ей ма­те­рью Ле­пи­дой в са­дах, ожи­дая от­ве­та от им­пе­ра­то­ра, ко­гда по­явил­ся от­ряд сол­дат. Мес­са­ли­на и ее мать так и не при­шли к со­гла­сию, и те­перь дол­гое вре­мя не име­ли ни­ка­ких сно­ше­ний друг с дру­гом. Од­на­ко опас­ность, гро­зив­шая до­че­ри, вновь про­бу­ди­ла ин­стинкт ма­те­рин­ской люб­ви в ма­те­рин­ском серд­це, и Ле­пи­да при­шла на­ве­стить свое ди­тя в этот час сво­ей край­но­сти. Од­на­ко она при­шла не для то­го, что­бы уте­шить свою дочь или по­мочь ей в ее по­пыт­ках спа­сти свою жизнь, а для то­го, что­бы предо­ста­вить ей сред­ства по­ло­жить ко­нец ее соб­ствен­но­му су­ще­ство­ва­нию как един­ствен­но­му остав­ше­му­ся у нее спо­со­бу из­бе­жать еще боль­ше­го по­зо­ра пуб­лич­ной каз­ни.

Со­от­вет­ствен­но, она пред­ло­жи­ла Мес­са­лине кин­жал в са­дах и убе­ди­ла ее взять его. «Смерть от тво­ей соб­ствен­ной ру­ки, — ска­за­ла она, — те­перь твое един­ствен­ное спа­се­ние. Ты дол­жен уме­реть; невоз­мож­но, что­бы у этой тра­ге­дии бы­ло ка­кое-то дру­гое за­вер­ше­ние; и спо­кой­но ждать здесь уда­ра па­ла­ча — низ­ко и небла­го­род­но. Ты дол­жен уме­реть, и все, что те­бе те­перь оста­ет­ся, — это си­ла за­вер­шить сце­ну до­стой­но и с по­до­ба­ю­щим на­стро­ем «.

Мес­са­ли­на про­яви­ла ве­ли­чай­шее вол­не­ние и огор­че­ние, но она не мог­ла со­брать­ся с ду­хом, что­бы по­лу­чить кин­жал. В раз­гар этой сце­ны по­явил­ся от­ряд сол­дат, во­шед­ших в сад. Мать вло­жи­ла кин­жал в ру­ку до­че­ри, ска­зав: «Сей­час са­мое вре­мя». Мес­са­ли­на взя­ла ору­жие и при­ста­ви­ла его к сво­ей гру­ди, но у нее не хва­ти­ло твер­до­сти на­не­сти удар. Офи­цер при­бли­зил­ся к ней во гла­ве сво­их лю­дей, с об­на­жен­ным ме­чом в ру­ке. Мес­са­ли­на, все еще пре­бы­вав­шая в нере­ши­тель­но­сти, пред­при­ня­ла сла­бую и без­ре­зуль­тат­ную по­пыт­ку на­не­сти се­бе ра­ну, но не смог­ла на­не­сти ее; и то­гда офи­цер, ко­то­рый к это­му вре­ме­ни по­до­шел к то­му ме­сту, где она сто­я­ла, по­ло­жил ко­нец ее ужас­ной ду­шев­ной борь­бе, за­ру­бив ее од­ним уда­ром.

Ко­гда Нар­цис­су со­об­щи­ли, что его при­ка­зы бы­ли вы­пол­не­ны, он сно­ва пред­стал пе­ред Клав­ди­ем и про­сто до­ло­жил ему, что Мес­са­ли­ны боль­ше нет. Он ни­че­го не объ­яс­нил, и им­пе­ра­тор ни о чем не про­сил; но про­дол­жил свой ужин, как буд­то ни­че­го не про­изо­шло, и ни­ко­гда впо­след­ствии не вы­ра­жал ни­ка­ко­го лю­бо­пыт­ства или за­ин­те­ре­со­ван­но­сти в от­но­ше­нии судь­бы Мес­са­ли­ны.

Как толь­ко воз­буж­де­ние, вы­зван­ное эти­ми сдел­ка­ми, в ка­кой-то сте­пе­ни улег­лось, бы­ли на­ча­ты раз­лич­ные пла­ны и ин­три­ги по обес­пе­че­нию им­пе­ра­то­ра дру­гой же­ной. Бы­ло мно­го пре­тен­ден­тов на этот пост, и все они стре­ми­лись за­нять его; ибо, хо­тя Клав­дий был стар, сла­бо­умен и урод­лив, все же он был им­пе­ра­то­ром; и все те при­двор­ные да­мы, ко­то­рые ду­ма­ли, что у них есть хоть ка­кая-то на­деж­да на успех, стре­ми­лись к об­ла­да­нию его ру­кой, как к вер­шине зем­ных ам­би­ций. Сре­ди про­чих по­яви­лась Агрип­пи­на. Она бы­ла пле­мян­ни­цей Клав­дия. В од­ном от­но­ше­нии эти от­но­ше­ния бы­ли пре­пят­стви­ем для ее успе­ха, по­сколь­ку за­ко­ны за­пре­ща­ли брак с та­кой сте­пе­нью кров­но­го род­ства. Од­на­ко, с дру­гой сто­ро­ны, эти от­но­ше­ния бы­ли в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни на ру­ку Агрип­пине, по­сколь­ку под пред­ло­гом это­го она име­ла по­сто­ян­ный до­ступ к им­пе­ра­то­ру и бы­ла чрез­вы­чай­но усерд­на в про­яв­ле­нии к нему вни­ма­ния. В кон­це кон­цов ей уда­лось вну­шить ему неко­то­рое чув­ство люб­ви, и он ре­шил сде­лать ее сво­ей же­ной. Се­нат был лег­ко вы­нуж­ден из­ме­нить за­ко­ны, что­бы дать ему воз­мож­ность сде­лать это, и Клав­дий и Агрип­пи­на по­же­ни­лись.

Та­ким об­ра­зом, Клав­дий не толь­ко сде­лал мать на­ше­го ге­роя сво­ей же­ной, но и усы­но­вил ее сы­на как сво­е­го сы­на и на­след­ни­ка, из­ме­нив при этом имя маль­чи­ка. Вме­сто его преж­не­го пле­бей­ско­го име­ни Аге­но­барб, он дал ему те­перь вну­ши­тель­ный ти­тул Неро­на Клав­дия Це­за­ря Дру­за Гер­ма­ни­ка. Од­на­ко с тех пор он обыч­но из­ве­стен в ис­то­рии под про­стым про­зви­щем Нерон.

V. —ДЕТСТВО НЕРОНА
39 – 53 гг. н. э.

Ран­няя ис­то­рия Неро­на. — Ха­рак­тер его от­ца. — Же­сто­кий ха­рак­тер Мед­но­бо­ро­до­го. — Неро­ном пре­не­бре­га­ют. — Нерон вновь по­яв­ля­ет­ся при дво­ре. — Бри­та­ник. — Свет­ские иг­ры или сто­ле­тие со дня рож­де­ния. — Спо­соб их празд­но­ва­ния. — Нерон и Бри­та­ник. — Нерон ап­ло­ди­ро­вал. — Ис­то­рия змей. — Про­дви­же­ние Неро­на по­сле смер­ти Мес­са­ли­ны. — Об­ра­ще­ние Агрип­пи­ны с Бри­та­ни­ком. — Нерон на­де­ва­ет то­гу. — Бри­та­ник уеди­ня­ет­ся. — Об­ра­ще­ние Агрип­пи­ны с дву­мя маль­чи­ка­ми. — Бри­та­ник оскорб­ля­ет Неро­на. — Гнев Агрип­пи­ны. — Озе­ро Фу­чине. — План его осу­ше­ния. — Ка­нал. — Гран­ди­оз­ное празд­но­ва­ние от­кры­тия ка­на­ла. — На озе­ре про­изой­дет во­ен­но-мор­ской кон­фликт. — Окон­ча­ние мор­ско­го сра­же­ния. — Во­да не бу­дет течь. — Углуб­ле­ние ка­на­ла. — Но­вые празд­но­ва­ния. — Вли­я­ния, под ко­то­ры­ми фор­ми­ро­вал­ся ха­рак­тер Неро­на. — План Агрип­пи­ны в от­но­ше­нии Ок­та­вии. — Тра­ги­че­ский ко­нец Си­ла­на. — Же­нить­ба Неро­на.

В то вре­мя, ко­гда Агрип­пи­на пе­ре­жи­ва­ла стран­ные и бо­га­тые со­бы­ти­я­ми пе­ри­пе­тии сво­ей ис­то­рии, опи­сан­ные в преды­ду­щих гла­вах, сам юный Нерон, как мы бу­дем от­ныне на­зы­вать его, рос ак­тив­ным и ум­ным, но из­ба­ло­ван­ным и неуправ­ля­е­мым маль­чи­ком. Его соб­ствен­ный отец умер, ко­гда ему бы­ло око­ло трех лет. Од­на­ко это, ве­ро­ят­но, бы­ло пре­иму­ще­ством, а не по­те­рей для маль­чи­ка, по­сколь­ку Мед­но­бо­ро­дый был чрез­вы­чай­но гру­бым, же­сто­ким и бес­прин­цип­ным че­ло­ве­ком. Од­на­жды он убил од­но­го из сво­их ра­бов за то, что тот не вы­пил столь­ко, сколь­ко ему при­ка­за­ли. Од­на­жды, про­ез­жая в сво­ей ко­лес­ни­це по де­ревне, он без­рас­суд­но и на­ме­рен­но на­е­хал на маль­чи­ка и убил его на ме­сте. Он об­ма­ны­вал всех, кто имел с ним де­ло, и неод­но­крат­но под­вер­гал­ся су­деб­но­му пре­сле­до­ва­нию за са­мые тяж­кие пре­ступ­ле­ния. Он об­ра­щал­ся со сво­ей же­ной с боль­шой же­сто­ко­стью. Как уже бы­ло ска­за­но, он вос­при­нял из­ве­стие о рож­де­нии сво­е­го сы­на с на­смеш­кой, ска­зав, что от него и Агрип­пи­ны не мо­жет ис­хо­дить ни­че­го, кро­ме от­вра­ти­тель­но­го; и ко­гда они спро­си­ли его, ка­кое имя им сле­ду­ет дать ре­бен­ку, он по­ре­ко­мен­до­вал им на­звать его Клав­ди­ем. Это бы­ло ска­за­но с пре­зре­ни­ем, по­сколь­ку Клав­дия в то вре­мя все пре­зи­ра­ли как урод­ли­во­го и ту­по­го иди­о­та, хо­тя впо­след­ствии он был сде­лан им­пе­ра­то­ром спо­со­бом, ко­то­рый уже был объ­яс­нен. Про­яв­ле­ние та­ко­го ду­ха в та­кое вре­мя со сто­ро­ны ее му­жа чрез­вы­чай­но огор­чи­ло Агрип­пи­ну, — но чем боль­ше это огор­ча­ло ее, тем боль­ше Мед­но­бо­ро­дый ра­до­вал­ся и за­бав­лял­ся. Смерть та­ко­го от­ца, ко­неч­но, не мог­ла быть ка­та­стро­фой.

Ко­гда Агрип­пи­на, мать Неро­на, бы­ла из­гна­на из Ри­ма по при­ка­зу Ка­ли­гу­лы, сам Нерон не со­про­вож­дал ее, а остал­ся на по­пе­че­нии сво­ей те­ти Ле­пи­ды, с ко­то­рой он неко­то­рое вре­мя жил в срав­ни­тель­ном за­бве­нии и без­вест­но­сти. Хо­тя он при­над­ле­жал к од­ной из са­мых ари­сто­кра­ти­че­ских се­мей Ри­ма, его мать бы­ла по­том­ком и на­след­ни­цей Це­за­рей, он про­вел несколь­ко лет в бед­но­сти и по­зо­ре. Его об­ра­зо­ва­ни­ем пре­не­бре­га­ли, так как в то вре­мя он не по­лу­чал ни­ка­ких на­став­ле­ний, кро­ме учи­те­ля тан­цев и ци­рюль­ни­ка, ко­то­рые бы­ли его един­ствен­ны­ми на­став­ни­ка­ми. Ко­неч­но, фор­ми­ро­ва­ни­ем его мо­раль­но­го об­ли­ка со­вер­шен­но пре­не­бре­га­ли, и, фак­ти­че­ски, учи­ты­вая ха­рак­тер тех, кто его окру­жал, бы­ло бы невоз­мож­но ока­зать на него ка­кое-ли­бо бла­го­при­ят­ное вли­я­ние, ес­ли бы та­кая по­пыт­ка бы­ла пред­при­ня­та.

На­ко­нец, ко­гда Ка­ли­гу­ла умер, а Агрип­пи­на бы­ла ото­зва­на Клав­ди­ем из из­гна­ния и вос­ста­нов­ле­на на сво­ем преж­нем по­сту в Ри­ме, Нерон вы­шел из сво­ей без­вест­но­сти и с тех пор жил со сво­ей ма­те­рью в рос­ко­ши и ве­ли­ко­ле­пии в сто­ли­це. Нерон был кра­си­вым маль­чи­ком и вско­ре стал объ­ек­том боль­шой на­род­ной бла­го­склон­но­сти и ува­же­ния. Он ча­сто по­яв­лял­ся на пуб­ли­ке на раз­вле­че­ни­ях и празд­ни­ках, и ко­гда он это де­лал, на него все­гда об­ра­ща­ли осо­бое вни­ма­ние и лас­ка­ли. Его спут­ни­ком и в неко­то­рых от­но­ше­ни­ях со­пер­ни­ком в те вре­ме­на был Бри­та­ник, сын Клав­дия и Мес­са­ли­ны. Бри­та­ник был на два или три го­да мо­ло­же Неро­на, и то, что он был сы­ном им­пе­ра­то­ра, ко­неч­но, бы­ло очень за­мет­ным объ­ек­том вни­ма­ния, ко­гда бы он ни по­яв­лял­ся. Но ранг Неро­на был ед­ва ли ме­нее вы­сок, по­сколь­ку его мать про­ис­хо­ди­ла непо­сред­ствен­но из им­пе­ра­тор­ской се­мьи, в то вре­мя как по воз­рас­ту, внеш­но­сти и осан­ке он пре­вос­хо­дил сво­е­го дво­ю­род­но­го бра­та.

Ис­то­ри­ки тех дней осо­бо от­ме­ча­ют один слу­чай, ко­гда юный Нерон был удо­сто­ен необы­чай­ной сте­пе­ни об­ще­ствен­но­го вни­ма­ния. Это бы­ло по слу­чаю празд­но­ва­ния то­го, что мож­но бы­ло бы на­звать сто­лет­ни­ми иг­ра­ми. Обыч­но пред­по­ла­га­лось, что эти иг­ры от­ме­ча­лись при каж­дом по­вто­ре­нии опре­де­лен­но­го аст­ро­но­ми­че­ско­го пе­ри­о­да про­дол­жи­тель­но­стью око­ло ста лет, на­зы­ва­е­мо­го эпо­хой; но на са­мом де­ле они про­во­ди­лись с нере­гу­ляр­ны­ми, хо­тя и очень от­да­лен­ны­ми ин­тер­ва­ла­ми. Клав­дий учре­дил их празд­но­ва­ние в на­ча­ле сво­е­го прав­ле­ния. В цар­ство­ва­ние Ав­гу­ста, неза­дол­го до это­го, их празд­но­ва­ли, но Клав­дий, же­лая озна­ме­но­вать свое прав­ле­ние ка­ким-ни­будь боль­шим раз­вле­че­ни­ем и по­ка­зу­хой, при­тво­рил­ся, что Ав­густ ошиб­ся в рас­че­тах и на­блю­дал за празд­не­ством не в то вре­мя; и со­от­вет­ствен­но он рас­по­ря­дил­ся, что­бы празд­но­ва­ние со­сто­я­лось сно­ва.

Иг­ры и пред­став­ле­ния, свя­зан­ные с этим празд­ни­ком, про­дол­жа­лись три дня под­ряд. Они со­сто­я­ли из жерт­во­при­но­ше­ний и дру­гих ре­ли­ги­оз­ных об­ря­дов, дра­ма­ти­че­ских зре­лищ, спор­тив­ных игр, а так­же во­ен­ных и гла­ди­а­тор­ских шоу. В хо­де этих раз­вле­че­ний в один из дней бы­ло от­празд­но­ва­но то, что на­зы­ва­лось тро­ян­ской иг­рой, в хо­де ко­то­рой мо­ло­дые маль­чи­ки из ве­ду­щих и знат­ных се­мей по­яв­ля­лись вер­хом на ло­ша­дях в цир­ке или ма­не­же, где они вы­пол­ня­ли опре­де­лен­ные эво­лю­ции и по­дви­ги вер­хо­вой ез­ды, а так­же ин­сце­ни­ро­ва­ли кон­флик­ты сре­ди де­сят­ков ты­сяч зри­те­лей, стол­пив­ших­ся на си­де­ньях во­круг. Ко­неч­но, Бри­та­ник и Нерон бы­ли са­мы­ми вы­да­ю­щи­ми­ся из маль­чи­ков на этом ме­ро­при­я­тии. Од­на­ко, по мне­нию на­се­ле­ния, паль­му пер­вен­ства удер­жал Нерон. Он был встре­чен са­мым гром­ким одоб­ре­ни­ем все­го со­бра­ния, в то вре­мя как Бри­та­ник при­вле­кал го­раз­до мень­ше вни­ма­ния. Этот три­умф на­пол­нил серд­це Агрип­пи­ны гор­до­стью и удо­воль­стви­ем, в то вре­мя как Мес­са­лине он при­чи­нил ве­ли­чай­шую до­са­ду. Это сде­ла­ло Агрип­пи­ну бо­лее чем ко­гда-ли­бо преж­де объ­ек­том нена­ви­сти и враж­деб­но­сти Мес­са­ли­ны, и им­пе­ра­три­ца, очень ве­ро­ят­но, вско­ре на­шла бы ка­кой-ни­будь спо­соб уни­что­жить свою со­пер­ни­цу, ес­ли бы вско­ре по­сле это­го она са­ма не ока­за­лась втя­ну­той в труд­но­сти, воз­ник­шие из-за ее свя­зи с Си­ли­ем, ко­то­рые так ско­ро при­ве­ли к ее соб­ствен­ной ги­бе­ли.

Од­на­ко лю­ди бы­ли пре­ис­пол­не­ны вос­хи­ще­ния Неро­ном и ап­ло­ди­ро­ва­ли его вы­ступ­ле­нию с ве­ли­чай­шим эн­ту­зи­аз­мом. Ка­кое-то вре­мя он был пред­ме­том раз­го­во­ров во всех кру­гах го­ро­да, и о его ис­то­рии и де­я­ни­ях рас­ска­зы­ва­ли мно­же­ство ис­то­рий. Сре­ди про­че­го, что бы­ло рас­ска­за­но о нем, бы­ла рас­про­стра­не­на ис­то­рия о том, что Мес­са­ли­на так воз­бу­ди­лась про­тив него в сво­ей рев­но­сти и за­ви­сти, что по­сла­ла двух убийц убить его во сне; и что убий­цы, при­дя к нему в сад, где он спал на по­душ­ке, как раз при­во­ди­ли в ис­пол­не­ние свои же­сто­кие при­ка­зы, ко­гда их про­гна­ла змея, ко­то­рая чу­дес­ным об­ра­зом по­яви­лась в тот мо­мент, что­бы за­щи­тить ре­бен­ка, и бро­си­лась на убийц из — под по­душ­ки. Дру­гие го­во­ри­ли, что это про­изо­шло в его мла­ден­че­стве, и что там бы­ли две змеи вме­сто од­ной, и что они охра­ня­ли жизнь сво­е­го под­опеч­но­го, ле­жа­ще­го с ним в ко­лы­бе­ли. Один из ис­то­ри­ков то­го вре­ме­ни утвер­жда­ет, что ни од­на из этих ис­то­рий на са­мом де­ле не со­от­вет­ство­ва­ла дей­стви­тель­но­сти, но что обе они воз­ник­ли из то­го фак­та, что Нерон в дет­стве имел обык­но­ве­ние но­сить брас­лет из зме­и­ной ко­жи, ма­лень­кий и кра­си­во­го цве­та, — и за­сте­ги­вал­ся, как го­во­ри­ли, на за­пястье вла­дель­ца зо­ло­той за­стеж­кой.

Ка­ким бы фак­том ни был тот факт, что Мес­са­ли­на поз­во­ли­ла сво­ей рев­но­сти к Агрип­пине за­ве­сти ее так да­ле­ко, что она пря­мо по­ку­ша­лась на его жизнь, нет со­мне­ний в том, что она жи­ла в по­сто­ян­ном стра­хе пе­ред вли­я­ни­ем как Неро­на, так и его ма­те­ри на умы им­пе­ра­то­ра; и, сле­до­ва­тель­но, Агрип­пи­на бы­ла вы­нуж­де­на под­вер­гать­ся мно­гим уни­же­ни­ям, ко­то­рые по­ло­же­ние и власть Мес­са­ли­ны поз­во­ля­ли ей на­вя­зы­вать сво­им вра­гам и со­пер­ни­цам. В кон­це кон­цов, од­на­ко, па­де­ние Мес­са­ли­ны и по­сле­до­вав­шая за ним пол­ная ре­во­лю­ция в по­ло­же­нии и пер­спек­ти­вах Агрип­пи­ны пол­но­стью из­ме­ни­ли по­ло­же­ние Неро­на. Прав­да, мож­но бы­ло ожи­дать, что да­же по­сле же­нить­бы Клав­дия на Агрип­пине Бри­та­ник по-преж­не­му со­хра­нял бы са­мое вы­со­кое по­ло­же­ние в гла­зах им­пе­ра­то­ра, по­сколь­ку Бри­та­ник был его соб­ствен­ным сы­ном, в то вре­мя как Нерон был все­го лишь сы­ном его же­ны. Но Агрип­пи­на бы­ла до­ста­точ­но ис­кус­на, что­бы управ­лять сво­им ле­ни­вым и глу­пым му­жем так, как ей за­бла­го­рас­су­дит­ся; и вско­ре она на­шла спо­соб сме­стить Бри­та­ни­ка и воз­ве­сти Неро­на вме­сто него на са­мое вы­со­кое ме­сто в иерар­хии и по­че­те. Она убе­ди­ла Клав­дия усы­но­вить Неро­на как сво­е­го соб­ствен­но­го сы­на, как бы­ло ска­за­но в преды­ду­щей гла­ве. Она по­лу­чи­ла указ Се­на­та, одоб­ря­ю­щий и под­твер­жда­ю­щий этот акт. За­тем она уда­ли­ла Бри­та­ни­ка от дво­ра и за­пер­ла его в уеди­не­нии, в дет­ской, под пред­ло­гом неж­ной за­бо­ты о его здо­ро­вье и без­опас­но­сти. Од­ним сло­вом, она от­но­си­лась к Бри­та­ни­ку во всех от­но­ше­ни­ях как к ма­лень­ко­му ре­бен­ку и дер­жа­ла его пол­но­стью на зад­нем плане; в то вре­мя как сво­е­го соб­ствен­но­го сы­на, хо­тя он был нена­мно­го стар­ше дру­го­го, она вос­пи­та­ла очень вы­да­ю­щим­ся мо­ло­дым че­ло­ве­ком.

В те древ­ние вре­ме­на, как и сей­час, су­ще­ство­ва­ла со­от­вет­ству­ю­щая одеж­да для юно­ше­ства, ко­то­рую ме­ня­ли на муж­скую, ко­гда субъ­ект до­сти­гал зре­ло­сти. Одеж­да, ко­то­рая бы­ла наи­бо­лее от­чет­ли­во ха­рак­тер­на для взрос­ло­го воз­рас­та у рим­лян, на­зы­ва­лась то­гой; и она на­де­ва­лась рим­ской мо­ло­де­жью не так, как сей­час оде­ва­ют­ся мо­ло­дые лю­ди, част­ным и нефор­маль­ным об­ра­зом, в со­от­вет­ствии с удоб­ством или фан­та­зи­ей от­дель­но­го че­ло­ве­ка, — но пуб­лич­но и с боль­шой це­ре­мо­ни­ей, и все­гда в то вре­мя, ко­гда груп­па всту­па­ла в пе­ри­од за­кон­но­го со­вер­шен­но­ле­тия; так что на­де­ва­ние то­ги все­гда от­ме­ча­ло очень важ­ный пе­ри­од жиз­ни. Это от­ли­чие бы­ло при­сво­е­но Неро­ну спе­ци­аль­ным ука­зом Агрип­пи­ны, ко­гда ему бы­ло все­го че­тыр­на­дцать лет, что про­изо­шло го­раз­до рань­ше обыч­но­го. По слу­чаю то­го, что та­ким об­ра­зом он по­лу­чил пра­во оде­вать­ся и стал со­вер­шен­но­лет­ним, Агрип­пи­на осо­бым об­ра­зом пред­ста­ви­ла его на­ро­ду Ри­ма на боль­шом пуб­лич­ном празд­не­стве, и что­бы бо­лее эф­фек­тив­но при­влечь вни­ма­ние об­ще­ствен­но­сти к нему как к мо­ло­до­му прин­цу, за­ни­ма­ю­ще­му са­мое вы­со­кое по­ло­же­ние в им­пе­ра­тор­ской се­мье, она по­бу­ди­ла Клав­дия ока­зать ще­д­рую по­мощь на­ро­ду и по­жерт­во­вать ар­мии, то есть пуб­лич­но раз­дать день­ги граж­да­нам и сол­да­там от име­ни Неро­на.

Все это вре­мя Бри­та­ни­ка дер­жа­ли вза­пер­ти в лич­ных по­ко­ях двор­ца с нянь­ка­ми и детьми. На­став­ни­ки и со­про­вож­да­ю­щие, ко­то­рых предо­ста­ви­ла ему Мес­са­ли­на, его мать, бы­ли один за дру­гим сме­ще­ны, а их ме­ста за­ня­ли дру­гие, ко­то­рых Агрип­пи­на вы­бра­ла для этой це­ли и на ко­то­рых она мог­ла по­ло­жить­ся в том, что они под­дер­жат ее взгля­ды. Ко­гда те, кто знал Бри­та­ни­ка рань­ше, при жиз­ни его ма­те­ри, спро­си­ли о нем, она от­ве­ти­ла, что он был сла­бым ре­бен­ком, под­вер­жен­ным при­пад­кам, и по­это­му его обя­за­тель­но дер­жа­ли в изо­ля­ции от об­ще­ства.

Ино­гда, дей­стви­тель­но, на круп­ных пуб­лич­ных ме­ро­при­я­ти­ях и Нерон, и Бри­та­ник по­яв­ля­лись вме­сте, но да­же в этих слу­ча­ях все бы­ло устро­е­но так, что­бы силь­нее, чем ко­гда-ли­бо, вну­шить об­ще­ствен­но­му со­зна­нию мысль об огром­ном пре­вос­ход­стве Неро­на в от­но­ше­нии ран­га и по­ло­же­ния. В од­ном из та­ких слу­ча­ев, ко­гда Бри­та­ни­ка но­си­ли на ру­ках, оде­то­го в пла­тье ре­бен­ка, в со­про­вож­де­нии сви­ты, ха­рак­тер­ной для дет­ской, Нерон ехал вер­хом, бо­га­то об­ла­чен­ный в три­ум­фаль­ные одеж­ды ге­не­ра­ла, воз­вра­ща­ю­ще­го­ся из за­гра­нич­но­го по­хо­да.

Од­на­жды Агрип­пи­на очень рас­сер­ди­лась на Бри­та­ни­ка по, ка­за­лось бы, со­вер­шен­но пу­стя­ко­вой при­чине. По­хо­же, что Бри­та­ник, хо­тя и был мо­лод, был очень ум­ным маль­чи­ком, и что он пре­крас­но по­ни­мал по­ли­ти­ку, ко­то­рую про­во­ди­ла по от­но­ше­нию к нему его ма­че­ха, и очень не хо­тел под­чи­нять­ся та­ко­му вы­тес­не­нию. Од­на­жды, ко­гда они с Неро­ном оба бы­ли за гра­ни­цей, по­се­щая ка­кое-то пуб­лич­ное пред­став­ле­ние или празд­ник, они встре­ти­лись, и Нерон об­ра­тил­ся к сво­е­му дво­ю­род­но­му бра­ту, на­звав его Бри­та­ни­ком. Бри­та­ник, от­ве­чая на при­вет­ствие, фа­ми­льяр­но об­ра­тил­ся к Неро­ну по име­ни До­ми­ций; До­ми­ций Аге­но­барб был его име­нем до то­го, как он был усы­нов­лен Клав­ди­ем. Агрип­пи­на бы­ла очень воз­му­ще­на, ко­гда услы­ша­ла об этом. Она рас­це­ни­ла ис­поль­зо­ва­ние это­го име­ни Бри­та­ни­ком как обо­зна­че­ние, с его сто­ро­ны, от­ка­за при­знать сво­е­го дво­ю­род­но­го бра­та при­ем­ным сы­ном сво­е­го от­ца. Она немед­лен­но от­пра­ви­лась к Клав­дию с се­рьез­ны­ми и гнев­ны­ми жа­ло­ба­ми. «Ваш соб­ствен­ный эдикт, — ска­за­ла она, — санк­ци­о­ни­ро­ван­ный и под­твер­жден­ный се­на­том, дез­аву­и­ро­ван и ан­ну­ли­ро­ван, а дер­зость это­го ре­бен­ка на­нес­ла пуб­лич­ное оскорб­ле­ние мо­е­му сы­ну.» Да­лее Агрип­пи­на объ­яс­ни­ла Клав­дию, что Бри­та­ни­ку ни­ко­гда бы не при­шло в го­ло­ву об­ра­щать­ся к ее сы­ну по­доб­ным об­ра­зом по соб­ствен­ной во­ле. Его по­сту­пок, долж­но быть, был вы­зван вли­я­ни­ем неко­то­рых лю­дей из его окру­же­ния, ко­то­рые бы­ли враж­деб­ны ей; и она вос­поль­зо­ва­лась слу­ча­ем, что­бы по­бу­дить Клав­дия дать ей пол­но­мо­чия убрать всех остав­ших­ся на­став­ни­ков и управ­ля­ю­щих ре­бен­ка, ко­то­рых мож­но бы­ло за­по­до­зрить в дру­же­ском ин­те­ре­се к его де­лу, и под­верг­нуть его но­вым и бо­лее стро­гим огра­ни­че­ни­ям, чем ко­гда-ли­бо.

Од­ним из са­мых впе­чат­ля­ю­щих зре­лищ и празд­неств, ко­то­рые Клав­дий учре­дил за вре­мя сво­е­го прав­ле­ния, бы­ло то, ко­то­рое озна­ме­но­ва­ло от­кры­тие ка­на­ла, по ко­то­ро­му осу­ша­лось озе­ро Фу­чине. Озе­ро Фу­чине бы­ло боль­шим, но неглу­бо­ким во­до­е­мом у под­но­жия Ап­пе­нин, неда­ле­ко от ис­то­ков Тибра.[A] Он под­вер­гал­ся пе­ри­о­ди­че­ским на­вод­не­ни­ям, в ре­зуль­та­те ко­то­рых окру­жа­ю­щие зем­ли бы­ли за­топ­ле­ны. Ин­же­нер пред­ло­жил осу­шить озе­ро в об­мен на по­лу­че­ние за свою пла­ту зе­мель, ко­то­рые бу­дут осу­ше­ны в ре­зуль­та­те этой опе­ра­ции. Но Клав­дий, у ко­то­ро­го, ка­за­лось, был непло­хой вкус к по­доб­ным на­чи­на­ни­ям, пред­по­чел вы­пол­нить эту ра­бо­ту сам. Ка­нал, по ко­то­ро­му долж­на бы­ла от­во­дить­ся во­да, дол­жен был быть об­ра­зо­ван ча­стич­но глу­бо­кой вы­ем­кой, а ча­стич­но тун­не­лем в го­ре; и по­сколь­ку в те дни энер­гия, на ко­то­рую сей­час в ос­нов­ном по­ла­га­ют­ся при про­ве­де­нии та­ких рас­ко­пок, а имен­но взрыв­ная си­ла по­ро­ха, не бы­ла из­вест­на, лю­бая об­шир­ная раз­ра­бот­ка в твер­дой по­ро­де тре­бо­ва­ла огром­но­го тру­да. Ко­гда ка­нал был за­кон­чен, Клав­дий ре­шил устро­ить гран­ди­оз­ное празд­но­ва­ние в озна­ме­но­ва­ние его от­кры­тия для спус­ка во­ды; и по­сколь­ку он не мог с уве­рен­но­стью по­ла­гать­ся на гид­рав­ли­че­ский ин­те­рес к зре­ли­щу для при­вле­че­ния та­ко­го скоп­ле­ния лю­дей в то ме­сто, ко­то­рое он хо­тел там уви­деть, он ре­шил до­ба­вить к раз­вле­че­ни­ям зре­ли­ще, бо­лее со­от­вет­ству­ю­щее вку­су и при­выч­кам то­го вре­ме­ни. Он при­нял со­от­вет­ству­ю­щие ме­ры для про­ве­де­ния мор­ско­го сра­же­ния на озе­ре, для раз­вле­че­ния зри­те­лей, как раз пе­ред от­кры­ти­ем ка­на­ла, ко­то­рый дол­жен был от­во­дить во­ду. Та­ким об­ра­зом, бит­ва долж­на бы­ла стать за­клю­чи­тель­ной сце­ной, в ко­то­рой ис­то­рия и су­ще­ство­ва­ние озе­ра долж­ны бы­ли пре­кра­тить­ся на­все­гда.

[Снос­ка A: см. Кар­ту. Фрон­тис­пис.]

Со­от­вет­ствен­но бы­ли по­стро­е­ны ко­раб­ли, и огром­ное ко­ли­че­ство лю­дей бы­ло на­зна­че­но и вы­де­ле­но для уча­стия в бит­ве. Эти лю­ди со­сто­я­ли из ка­торж­ни­ков и во­ен­но­плен­ных — лю­дей, ко­то­рых в те дни счи­та­лось со­вер­шен­но спра­вед­ли­вым ис­поль­зо­вать для убий­ства друг дру­га на по­те­ху им­пе­ра­то­ру и его го­стям. По все­му бе­ре­гу бы­ло по­стро­е­но что-то вро­де ба­сти­о­на, и на нем бы­ли рас­став­ле­ны гвар­дей­цы им­пе­ра­то­ра, что­бы предот­вра­тить бег­ство сра­жа­ю­щих­ся и вер­нуть их к ис­пол­не­нию сво­их обя­зан­но­стей, ес­ли кто-ни­будь из них по­пы­та­ет­ся, ока­зав­шись под силь­ным дав­ле­ни­ем в бит­ве, сбе­жать на су­шу. Флот га­лер был раз­де­лен на две враж­ду­ю­щие ча­сти, и лю­ди на каж­дой бы­ли пол­но­стью во­ору­же­ны, как в слу­чае на­сто­я­щей вой­ны. В на­зна­чен­ное вре­мя сот­ни ты­сяч лю­дей со­бра­лись со всей окрест­ной стра­ны, что­бы по­смот­реть на это зре­ли­ще. Они вы­стро­и­лись вдоль бе­ре­гов со всех сто­рон и увен­ча­ли все со­сед­ние вы­со­ты. Со­стя­за­ние, ко­неч­но, мог­ло ве­стись со всей яро­стью и фа­таль­ным эф­фек­том на­сто­я­ще­го сра­же­ния, во­об­ще не под­вер­гая опас­но­сти зри­те­лей, по­сколь­ку в те дни не бы­ло ле­тя­щих пуль или дру­гих быст­ро­кры­лых сна­ря­дов, по­доб­ных тем, ко­то­рые в на­ше вре­мя уно­сят так да­ле­ко за пре­де­лы по­ля боя. Смер­тель­ный эф­фект все­го, что бы­ло сде­ла­но в древ­нем бою, был, ко­неч­но, огра­ни­чен те­ми, кто непо­сред­ствен­но участ­во­вал в нем. Кро­ме то­го, ни­что не мог­ло по­ме­шать ви­де­нию. Дым не за­сло­нял об­зор, но ат­мо­сфе­ра над сра­жа­ю­щи­ми­ся и во­круг них оста­ва­лась та­кой же чи­стой и про­зрач­ной в кон­це боя, как и в на­ча­ле.

Со­от­вет­ствен­но, рим­ляне счи­та­ли на­сто­я­щую бит­ву са­мым воз­вы­шен­ным и впе­чат­ля­ю­щим зре­ли­щем, и сот­ни ты­сяч зри­те­лей сте­ка­лись по­смот­реть на бит­ву, ко­то­рую Клав­дий устро­ил для них на озе­ре Фу­чине. Он сам пред­се­да­тель­ство­вал, оде­тый в коль­чу­гу; а Агрип­пи­на си­де­ла ря­дом с ним, оде­тая в ве­ли­ко­леп­ное оде­я­ние, ко­то­рое, как утвер­жда­ет ис­то­рик, бы­ло со­тка­но из зо­ло­тых ни­тей без при­ме­си ка­ко­го-ли­бо дру­го­го ма­те­ри­а­ла. Был по­дан сиг­нал, и бит­ва на­ча­лась. Как обыч­но в та­ких слу­ча­ях, воз­ник­ли неко­то­рые труд­но­сти с тем, что­бы за­ста­вить лю­дей всту­пить в бой, но в кон­це кон­цов они ста­ли до­ста­точ­но сви­ре­пы­ми, что­бы удо­вле­тво­рить всех зри­те­лей, и ты­ся­чи бы­ли уби­ты. На­ко­нец им­пе­ра­тор от­дал при­каз пре­кра­тить бит­ву, и вы­жив­шим со­об­щи­ли, что их жиз­ни по­ща­ди­ли.

В це­лом Клав­дию по­вез­ло, что он не стал пол­но­стью по­ла­гать­ся на про­стой за­бор во­ды из озе­ра для раз­вле­че­ния со­зван­но­го им огром­но­го со­бра­ния, по­сколь­ку, ко­гда по­сле окон­ча­ния бит­вы ка­нал был от­крыт, ока­за­лось, что во­да не те­чет. Ин­же­не­ры до­пу­сти­ли ка­кую-то ошиб­ку в сво­их из­ме­ре­ни­ях или рас­че­тах и оста­ви­ли рус­ло ка­на­ла на ка­ком-то участ­ке его рус­ла слиш­ком вы­со­ким, так что во­да, ко­гда бы­ли от­кры­ты шлю­зы, вме­сто то­го, что­бы сте­кать в ре­ку, к ко­то­рой дол­жен был ве­сти ка­нал, спо­кой­но оста­ва­лась в озе­ре, как и рань­ше.

Со­бра­ние разо­шлось, и ра­бо­ты на ка­на­ле бы­ли воз­об­нов­ле­ны с це­лью его углуб­ле­ния. В те­че­ние го­да рас­коп­ки бы­ли за­вер­ше­ны, и все бы­ло под­го­тов­ле­но к но­во­му ис­пы­та­нию. Клав­дий со­звал но­вое со­бра­ние, что­бы за­сви­де­тель­ство­вать опе­ра­цию, и на этот раз, вме­сто мор­ско­го кон­флик­та, он преду­смот­рел боль­шое сра­же­ние гла­ди­а­то­ров, ко­то­рое долж­но бы­ло со­сто­ять­ся на огром­ных пла­ву­чих плат­фор­мах, по­стро­ен­ных на озе­ре неда­ле­ко от вы­хо­да, про­де­лан­но­го ин­же­не­ра­ми. В кон­це кон­цов, од­на­ко, вто­рая по­пыт­ка за­ста­вить во­ду течь ока­за­лась бо­лее неудач­ной, чем пер­вая. Ка­нал был сде­лан очень глу­бо­ким и ши­ро­ким, так что во­да, бу­дучи од­на­жды при­ве­де­на в дви­же­ние, бы­ла склон­на дви­гать­ся с пре­дель­ной стре­ми­тель­но­стью и си­лой; и слу­чи­лось так, что так или ина­че сред­ства, на ко­то­рые ин­же­нер по­ла­гал­ся для управ­ле­ния ею, ока­за­лись недо­ста­точ­ны­ми, и ко­гда во­ро­та бы­ли от­кры­ты, все вне­зап­но пошло на­пе­ре­ко­сяк. Во­да хлы­ну­ла непре­одо­ли­мым по­то­ком, как при на­вод­не­нии, по­до­рва­ла и унес­ла плат­фор­мы и под­мост­ки, ко­то­рые бы­ли воз­ве­де­ны для си­де­ний зри­те­лей. По­сле­до­ва­ла сце­на неопи­су­е­мо­го смя­те­ния. Им­пе­ра­тор и им­пе­ра­три­ца вме­сте с го­стя­ми и зри­те­ля­ми бро­си­лись бе­жать, и все они чу­дом из­бе­жа­ли то­го, что их унес­ло в ка­нал.

Нетруд­но пред­ста­вить, ка­кой ха­рак­тер обя­за­тель­но дол­жен был сфор­ми­ро­вать­ся у маль­чи­ка, вос­пи­тан­но­го под та­ким вли­я­ни­ем и окру­жен­но­го та­ки­ми сце­на­ми, ка­кие ца­ри­ли при дво­ре Клав­дия. В кон­це кон­цов ока­за­лось, что Нерон ис­пы­тал на се­бе их дей­ствие в пол­ной ме­ре. Он стал гор­дым, тще­слав­ным, свое­воль­ным, же­сто­ким и при­вык без­удерж­но от­да­вать­ся всем тем по­роч­ным на­клон­но­стям и стра­стям, ко­то­рые при по­доб­ных об­сто­я­тель­ствах все­гда овла­де­ва­ют че­ло­ве­че­ской ду­шой.

* * * * *
Сле­ду­ет пом­нить, что, по­ми­мо Бри­та­ни­ка, Мес­са­ли­на оста­ви­ла еще од­но­го ре­бен­ка — дочь по име­ни Ок­та­вия, ко­то­рая бы­ла на два или три го­да млад­ше сво­е­го бра­та и, ко­неч­но, при­мер­но на пять лет мо­ло­же Неро­на. Агрип­пи­на не при­дер­жи­ва­лась то­го кур­са про­ти­во­дей­ствия и враж­деб­но­сти по от­но­ше­нию к ней, ко­то­ро­го при­дер­жи­ва­лась по от­но­ше­нию к Бри­та­ни­ку. С са­мо­го на­ча­ла она при­дер­жи­ва­лась со­вер­шен­но ино­го пла­на. Бри­та­ник неиз­беж­но был со­пер­ни­ком Неро­на; и каж­дый шаг впе­ред, ко­то­рый он дол­жен был сде­лать, не мог дей­ство­вать ина­че, как пре­пят­ствие на пу­ти к успе­ху Неро­на. Но Ок­та­вию, как счи­та­ла Агрип­пи­на, мож­но бы­ло бы ис­поль­зо­вать для про­дви­же­ния сво­их за­мыс­лов, ес­ли бы она бы­ла по­молв­ле­на и в свое вре­мя вы­шла за­муж за ее сы­на.

Пре­иму­ще­ства та­кой схе­мы бы­ли очень оче­вид­ны — на­столь­ко оче­вид­ны, что за­мы­сел был сфор­ми­ро­ван Агрип­пи­ной в са­мом на­ча­ле, — еще до то­го, как ее соб­ствен­ный брак с им­пе­ра­то­ром был пол­но­стью за­клю­чен. На этом пу­ти бы­ло од­но се­рьез­ное пре­пят­ствие, и оно за­клю­ча­лось в том, что Ок­та­вия уже бы­ла по­молв­ле­на с очень вы­да­ю­щим­ся мо­ло­дым дво­ря­ни­ном по име­ни Лу­ций Си­лан. Агрип­пине, по­сле то­го как с по­мо­щью раз­лич­ных ис­кус­ных ма­нев­ров уда­лось при­влечь к от­вет­ствен­но­сти го­су­дар­ствен­ных чи­нов­ни­ков, ко­то­рые вы­сту­па­ли в ка­че­стве су­дей по его де­лу, уда­лось об­ви­нить Си­ла­на в пе­чаль­но из­вест­ных пре­ступ­ле­ни­ях. Ис­то­ри­ки го­во­рят, что до­ка­за­тель­ства, ко­то­рые бы­ли при­ве­де­ны про­тив него, но­си­ли са­мый три­ви­аль­ный ха­рак­тер. Тем не ме­нее, он был осуж­ден. Он, по-ви­ди­мо­му, по­нял при­ро­ду и при­чи­ну вне­зап­но воз­ник­шей про­тив него враж­деб­но­сти и сра­зу по­чув­ство­вал всю без­на­деж­ность сво­е­го по­ло­же­ния. Он по­кон­чил с со­бой от от­ча­я­ния в ту са­мую ночь, ко­гда Клав­дий же­нил­ся на Агрип­пине.

Впо­след­ствии им­пе­ра­три­ца не столк­ну­лась с се­рьез­ны­ми труд­но­стя­ми при осу­ществ­ле­нии сво­е­го за­мыс­ла. Она по­лу­чи­ла со­гла­сие им­пе­ра­то­ра на по­молв­ку Неро­на с Ок­та­ви­ей; но по­сколь­ку они бы­ли еще слиш­ком мо­ло­ды, что­бы по­же­нить­ся, це­ре­мо­ния бы­ла от­ло­же­на на ко­рот­кое вре­мя. На­ко­нец, при­мер­но че­рез пять лет по­сле же­нить­бы са­мой Агрип­пи­ны, Нерон и Ок­та­вия по­же­ни­лись. Неро­ну бы­ло в то вре­мя око­ло шест­на­дца­ти лет. Его неве­сте, ко­неч­но, бы­ло все­го один­на­дцать.

VI. — НЕРОН — ИМПЕРАТОР
54 год н. э.

Клав­дий бо­лен. — Ра­дость Агрип­пи­ны. — Ее пла­ны. — Оцен­ка, в ко­то­рой со­дер­жал­ся Нерон. — Агрип­пи­на счи­та­ет се­бя в опас­но­сти. — При­чи­ны ее стра­хов. — Клав­дий и Бри­та­ник. — Она стро­ит пла­ны, как уско­рить смерть сво­е­го му­жа. — Ло­ку­ста. — Агрип­пи­на ре­ша­ет по­со­ве­то­вать­ся с ней. — Клав­дию вво­дят яд Ло­ку­сты. — Яд неэф­фек­ти­вен. — Но­вый план. — Пе­ро.— Яд, вве­ден­ный вра­чом. — Claudius dies. — Агрип­пи­на скры­ва­ет смерть сво­е­го му­жа. — Ме­ры Агрип­пи­ны. — Ее уни­что­же­ние. — Пла­ны Агрип­пи­ны по про­воз­гла­ше­нию Неро­на. — Се­не­ка и Бурр. — Ис­то­рия Се­не­ки. — Рас­сказ о Бур­ре. — Его во­ен­ное зва­ние. — Пре­то­ри­ан­ские ко­гор­ты. — Пла­ны Агрип­пи­ны. — Нерон вы­дви­нут впе­ред. — Его обе­ща­ния ар­мии. — Он про­воз­гла­шен. — Об­щее со­гла­сие с его воз­вы­ше­ни­ем. — Ис­тин­ные пла­ны Агрип­пи­ны по воз­вы­ше­нию сво­е­го сы­на. — По­хо­рон­ные це­ре­мо­нии. — Речь Неро­на. — Па­не­ги­рик. — Со­зван се­нат.— Ина­у­гу­ра­ци­он­ная речь Неро­на.— Пре­вос­ход­ные обе­ща­ния Неро­на. — Удо­вле­тво­ре­ние Се­на­та. — Агрип­пи­на по­лу­ча­ет ре­аль­ную власть. — Недо­воль­ство ми­ни­стров. — Ин­ци­дент. — При­ем Агрип­пи­ны в за­ле ауди­ен­ций.

ПРИМЕРНО че­рез год по­сле же­нить­бы Неро­на на Ок­та­вии им­пе­ра­тор Клав­дий вне­зап­но за­бо­лел. Узнав об этом, Агрип­пи­на бы­ла очень взвол­но­ва­на и очень до­воль­на. Ес­ли бо­лезнь при­ве­дет к смер­ти им­пе­ра­то­ра, она ду­ма­ла, что ее сын немед­лен­но уна­сле­ду­ет его пре­стол. Все бы­ло дав­но под­го­тов­ле­но к та­ко­му ре­зуль­та­ту, и те­перь, как она пред­по­ла­га­ла, все бы­ло го­то­во к пе­ре­ме­нам.

Это прав­да, что Нерон был еще очень мо­лод, но то­гда он был необы­чай­но зре­лым как умом, так и лич­но­стью для сво­их лет; и лю­ди уже неко­то­рое вре­мя при­вык­ли смот­реть на него как на муж­чи­ну. Сре­ди дру­гих средств, к ко­то­рым при­бег­ла Агрип­пи­на, что­бы при­дать ха­рак­те­ру сво­е­го сы­на ви­ди­мость му­же­ствен­но­сти и зре­ло­сти, она вы­дви­ну­ла его на Рим­ском фо­ру­ме в ка­че­стве об­ще­ствен­но­го за­щит­ни­ка, и он несколь­ко раз про­из­но­сил там ре­чи с боль­шим успе­хом. Он был хо­ро­шо обу­чен тем пред­ме­там, ко­то­рые бы­ли свя­за­ны с ис­кус­ством ора­тор­ско­го ис­кус­ства, и по­сколь­ку его лич­ность и ма­не­ры бы­ли при­ят­ны­ми, а вы­ра­же­ние ли­ца ум­ным и рас­по­ла­га­ю­щим, и осо­бен­но по­сколь­ку уве­рен­ность, ко­то­рую он ис­пы­ты­вал в сво­их си­лах, при­да­ва­ла ему вид боль­шо­го са­мо­об­ла­да­ния и хлад­но­кро­вия, впе­чат­ле­ние, ко­то­рое он про­из­во­дил, бы­ло очень бла­го­при­ят­ным. На са­мом де­ле на­род был пред­рас­по­ло­жен ра­до­вать­ся уси­ли­ям мо­ло­до­го ора­то­ра, столь про­слав­лен­но­го по ран­гу и по­ло­же­нию, и спо­соб­но­сти, ко­то­рые он про­явил, хо­тя был так мо­лод, бы­ли та­ко­вы, что, несо­мнен­но, в ка­кой-то сте­пе­ни оправ­ды­ва­ли по­че­сти, ко­то­рые они ему ока­зы­ва­ли.

Та­ким об­ра­зом, Агрип­пи­на, по­ла­гая, что ее сын те­перь до­ста­точ­но про­дви­нул­ся в об­ще­ствен­ном мне­нии, что­бы быть в ка­кой-то сте­пе­ни уве­рен­ной в том, что он ста­нет пре­ем­ни­ком им­пе­ра­то­ра, бы­ла го­то­ва в лю­бой мо­мент к смер­ти сво­е­го му­жа. По­это­му его бо­лезнь на­пол­ни­ла ее ра­зум вол­не­ни­ем и на­деж­дой. Был и дру­гой мо­тив, по­ми­мо ее че­сто­лю­би­во­го стрем­ле­ния к про­дви­же­нию сво­е­го сы­на, ко­то­рый за­став­лял ее же­лать, что­бы Клав­дий не жил. Вот уже несколь­ко ме­ся­цев она бы­ла несколь­ко оза­бо­че­на соб­ствен­ной без­опас­но­стью. Ее вли­я­ние на Клав­дия, ко­то­рое по­на­ча­лу бы­ло та­ким аб­со­лют­ным, впо­след­ствии силь­но пошло на убыль, и че­рез несколь­ко ме­ся­цев она на­ча­ла опа­сать­ся, что мо­жет пол­но­стью по­те­рять его. На са­мом де­ле у нее бы­ли неко­то­рые ос­но­ва­ния по­ла­гать, что Клав­дий от­но­сил­ся к ней со скры­той враж­деб­но­стью и нена­ви­стью и тай­но стро­ил пла­ны по сме­ще­нию ее и ее сы­на с вы­со­ко­го по­ло­же­ния, до ко­то­ро­го они до­шли са­ми, и по воз­вра­ще­нию его соб­ствен­но­му сы­ну долж­но­го по­ло­же­ния на ме­сто Неро­на. Агрип­пи­на то­же, в раз­гар сво­их ам­би­ци­оз­ных про­ек­тов и за­мыс­лов, ве­ла жизнь, пол­ную тай­ных по­ро­ков и пре­ступ­ле­ний, и чув­ствуя се­бя ви­но­ва­той и са­мо­осуж­ден­ной, каж­дое три­ви­аль­ное ука­за­ние на опас­ность воз­буж­да­ло в ней страх. Кто-то со­об­щил ей, что од­на­жды Клав­дий, го­во­ря о жен­щине, осуж­ден­ной за пре­ступ­ле­ние, ска­зал, что его несча­стьем все­гда бы­ло иметь рас­пут­ных жен, но в кон­це кон­цов он все­гда на­ка­зы­вал их так, как они то­го за­слу­жи­ва­ли. Агрип­пи­на бы­ла силь­но на­пу­га­на этим со­об­ще­ни­ем. Она со­чла это пре­ду­пре­жде­ни­ем о том, что Клав­дий за­мыш­ля­ет ка­кие-то фа­таль­ные дей­ствия в от­но­ше­нии нее.

Агрип­пи­на так­же за­ме­ти­ла, как ей по­ка­за­лось, раз­лич­ные при­зна­ки то­го, что Клав­дий на­чи­нал рас­ка­и­вать­ся в том, что усы­но­вил Неро­на и та­ким об­ра­зом сме­стил сво­е­го соб­ствен­но­го сы­на с ли­нии на­сле­до­ва­ния; и что он тай­но на­ме­ре­вал­ся вер­нуть Бри­та­ни­ку его ис­тин­ное по­ло­же­ние. С каж­дым днем он от­но­сил­ся к маль­чи­ку со все боль­шим вни­ма­ни­ем, и од­на­жды, по­бе­се­до­вав с ним и про­явив необыч­ный ин­те­рес к его здо­ро­вью и бла­го­по­лу­чию, он за­кон­чил сло­ва­ми: «Про­дол­жай со­вер­шен­ство­вать­ся, сын мой, и как мож­но быст­рее ста­но­вись муж­чи­ной. В свое вре­мя я смо­гу по­дроб­но рас­ска­зать обо всем, что я сде­лал по от­но­ше­нию к те­бе. До­верь­ся мне, и ты уви­дишь, что в кон­це кон­цов все вый­дет хо­ро­шо.» В дру­гой раз он ска­зал Бри­та­ни­ку, что очень ско­ро тот дол­жен по­да­рить ему то­гу и пред­ста­вить его пе­ред на­ро­дом как муж­чи­ну: «и то­гда, на­ко­нец, — ска­зал он, — у рим­лян бу­дет под­лин­ный пра­ви­тель».

Агрип­пи­на, прав­да, не при­сут­ство­ва­ла при том, как все это го­во­ри­лось и де­ла­лось, но ей по­дроб­но до­кла­ды­ва­ли обо всем, и она бы­ла пол­на бес­по­кой­ства и тре­во­ги. Она на­ча­ла бо­ять­ся, что, ес­ли в бли­жай­шее вре­мя не про­изой­дет че­го-то, что поз­во­лит ей ре­а­ли­зо­вать свои на­деж­ды и ча­я­ния, они, в кон­це кон­цов, не за­кон­чат­ся ни­чем, кро­ме горь­ко­го разо­ча­ро­ва­ния.

При та­ком по­ло­же­нии ве­щей Агрип­пи­на бы­ла очень ра­да этой но­во­сти, ко­гда услы­ша­ла, что ее муж бо­лен. Она са­мым ис­крен­ним об­ра­зом на­де­я­лась, что он умрет, и немед­лен­но на­ча­ла об­ду­мы­вать, что она мог­ла бы сде­лать, что­бы обес­пе­чить или уско­рить та­кой ре­зуль­тат. Она по­ду­ма­ла о яде и на­ча­ла мыс­лен­но об­суж­дать во­прос, осме­лит­ся ли она при­ме­нить его. То­гда, ес­ли бы она ре­ши­ла дать сво­е­му му­жу яд, встал бы очень се­рьез­ный во­прос, ка­кой яд ей сле­ду­ет ис­поль­зо­вать. Ес­ли бы она при­ме­ни­ла что-то вне­зап­ное и же­сто­кое по сво­е­му дей­ствию, эф­фект, ко­то­рый это про­из­ве­ло бы, мог при­влечь вни­ма­ние, и ее пре­ступ­ле­ние бы­ло бы рас­кры­то. С дру­гой сто­ро­ны, ес­ли бы она вы­бра­ла то­го, кто об­ла­дал бы бо­лее уме­рен­ной и по­сте­пен­ной вла­стью, что­бы вы­звать мед­лен­ную и за­тяж­ную смерть, у Клав­дия бы­ло бы вре­мя при­ве­сти в ис­пол­не­ние лю­бые тай­ные за­мыс­лы, ко­то­рые он мог бы вы­на­ши­вать, что­бы от­речь­ся от Неро­на как сво­е­го сы­на и воз­ло­жить пре­сто­ло­на­сле­дие на Бри­та­ни­ка; и Агрип­пи­на хо­ро­шо зна­ла, что ес­ли Клав­дий умрет, оста­вив все в та­ком со­сто­я­нии, что Бри­та­ник дол­жен стать его пре­ем­ни­ком, па­де­ние и ги­бель как ее са­мой, так и ее сы­на по­сле­ду­ют немед­лен­но и неиз­беж­но.

В то вре­мя в Ри­ме жи­ла зна­ме­ни­тая ма­сте­ри­ца ис­кус­ства отрав­ле­ния по име­ни Ло­ку­ста. Она на­хо­ди­лась в тюрь­ме, бу­дучи при­го­во­рен­ной к смер­ти за свои пре­ступ­ле­ния. Несмот­ря на то, что она бы­ла осуж­де­на, ее удер­жа­ли от каз­ни бла­го­да­ря вли­я­нию Агрип­пи­ны, бла­го­да­ря ма­стер­ству, ко­то­рым она об­ла­да­ла в сво­ем ис­кус­стве, и ко­то­рым Агрип­пи­на счи­та­ла воз­мож­ным, что ко­гда-ни­будь у нее мо­жет пред­ста­вить­ся слу­чай вос­поль­зо­вать­ся. Те­перь она ре­ши­ла по­со­ве­то­вать­ся с этой Ло­ку­стой. Она, со­от­вет­ствен­но, по­шла к ней и спро­си­ла, не зна­ет ли она ка­ко­го-ни­будь яда, ко­то­рый немед­лен­но по­дей­ство­вал бы на мозг и пси­хи­ку, что­бы сра­зу ли­шить па­ци­ен­та воз­мож­но­сти лю­бой ум­ствен­ной де­я­тель­но­сти, в то вре­мя как воз­дей­ствие на жиз­нен­но важ­ные функ­ции ор­га­низ­ма долж­но быть по­сте­пен­ным и мед­лен­ным. Ло­ку­ста от­ве­ти­ла утвер­ди­тель­но. Та­кие пер­со­на­жи все­гда бы­ли го­то­вы предо­ста­вить лю­бые ви­ды ле­карств, ко­то­рые мог­ли по­тре­бо­вать­ся их кли­ен­там. Она при­го­то­ви­ла зе­лье, ко­то­рое, по ее сло­вам, об­ла­да­ло свой­ства­ми, необ­хо­ди­мы­ми Агрип­пине, и Агрип­пи­на, по­лу­чив его из ее рук, ушла.

За­тем Агрип­пи­на от­пра­ви­лась к Га­ло­ту, слу­ге, ко­то­рый при­слу­жи­вал им­пе­ра­то­ру и по­да­вал ему еду, и при­ду­ма­ла ка­кие — то сред­ства, что­бы за­ста­вить его вве­сти до­зу. Га­лот был им­пе­ра­тор­ским «де­гу­ста­то­ром», как его на­зы­ва­ли: то есть в его обя­зан­но­сти вхо­ди­ло сна­ча­ла са­мо­му про­бо­вать каж­дую еду или пи­тье, ко­то­рые он пред­ла­гал сво­е­му хо­зя­и­ну, с яв­ной це­лью убе­дить­ся, что в них нет ни­че­го отрав­лен­но­го. Од­на­ко оче­вид­но, что мож­но бы­ло при­ду­мать мно­же­ство спо­со­бов обой­ти по­доб­ную предо­сто­рож­ность, и Га­лот с Агрип­пи­ной до­го­во­ри­лись, что яд в дан­ном слу­чае дол­жен быть по­дан им­пе­ра­то­ру на блю­де с гри­ба­ми за ужи­ном. Де­гу­ста­тор дол­жен был с по­мо­щью неко­то­ро­го лов­ко­го управ­ле­ния из­бе­жать са­мо­сто­я­тель­но­го упо­треб­ле­ния лю­бой пор­ции смер­тель­ных ин­гре­ди­ен­тов. Раз­ра­бо­тан­ный та­ким об­ра­зом план был при­ве­ден в ис­пол­не­ние. Им­пе­ра­тор съел гри­бы, и Агрип­пи­на с тре­пе­том ожи­да­ла ре­зуль­та­та.

Од­на­ко она бы­ла разо­ча­ро­ва­на про­из­ве­ден­ным эф­фек­том. То ли смесь, ко­то­рую при­го­то­ви­ла Ло­ку­ста, бы­ла недо­ста­точ­но силь­но­дей­ству­ю­щей, то ли Ха­лот, крайне оза­бо­чен­ный тем, что­бы са­мо­му не по­лу­чить ни од­но­го из ядо­ви­тых ин­гре­ди­ен­тов, не смог эф­фек­тив­но при­ме­нить их на­ме­чен­ной жерт­ве, им­пе­ра­тор, ка­за­лось, по­сле это­го оста­вал­ся по­чти та­ким же, ка­ким был рань­ше, — все еще боль­ным, но без ка­ких-ли­бо но­вых или бо­лее опас­ных симп­то­мов. Ко­неч­но, Агрип­пи­на бы­ла в со­сто­я­нии боль­шой тре­во­ги. Взва­лив на се­бя ужас­ную ви­ну и опас­ность, неиз­беж­но свя­зан­ные с по­пыт­кой отрав­ле­ния ее му­жа, она не мог­ла от­сту­пить. На­ча­тая ра­бо­та долж­на быть до­ве­де­на сей­час, по­ду­ма­ла она, во что бы то ни ста­ло, до кон­ца; и она немед­лен­но при­ня­лась за ра­бо­ту, что­бы изоб­ре­сти ка­кой-ни­будь спо­соб до­ста­вить яд сво­ей жерт­ве, ко­то­рый пол­но­стью из­бе­жал бы де­гу­ста­то­ра и, та­ким об­ра­зом, не под­вер­гал­ся ни­ка­ко­му вме­ша­тель­ству с его сто­ро­ны, про­дик­то­ван­но­му ли­бо его вер­но­стью сво­е­му хо­зя­и­ну, ли­бо его стра­ха­ми за се­бя. Со­от­вет­ствен­но, она от­пра­ви­лась к им­пе­ра­тор­ско­му вра­чу и на­шла спо­соб при­влечь его на свою сто­ро­ну; и меж­ду ни­ми был со­став­лен план, ко­то­рый ока­зал­ся эф­фек­тив­ным в осу­ществ­ле­нии ее за­мыс­лов. Спо­соб, ко­то­рым они это при­ду­ма­ли, был та­ков. Врач, в то вре­мя, ко­гда им­пе­ра­тор ле­жал боль­ной и из­му­чен­ный на сво­ем ло­же, по­до­шел к нему и пред­ло­жил ему от­крыть рот и поз­во­лить вра­чу кос­нуть­ся его гор­ла кон­чи­ком пе­ра, что­бы вы­звать рво­ту, ко­то­рая, по его мне­нию, об­лег­чит его со­сто­я­ние. Им­пе­ра­тор усту­пил это­му об­ра­ще­нию, и бы­ло при­ме­не­но пе­ро. Пред­ва­ри­тель­но его об­мак­ну­ли в очень силь­ный и смер­тель­ный яд. Вве­ден­ный та­ким об­ра­зом яд возы­мел дей­ствие, и Клав­дий, про­ве­дя ночь в му­че­ни­ях, ра­но утром скон­чал­ся.

Ко­неч­но, Агрип­пи­на, ко­гда пред­смерт­ные му­ки ее му­жа за­кон­чи­лись и она убе­ди­лась, что жизнь угас­ла, ис­пы­та­ла на мгно­ве­ние чув­ство удо­вле­тво­ре­ния и об­лег­че­ния. Од­на­ко мож­но бы­ло ожи­дать, что му­ки рас­ка­я­ния по­сле то­го, как по­сту­пок был со­вер­шен, долж­ны бы­ли очень силь­но по­сле­до­вать за пре­кра­ще­ни­ем ее ожи­да­ния и тре­во­ги. Но это бы­ло не так. Мно­гое еще пред­сто­я­ло сде­лать, и Агрип­пи­на бы­ла пол­но­стью го­то­ва вы­пол­нить все обя­зан­но­сти, свя­зан­ные с кри­зи­сом. Смерть ее му­жа про­изо­шла очень ра­но утром, опе­ра­ции по отрав­ле­нию бы­ли про­ве­де­ны но­чью и за­вер­ши­лись на рас­све­те. Агрип­пи­на сра­зу по­ня­ла, что наи­бо­лее эф­фек­тив­ным сред­ством до­сти­же­ния це­ли, ко­то­рую она име­ла в ви­ду, бы­ло не до­пу­стить, что­бы про­шел ка­кой-ли­бо про­ме­жу­ток вре­ме­ни меж­ду объ­яв­ле­ни­ем о смер­ти им­пе­ра­то­ра и вы­дви­же­ни­ем ее сы­на для вступ­ле­ния в долж­ность в ка­че­стве его пре­ем­ни­ка; по­сколь­ку в те­че­ние та­ко­го про­ме­жут­ка вре­ме­ни, ес­ли бы та­ко­вой был раз­ре­шен, рим­ский на­род, ко­неч­но, об­су­дил бы во­прос, кто уна­сле­ду­ет власть — Бри­та­ник или Нерон, и, воз­мож­но, силь­ная пар­тия мог­ла бы ор­га­ни­зо­вать­ся для обес­пе­че­ния при­тя­за­ний пер­во­го. По­это­му она ре­ши­ла скрыть смерть сво­е­го му­жа до по­лу­дня, ча­са, наи­бо­лее бла­го­при­ят­но­го для пуб­лич­но­го объ­яв­ле­ния о лю­бом ве­ли­ком со­бы­тии, а за­тем объ­явить о смер­ти от­ца и вос­ше­ствии на пре­стол при­ем­но­го сы­на од­но­вре­мен­но.

Со­от­вет­ствен­но, она при­ня­ла быст­рые и ре­ши­тель­ные ме­ры, что­бы ни­кто не узнал о смер­ти им­пе­ра­то­ра. Непо­сред­ствен­ных по­мощ­ни­ков у его по­сте­ли дей­стви­тель­но бы­ло нелег­ко об­ма­нуть, но от них тре­бо­ва­лось хра­нить мол­ча­ние в от­но­ше­нии то­го, что про­изо­шло, и про­дол­жать все свои служ­бы так, как ес­ли бы их па­ци­ент был все еще жив. По­се­ти­те­лям не раз­ре­ша­лось вхо­дить в па­ла­ту, и по­сыль­ные про­дол­жа­ли сно­вать ту­да-сю­да с ван­на­ми, ме­ди­ка­мен­та­ми и дру­ги­ми при­спо­соб­ле­ни­я­ми, ко­то­рые, как мож­но пред­по­ло­жить, по­тре­бо­ва­лись бы в кри­ти­че­ской си­ту­а­ции в па­ла­те для боль­ных. Утром так­же был со­зван Се­нат, и Агрип­пи­на, слов­но в боль­шом го­ре, от­пра­ви­ла им по­сла­ние, в ко­то­ром со­об­щи­ла об опас­ном со­сто­я­нии сво­е­го му­жа и умо­ля­ла их при­со­еди­нить­ся к глав­ным граж­дан­ским и ре­ли­ги­оз­ным де­я­те­лям го­ро­да, при­не­ся обе­ты, моль­бы и жерт­вы за его вы­здо­ров­ле­ние. Са­ма она тем вре­ме­нем хо­ди­ла из ком­на­ты в ком­на­ту по двор­цу, су­дя по все­му, охва­чен­ная тре­во­гой и го­рем. Она все вре­мя дер­жа­ла Бри­та­ни­ка и его се­стер при се­бе, дер­жа маль­чи­ка на ру­ках с ви­дом са­мой неж­ной при­вя­зан­но­сти и рас­ска­зы­вая ему, как ее серд­це раз­би­то из-за опас­но­го со­сто­я­ния его от­ца. Та­ким об­ра­зом, она по­сто­ян­но дер­жа­ла Бри­та­ни­ка при се­бе, что­бы предот­вра­тить воз­мож­ность его за­хва­та и уве­де­ния в ла­герь ка­кой-ли­бо пар­ти­ей, ко­то­рая мог­ла быть склон­на сде­лать им­пе­ра­то­ром его, а не Неро­на, ко­гда ста­нет из­вест­но, что Клав­дий пе­ре­стал пра­вить. В ка­че­стве до­пол­ни­тель­ной за­щи­ты от этой опас­но­сти Агрип­пи­на вы­ста­ви­ла во­круг двор­ца ко­гор­ту лейб-гвар­дей­цев и рас­по­ря­ди­лась раз­ме­стить их та­ким об­ра­зом, что­бы все под­хо­ды к зда­нию бы­ли пол­но­стью за­щи­ще­ны. Вы­бран­ная ею ко­гор­та, по ее мне­нию, бы­ла той, на ко­то­рую она мог­ла наи­бо­лее без­опас­но по­ло­жить­ся, не толь­ко для охра­ны двор­ца, по­ка она оста­ва­лась в нем, но и для про­воз­гла­ше­ния Неро­на им­пе­ра­то­ром, ко­гда она, на­ко­нец, бу­дет го­то­ва вый­ти и объ­явить о смер­ти сво­е­го му­жа.

На­ко­нец, око­ло по­лу­дня, она со­чла, что час про­бил, и, по­ме­стив Бри­та­ни­ка и его се­стер в без­опас­ное ме­сто во двор­це, при­ка­за­ла рас­пах­нуть во­ро­та и при­го­то­ви­лась вый­ти, что­бы объ­явить о смер­ти Клав­дия и пред­ста­вить Неро­на ар­мии и на­ро­ду Ри­ма как его за­кон­но­го пре­ем­ни­ка. В этих при­го­тов­ле­ни­ях ей по­мо­га­ли и под­дер­жи­ва­ли несколь­ко офи­це­ров и при­бли­жен­ных, сре­ди ко­то­рых бы­ли двое, ко­то­рых она опре­де­ли­ла в ка­че­стве двух глав­ных ми­ни­стров в пра­ви­тель­стве сво­е­го сы­на. Это бы­ли Се­не­ка и Бурр. Се­не­ка дол­жен был стать го­су­дар­ствен­ным ми­ни­стром, а Бурр — глав­ным во­е­на­чаль­ни­ком.

Оба эти че­ло­ве­ка дол­гое вре­мя со­сто­я­ли на служ­бе у Агрип­пи­ны и Неро­на. Се­не­ке бы­ло те­перь за пять­де­сят лет. При жиз­ни он был очень вы­да­ю­щим­ся уче­ным и ри­то­ром, и с тех пор его мно­го­чис­лен­ные тру­ды при­но­си­ли ему боль­шую из­вест­ность во все эпо­хи. Он на­чал свою ка­рье­ру в Ри­ме в ка­че­стве об­ще­ствен­но­го за­щит­ни­ка на Фо­ру­ме во вре­ме­на прав­ле­ния Ка­ли­гу­лы. По­сле смер­ти Ка­ли­гу­лы он на­влек на се­бя неудо­воль­ствие Клав­дия в пер­вый год прав­ле­ния это­го им­пе­ра­то­ра и был со­слан на ост­ров Кор­си­ка, где оста­вал­ся в за­бве­нии и без­вест­но­сти око­ло вось­ми лет. Ко­гда, на­ко­нец, Мес­са­ли­на бы­ла каз­не­на, а им­пе­ра­тор же­нил­ся на Агрип­пине, Се­не­ка был по­ми­ло­ван и ото­зван бла­го­да­ря вли­я­нию Агрип­пи­ны, и по­сле это­го он очень пре­дан­но по­свя­тил се­бя слу­же­нию им­пе­ра­три­це и ее сы­ну. Агрип­пи­на на­зна­чи­ла его на­став­ни­ком Неро­на и по­ру­чи­ла ему ру­ко­вод­ство все­ми ис­сле­до­ва­ни­я­ми, ко­то­ры­ми за­ни­мал­ся ее сын, го­то­вясь к обя­зан­но­стям пуб­лич­но­го ора­то­ра; и те­перь, ко­гда она со­би­ра­лась про­дви­нуть сво­е­го сы­на до выс­ше­го ко­ман­до­ва­ния, она на­ме­ре­ва­лась сде­лать фи­ло­со­фа сво­им глав­ным сек­ре­та­рем и го­су­дар­ствен­ным ми­ни­стром.

Бурр был ко­ман­ди­ром лейб-гвар­дии, или, как на­зы­ва­лась эта долж­ность в те дни, пре­фек­том пре­то­рия. Лейб-гвар­дия, или те­ло­хра­ни­те­ли, в обя­зан­но­сти ко­то­рых вхо­ди­ло ис­клю­чи­тель­но со­про­вож­де­ние и за­щи­та им­пе­ра­то­ра, со­сто­я­ла из де­ся­ти ко­горт, каж­дая из ко­то­рых на­счи­ты­ва­ла око­ло ты­ся­чи че­ло­век. Сол­да­ты, на­зна­чен­ные для этой служ­бы, бы­ли, ко­неч­но, ото­бра­ны из всей ар­мии, и по­сколь­ку на их обес­пе­че­ние ору­жи­ем, аму­ни­ци­ей и дру­ги­ми на­зна­че­ни­я­ми не жа­ле­ли средств, они сфор­ми­ро­ва­ли луч­шие вой­ска в ми­ре. Они по­лу­ча­ли двой­ное жа­ло­ва­нье и поль­зо­ва­лись осо­бы­ми при­ви­ле­ги­я­ми; и бы­ло сде­ла­но все воз­мож­ное, что­бы обес­пе­чить их пол­ное под­чи­не­ние во­ле и при­вя­зан­ность к лич­но­сти пра­вя­ще­го им­пе­ра­то­ра. Ко­неч­но, все осталь­ные под­раз­де­ле­ния ар­мии рас­смат­ри­ва­ли бы та­кой кор­пус как пол­но­стью пре­вос­хо­дя­щий по ран­гу и ува­же­нию обыч­ную служ­бу; и ге­не­рал, ко­ман­до­вав­ший им, имел бы пре­иму­ще­ство пе­ред лю­бым дру­гим во­е­на­чаль­ни­ком, усту­пая толь­ко са­мо­му им­пе­ра­то­ру. Агрип­пи­на ухит­ри­лась вы­дви­нуть Бур­ра на этот пост бла­го­да­ря сво­е­му вли­я­нию на Клав­дия. Рань­ше он был дру­гом ее ин­те­ре­сам, и он стал еще бо­лее пре­дан ей по­сле то­го, как с ее по­мо­щью по­лу­чил та­кое на­зна­че­ние, — те­перь Агрип­пи­на за­ви­се­ла от Бур­ра в том, что он по­ве­дет пре­то­ри­ан­ские ко­гор­ты в поль­зу ее сы­на.

Со­от­вет­ствен­но, в пол­день то­го дня, ко­гда умер Клав­дий, ко­гда все бы­ло го­то­во, во­ро­та двор­ца рас­пах­ну­лись, и Агрип­пи­на вы­шла со сво­им сы­ном в со­про­вож­де­нии Бур­ра и дру­гих слуг. Де­жур­ная ко­гор­та бы­ла вы­стро­е­на с ору­жи­ем в ру­ках у во­рот двор­ца. Бурр пред­ста­вил им Неро­на как пре­ем­ни­ка Клав­дия, и по его сиг­на­лу все они от­ве­ти­ли кри­ка­ми и одоб­ри­тель­ны­ми воз­гла­са­ми. Несколь­ко сол­дат не при­со­еди­ни­лись к этим ра­дост­ным кри­кам, а мол­ча на­блю­да­ли за про­ис­хо­дя­щим, а за­тем спро­си­ли друг дру­га, что ста­ло с Бри­та­ни­ком. Но от­ве­тить на этот во­прос бы­ло неко­му, и по­сколь­ку ни­кто, ка­за­лось, не про­воз­гла­сил Бри­та­ни­ка или не вы­сту­пил от его име­ни, вся ко­гор­та в кон­це кон­цов со­гла­си­лась с ре­ше­ни­ем, к ко­то­ро­му, по на­у­ще­нию Бур­ра, ка­за­лось, скло­ня­лось боль­шин­ство. Бы­ло преду­смот­ре­но что-то вро­де крес­ла или от­кры­то­го па­лан­ки­на, и Нерон вос­се­дал на нем. Та­ким об­ра­зом сол­да­ты нес­ли его по ули­цам го­ро­да в со­про­вож­де­нии ко­гор­ты, по­ка он не до­брал­ся до ла­ге­ря. По ме­ре про­дви­же­ния про­цес­сии воз­дух на­пол­нял­ся кри­ка­ми и одоб­ри­тель­ны­ми воз­гла­са­ми сол­дат и на­ро­да.

Ко­гда от­ряд при­был в ла­герь, Нерон был пред­став­лен ар­мии, и вы­стро­ен­ные пе­ред ним офи­це­ры и сол­да­ты про­из­нес­ли крат­кую речь, ко­то­рую Се­не­ка под­го­то­вил для это­го слу­чая. Глав­ным мо­мен­том в этой ре­чи, от ко­то­ро­го, как ожи­да­лось, за­ви­сел ее эф­фект, бы­ло обе­ща­ние круп­ной вы­пла­ты де­нег. Сол­да­ты все­гда ожи­да­ли та­ко­го по­жерт­во­ва­ния при вос­ше­ствии на пре­стол лю­бо­го но­во­го им­пе­ра­то­ра, но Нерон, что­бы по­да­вить лю­бое скры­тое про­ти­во­дей­ствие, ко­то­рое мог­ло воз­ник­нуть про­тив его при­тя­за­ний, сде­лал пред­ло­жен­ную им раз­да­чу необы­чай­но круп­ной. Сол­да­ты с го­тов­но­стью под­да­лись вли­я­нию это­го обе­ща­ния и еди­но­душ­но про­воз­гла­си­ли Неро­на им­пе­ра­то­ром. Вско­ре по­сле это­го был со­зван Се­нат, и ча­стич­но под вли­я­ни­ем неко­то­рых вид­ных чле­нов, ко­то­рых Агрип­пи­на при­ня­ла ме­ры, что­бы за­ру­чить­ся под­держ­кой в сво­их ин­те­ре­сах, а ча­стич­но из-за об­ще­го убеж­де­ния, что при ны­неш­нем по­ло­же­нии ве­щей пре­тен­зии Бри­та­ни­ка не мо­гут быть успеш­но под­дер­жа­ны, вы­бор ар­мии был под­твер­жден. И по ме­ре то­го, как весть о том, что про­изо­шло в сто­ли­це, по­сте­пен­но рас­про­стра­ня­лась по Ита­лии и в бо­лее от­да­лен­ные ча­сти им­пе­рии, в про­вин­ци­ях и раз­лич­ных ле­ги­о­нах в их ла­ге­рях, один за дру­гим со­гла­ша­лись с ре­зуль­та­том, как по­то­му, что, с од­ной сто­ро­ны, у них не бы­ло силь­ных мо­ти­вов для несо­гла­сия, так и по­то­му, что, с дру­гой сто­ро­ны, у них по от­дель­но­сти не бы­ло сил ока­зать ка­кое-ли­бо эф­фек­тив­ное со­про­тив­ле­ние. Та­ким об­ра­зом, Нерон в воз­расте сем­на­дца­ти лет стал им­пе­ра­то­ром Ри­ма и как та­ко­вой по­чти аб­со­лют­ным мо­нар­хом по­чти по­ло­ви­ны ми­ра.

Од­на­ко Агрип­пи­на ни в ко­ем слу­чае не хо­те­ла, что­бы ее сын дей­стви­тель­но сам об­ла­дал всей этой вла­стью. Ее мо­ти­вом во всех ее ма­нев­рах по воз­ве­де­нию Неро­на на этот вы­со­кий пост бы­ли лич­ные, а не ма­те­рин­ские ам­би­ции. Она са­ма долж­на бы­ла пра­вить, а не он; и она вы­дви­ну­ла его впе­ред толь­ко как но­ми­наль­но­го су­ве­ре­на, что­бы са­ма мог­ла осу­ществ­лять власть, дей­ствуя от его име­ни. Ее план со­сто­ял в том, что­бы обес­пе­чить се­бе гос­под­ство, так ор­га­ни­зо­вав и на­пра­вив ход дел, что­бы сам мо­ло­дой им­пе­ра­тор имел как мож­но мень­ше об­ще­го со сво­и­ми слу­жеб­ны­ми обя­зан­но­стя­ми; и что­бы вме­сто пря­мых дей­ствий с его сто­ро­ны все функ­ции пра­ви­тель­ства вы­пол­ня­ли чи­нов­ни­ки раз­лич­ных ран­гов, ко­то­рых она долж­на бы­ла са­ма на­зна­чать и под­дер­жи­вать, и ко­то­рые, по­сколь­ку они бу­дут знать, что их воз­вы­ше­ние за­ви­сит от вли­я­ния Агрип­пи­ны, есте­ствен­но, бу­дут под­чи­нять­ся ее во­ле. Нерон был так мо­лод, что она по­ду­ма­ла, что его мож­но лег­ко за­ста­вить со­гла­сить­ся на та­кое управ­ле­ние, осо­бен­но ес­ли поз­во­лить ему в пол­ной ме­ре на­сла­ждать­ся рос­ко­шью и удо­воль­стви­я­ми, невин­ны­ми или ины­ми, ко­то­ры­ми поз­во­ля­ло ему ко­ман­до­вать его вы­со­кое по­ло­же­ние и ко­то­рые обыч­но так за­ман­чи­вы для че­ло­ве­ка его ха­рак­те­ра и лет.

Пер­вой ме­рой Агрип­пи­ны бы­ло ор­га­ни­зо­вать са­мые вну­ши­тель­ные и пыш­ные по­хо­ро­ны, как сви­де­тель­ство глу­бо­кой су­пру­же­ской при­вя­зан­но­сти, ко­то­рую она пи­та­ла к сво­е­му му­жу, и глу­бо­ко­го го­ря, ко­то­рое она ис­пы­та­ла в свя­зи с его смер­тью! К этим по­хо­ро­нам бы­ли сде­ла­ны са­мые тща­тель­ные при­го­тов­ле­ния; и бы­ло ска­за­но, что пыш­ность и па­рад, ко­то­рые бы­ли про­де­мон­стри­ро­ва­ны в Ри­ме в день це­ре­мо­нии, ни­ко­гда не бы­ли пре­взой­де­ны по­доб­ным зре­ли­щем ни по од­но­му из преды­ду­щих по­во­дов. В хо­де бо­го­слу­же­ний Нерон про­из­нес над­гроб­ную речь пе­ред огром­ным скоп­ле­ни­ем со­брав­ших­ся лю­дей. Речь бы­ла на­пи­са­на Се­не­кой. Это был вы­со­кий па­не­ги­рик доб­ро­де­те­лям и сла­ве по­кой­но­го, и в нем са­мы­ми яр­ки­ми крас­ка­ми и с ве­ли­ко­леп­ной дик­ци­ей бы­ли пред­став­ле­ны его вы­да­ю­ще­е­ся про­ис­хож­де­ние, вы­со­кие долж­но­сти, ко­то­рых он до­стиг, его вкус к сво­бод­ным ис­кус­ствам, а так­же мир и без­мя­теж­ность, ца­рив­шие во всей им­пе­рии во вре­мя его прав­ле­ния. На­пи­сать па­не­ги­рик та­ко­му че­ло­ве­ку, ка­ким был Клав­дий, несо­мнен­но, ока­за­лось несколь­ко труд­ной за­да­чей; но Се­не­ка спра­вил­ся с ней очень лов­ко, и на­род, во­оду­шев­лен­ный тор­же­ствен­но­стью со­бы­тия, слу­шал с по­до­ба­ю­щей се­рьез­но­стью, по­ка, на­ко­нец, ора­тор не на­чал го­во­рить о рас­су­ди­тель­но­сти и по­ли­ти­че­ской муд­ро­сти Клав­дия, и то­гда слу­ша­те­ли об­на­ру­жи­ли, что боль­ше не мо­гут со­блю­дать при­ли­чия. При­сут­ству­ю­щие пе­ре­гля­ну­лись, и раз­дал­ся об­щий смех. Мо­ло­дой ора­тор, хо­тя на мгно­ве­ние и был несколь­ко сму­щен этим вме­ша­тель­ством, вско­ре при­шел в се­бя и про­дол­жил свою речь до кон­ца.

По­сле про­ве­де­ния этих по­хо­рон­ных це­ре­мо­ний был со­зван Се­нат, и Нерон пред­стал пе­ред ни­ми, что­бы про­из­не­сти свою ина­у­гу­ра­ци­он­ную речь. Это об­ра­ще­ние так­же, ко­неч­но, бы­ло под­го­тов­ле­но для него Се­не­кой по ука­за­нию Агрип­пи­ны, ко­то­рая, пол­но­стью об­ду­мав те­му в сво­ем уме, ре­ши­ла, что бы­ло бы наи­бо­лее по­ли­тич­но ска­зать. Она очень хо­ро­шо зна­ла, что до тех пор, по­ка власть ее сы­на не укре­пит­ся и не уста­но­вит­ся, ему по­до­ба­ло быть скром­ным в сво­их при­тя­за­ни­ях и за­яв­ле­ни­ях и про­яв­лять боль­шое по­чте­ние к пол­но­мо­чи­ям и пре­ро­га­ти­вам Се­на­та. По­это­му в ре­чи, ко­то­рую Нерон про­из­нес в за­ле за­се­да­ний се­на­та, он ска­зал, что, при­ни­мая им­пе­ра­тор­ское до­сто­ин­ство, на что он со­гла­сил­ся, по­ви­ну­ясь во­ле сво­е­го от­ца, по­кой­но­го им­пе­ра­то­ра, об­ще­му го­ло­су ар­мии и все­об­ще­му го­ло­со­ва­нию на­ро­да, он не на­ме­ре­вал­ся узур­пи­ро­вать граж­дан­скую власть в го­су­дар­стве, но оста­вить Се­на­ту и раз­лич­ным граж­дан­ским чи­нов­ни­кам го­ро­да их за­кон­ную юрис­дик­цию. Он счи­тал се­бя все­го лишь глав­но­ко­ман­ду­ю­щим ар­ми­я­ми со­дру­же­ства, и как та­ко­вой, его дол­гом бы­ло бы про­сто ис­пол­нять на­ци­о­наль­ную во­лю. Бо­лее то­го, он по­обе­щал мно­же­ство ре­форм в ад­ми­ни­стра­ции, все из ко­то­рых име­ли тен­ден­цию осла­бить власть прин­ца и за­щи­тить на­род от опас­но­сти угне­те­ния во­ен­ной си­лой. Од­ним сло­вом, по его сло­вам, его неиз­мен­ной це­лью бы­ло вос­ста­но­вить пра­ви­тель­ство в его пер­во­здан­ной про­сто­те и чи­сто­те и управ­лять им в стро­гом со­от­вет­ствии с ис­тин­ны­ми прин­ци­па­ми Рим­ской кон­сти­ту­ции, пер­во­на­чаль­но уста­нов­лен­ны­ми ос­но­ва­те­ля­ми го­су­дар­ства. При­зна­ния и обе­ща­ния, ко­то­рые Нерон та­ким об­ра­зом дал Се­на­ту, или, ско­рее, ко­то­рые он за­чи­тал им под дик­тов­ку сво­ей ма­те­ри и Се­не­ки, до­ста­ви­ли боль­шое удо­вле­тво­ре­ние всем, кто их слы­шал. Вся­кое про­ти­во­дей­ствие за­яв­ле­ни­ям, ко­то­рые он вы­дви­гал, ис­чез­ло, и серд­це Агрип­пи­ны на­пол­ни­лось ра­до­стью от то­го, что все ее пла­ны бы­ли так пол­но и успеш­но ре­а­ли­зо­ва­ны.

Та­ким об­ра­зом, офи­ци­аль­ная власть Неро­на бы­ла об­ще­при­зна­на, и Агрип­пи­на немед­лен­но на­ча­ла про­во­дить по­ли­ти­ку, на­прав­лен­ную на то, что­бы обес­пе­чить се­бе об­ла­да­ние всей ре­аль­ной вла­стью, оста­вив сво­е­му сы­ну толь­ко имя и по­до­бие его. Она по­яв­ля­лась с ним во всех об­ще­ствен­ных ме­стах, раз­де­ляя с ним пом­пез­ность, па­рад и зна­ки от­ли­чия, как ес­ли бы она бы­ла свя­за­на с ним офи­ци­аль­ной вла­стью. Она по­лу­ча­ла и вскры­ва­ла де­пе­ши и от­прав­ля­ла на них от­ве­ты. Она рас­смат­ри­ва­ла и ре­ша­ла го­су­дар­ствен­ные во­про­сы и от­да­ва­ла свои при­ка­зы. Она пре­да­ла смер­ти несколь­ких вли­я­тель­ных лю­дей, ко­то­рые, по ее мне­нию, мог­ли быть на сто­роне Бри­та­ни­ка или, по край­ней ме­ре, тай­но под­дер­жи­вать его при­тя­за­ния; и она ста­ла бы при­чи­ной смер­ти мно­гих дру­гих та­ким об­ра­зом, ес­ли бы Бурр и Се­не­ка не вме­ша­лись сво­им вли­я­ни­ем, что­бы предот­вра­тить это. Все это она де­ла­ла несколь­ко скрыт­но и осто­рож­но, дей­ствуя, как пра­ви­ло, от име­ни Неро­на, что­бы по­на­ча­лу не при­вле­кать к сво­им ме­рам слиш­ком мно­го вни­ма­ния. Она зна­ла, что су­ще­ству­ет опас­ность про­буж­де­ния со­про­тив­ле­ния в ви­де об­ще­ствен­ных на­стро­е­ний сре­ди Рим­ляне все­гда с пол­ным от­вра­ще­ни­ем от­но­си­лись к идее под­чи­не­ния муж­чин, в лю­бой фор­ме, пра­ви­тель­ству жен­щин. Со­от­вет­ствен­но, Агрип­пи­на не пы­та­лась от­кры­то пред­се­да­тель­ство­вать в па­ла­те се­на­та, но она при­ня­ла ме­ры к то­му, что­бы за­се­да­ния Се­на­та ино­гда про­во­ди­лись в апар­та­мен­тах двор­ца, где она мог­ла при­сут­ство­вать во вре­мя за­се­да­ния в со­сед­нем ка­би­не­те, скры­том от по­сто­рон­них глаз шир­мой или ар­кой, и та­ким об­ра­зом слу­шать де­ба­ты. Од­на­ко да­же про­тив это­го неко­то­рые се­на­то­ры ре­ши­тель­но воз­ра­жа­ли. Они счи­та­ли, что при­сут­ствие Агрип­пи­ны на их де­ба­тах бы­ло на­прав­ле­но на то, что­бы за­пу­гать их и за­ста­вить под­дер­жать та­кие ме­ры, ко­то­рые она мог­ла ре­ко­мен­до­вать или, как пред­по­ла­га­лось, одоб­ря­ла, и, та­ким об­ра­зом, се­рьез­но ме­ша­ло сво­бо­де их дис­кус­сий. Од­на­жды Агрип­пи­на пред­при­ня­ла еще бо­лее сме­лый экс­пе­ри­мент, вой­дя в зал, где груп­па ино­стран­ных по­слов долж­на бы­ла по­лу­чить ауди­ен­цию, как буд­то при­со­еди­нить­ся к ним бы­ло ча­стью ее офи­ци­аль­но­го дол­га. Ее сын, им­пе­ра­тор, и окру­жав­шие его пра­ви­тель­ствен­ные чи­нов­ни­ки бы­ли сби­ты с тол­ку, ко­гда уви­де­ли ее при­бли­же­ние, и сна­ча­ла не зна­ли, что де­лать. Од­на­ко Се­не­ка, про­явив боль­шое при­сут­ствие ду­ха, ска­зал Неро­ну: «Вхо­дит твоя мать, пой­ди и при­ми ее». По­сле это­го Нерон по­ки­нул свое го­су­дар­ствен­ное крес­ло и в со­про­вож­де­нии сво­их ми­ни­стров от­пра­вил­ся на­встре­чу сво­ей ма­те­ри и при­нял ее с боль­шим по­чте­ни­ем; и вни­ма­ние всех при­сут­ству­ю­щих бы­ло пол­но­стью при­ко­ва­но к Агрип­пине, по­ка она оста­ва­лась, как к очень вы­да­ю­щей­ся и вы­со­ко­чти­мой го­стье, — де­ло, ко­то­рое со­бра­ло их вме­сте, бы­ло при­оста­нов­ле­но из-за нее до ее ухо­да.

Несмот­ря на неко­то­рые слу­чай­ные труд­но­сти и за­ме­ша­тель­ства по­доб­но­го ро­да, ка­кое-то вре­мя все шло очень успеш­но, в со­от­вет­ствии с же­ла­ни­я­ми и пла­на­ми Агрип­пи­ны. Нерон был очень мо­лод и по­на­ча­лу не был рас­по­ло­жен пре­пят­ство­вать ме­рам сво­ей ма­те­ри. Од­на­ко он все вре­мя ста­рел, и вско­ре на­чал про­яв­лять бес­по­кой­ство из-за гос­под­ства, ко­то­рое Агрип­пи­на осу­ществ­ля­ла над ним, и фор­ми­ро­вать соб­ствен­ные пла­ны и опре­де­ле­ния. За этим, как и сле­до­ва­ло ожи­дать, по­сле­до­вал ужас­ный кон­фликт за об­ла­да­ние вла­стью меж­ду ним и его ма­те­рью. Ис­то­рия и пре­кра­ще­ние этой борь­бы ста­нут пред­ме­том двух сле­ду­ю­щих глав.

VII. — БРИТАНИК
54 – 55 гг. н. э.

Бри­та­ник и Акт. — Воз­му­ще­ние Агрип­пи­ны. — Отон и Се­не­цио. — Недо­уме­ние ми­ни­стров Неро­на. — Они ре­ша­ют по­твор­ство­вать но­вой свя­зи Неро­на. — Агрип­пи­на в яро­сти. — Ее ярост­ные оскорб­ле­ния. — Она сно­ва ста­но­вит­ся спо­кой­ной. — Агрип­пи­на ме­ня­ет свою по­ли­ти­ку. — Нерон от­вер­га­ет уха­жи­ва­ния сво­ей ма­те­ри. — Его об­ра­ще­ние с ней. — Он да­рит ей драгоценности.-Агриппина в яро­сти. — Нерон ре­ша­ет под­чи­нить свою мать. — Его план. — Пал­лас уво­лен. — Его уход. — Горь­кие упре­ки Агрип­пи­ны. — Ее угро­зы. — Она за­яв­ля­ет, что до­бьет­ся низ­ло­же­ния Неро­на. — Ве­ро­ят­ный ха­рак­тер и зна­че­ние этих угроз. — Иг­ра «кто бу­дет ко­ро­лем?» —При­каз Неро­на Бри­та­ни­ку. — Пес­ня, ко­то­рую пел Бри­та­ник. — Нерон ре­ша­ет при­бег­нуть к яду. — Пол­ли­он и Ло­ку­ста. — План по­на­ча­лу про­ва­ли­ва­ет­ся. — Вто­рая по­пыт­ка. — Вто­рая под­го­тов­ка. — Спо­соб вве­де­ния яда. — Бри­та­ник уми­ра­ет. — Вол­не­ние и от­ча­я­ние Агрип­пи­ны. — Эф­фект, вы­зван­ный ядом. — Ле­кар­ство. — По­гре­бе­ние Бри­та­ни­ка. — Бу­ря. — Про­воз­гла­ше­ние Неро­на.

По­во­дом, при­вед­шим к пер­вой от­кры­той ссо­ре меж­ду Агрип­пи­ной и ее сы­ном, ста­ло от­кры­тие с ее сто­ро­ны тай­ной и пре­ступ­ной при­вя­зан­но­сти, воз­ник­шей меж­ду Неро­ном и мо­ло­дой де­вуш­кой из двор­ца по име­ни Ак­те. Ак­те из­на­чаль­но бы­ла ра­бы­ней из Ма­лой Азии, ее ку­пи­ли там и от­пра­ви­ли в Рим, весь­ма ве­ро­ят­но, из-за ее лич­ной кра­со­ты. Впо­след­ствии она бы­ла ли­ше­на из­би­ра­тель­ных прав, но по-преж­не­му оста­ва­лась во двор­це, со­став­ляя часть до­маш­не­го хо­зяй­ства Агрип­пи­ны. Нерон ни­ко­гда не ис­пы­ты­вал силь­ной при­вя­зан­но­сти к Ок­та­вии. Свой брак он все­гда рас­смат­ри­вал все­го лишь как один из по­ли­ти­че­ских ма­нев­ров сво­ей ма­те­ри, и он не счи­тал се­бя дей­стви­тель­но свя­зан­ным со сво­ей же­ной ка­ки­ми-ли­бо уза­ми. Кро­ме то­го, он был еще со­всем маль­чи­ком, хо­тя и необы­чай­но раз­ви­тым и зре­лым; и он все­гда при­вык к са­мо­му неогра­ни­чен­но­му по­та­ка­нию склон­но­стям и стра­стям юно­сти.

Мо­ло­до­го прин­ца, как это обыч­но бы­ва­ет в та­ких слу­ча­ях, ве­ли и по­ощ­ря­ли на по­роч­ном пу­ти жиз­ни, ко­то­рый он те­перь на­чи­нал ве­сти, некие рас­пут­ные то­ва­ри­щи, в об­ще­ство ко­то­рых он по­пал при­мер­но в это вре­мя. В част­но­сти, бы­ли два мо­ло­дых че­ло­ве­ка, чье вли­я­ние на него бы­ло наи­худ­шим. Их зва­ли Отон и Се­не­цио. Отон про­ис­хо­дил из очень знат­ной се­мьи, и его ранг и со­ци­аль­ное по­ло­же­ние в рим­ском об­ще­стве бы­ли очень вы­со­ки­ми. Се­не­цио, с дру­гой сто­ро­ны, был очень скром­но­го про­ис­хож­де­ния — его отец был осво­бож­ден­ным ра­бом. Од­на­ко трое мо­ло­дых лю­дей бы­ли по­чти од­но­го воз­рас­та и, бу­дучи оди­на­ко­во бес­прин­цип­ны­ми и рас­пут­ны­ми, объ­еди­ни­лись в по­гоне за по­роч­ны­ми удо­воль­стви­я­ми и на­сла­жде­нии ими. Нерон сде­лал Ото­на и Се­не­цио сво­и­ми до­ве­рен­ны­ми ли­ца­ми в сво­ей свя­зи с Ак­те, и во мно­гом бла­го­да­ря их по­мо­щи и со­труд­ни­че­ству он до­стиг сво­их це­лей.

Ко­гда Се­не­ке и Бур­ру со­об­щи­ли о при­вя­зан­но­сти Неро­на к Ак­те и о свя­зи, ко­то­рая уста­но­ви­лась меж­ду ни­ми, они сна­ча­ла бы­ли в боль­шом недо­уме­нии, не зная, что де­лать. Они са­ми бы­ли людь­ми стро­гих мо­раль­ных прин­ци­пов, и по­сколь­ку Нерон был их уче­ни­ком и все еще, по­ка они оста­ва­лись его ми­ни­стра­ми, в неко­то­ром смыс­ле на­хо­дил­ся под их опе­кой, они со­чли сво­им дол­гом воз­ра­зить ему про­тив кур­са, ко­то­ро­го он при­дер­жи­вал­ся, и по­пы­тать­ся от­де­лить его от его по­роч­ных то­ва­ри­щей и вер­нуть его, ес­ли воз­мож­но, к ис­пол­не­нию дол­га пе­ред Ок­та­ви­ей. Но то­гда, с дру­гой сто­ро­ны, они ска­за­ли друг дру­гу, что лю­бая по­пыт­ка с их сто­ро­ны дей­стви­тель­но обуз­дать неуправ­ля­е­мые и без­за­кон­ные на­клон­но­сти та­кой ду­ши, как у Неро­на, долж­на быть со­вер­шен­но бес­по­лез­ной, и по­сколь­ку от него неиз­беж­но, как они ду­ма­ли, сле­ду­ет ожи­дать, что он в той или иной фор­ме при­стра­стит­ся к по­роч­ным при­стра­сти­ям, свя­зи с Acte, воз­мож­но, сле­ду­ет опа­сать­ся так же ма­ло, как и лю­бой дру­гой. В це­лом, они при­шли к вы­во­ду, что не сто­ит вме­ши­вать­ся.

Од­на­ко с Агрип­пи­ной все бы­ло не так. Ко­гда она узна­ла об этой но­вой при­вя­зан­но­сти, ко­то­рую за­ро­дил у нее сын, она бы­ла очень встре­во­же­на. Ее огор­че­ние, од­на­ко, бы­ло вы­зва­но не ка­ким-ли­бо из тех чувств за­бо­ты, ко­то­рые, как от ма­те­ри, она мог­ла бы ис­пы­ты­вать к мо­раль­ной чи­сто­те сво­е­го маль­чи­ка, а опа­се­ни­я­ми, что из-за вли­я­ния и гос­под­ства, ко­то­рое мо­жет при­об­ре­сти та­кая фа­во­рит­ка, как Ак­те, она по­те­ря­ет свою соб­ствен­ную власть. Она очень хо­ро­шо зна­ла, на­сколь­ко аб­со­лют­ным и без­раз­дель­ным ино­гда ста­но­ви­лось гос­под­ство та­кой фа­во­рит­ки, и тре­пе­та­ла при мыс­ли о гро­зив­шей ей опас­но­сти быть вы­тес­нен­ной Ак­те­ей и, та­ким об­ра­зом, по­те­рять над со­бой кон­троль.

Агрип­пи­на бы­ла очень вспыль­чи­вой и власт­ной по ха­рак­те­ру и дав­но при­вык­ла по­ве­ле­вать окру­жа­ю­щи­ми очень власт­но; и те­перь, не при­няв долж­ным об­ра­зом во вни­ма­ние, что Нерон вы­шел из то­го воз­рас­та, ко­гда с ним мож­но об­ра­щать­ся как с про­стым маль­чи­ком, она сра­зу же на­бро­си­лась на него с са­мы­ми горь­ки­ми упре­ка­ми и ин­век­ти­ва­ми и на­сто­я­ла на том, что­бы его связь с Ак­те­ей бы­ла немед­лен­но пре­рва­на. Нерон ока­зал ей со­про­тив­ле­ние и ре­ши­тель­но от­ка­зал­ся вы­пол­нить ее тре­бо­ва­ния. Агрип­пи­на бы­ла вне се­бя от него­до­ва­ния и яро­сти. Она на­пол­ни­ла дво­рец сво­и­ми жа­ло­ба­ми и об­ви­не­ни­я­ми. Она об­ви­ни­ла Неро­на в ве­ли­чай­шей небла­го­дар­но­сти по от­но­ше­нию к ней, в от­пла­те за про­дол­жи­тель­ные и вер­ные уси­лия и жерт­вы, ко­то­рые она при­нес­ла для про­дви­же­ния его ин­те­ре­сов, ли­шив ее та­ким об­ра­зом его до­ве­рия и рас­по­ло­же­ния, что­бы осво­бо­дить ме­сто для этой несчаст­ной фа­во­рит­ки, и во лжи и невер­но­сти по от­но­ше­нию к Ок­та­вии, бро­сив ее, свою за­кон­ную же­ну, в об­ще­стве бес­прав­ной ра­бы­ни. Агрип­пи­на бы­ла чрез­вы­чай­но же­сто­кой в этих об­ви­не­ни­ях. Она ру­га­лась, она бу­ше­ва­ла, она бре­ди­ла — дей­ствуя яв­но под вли­я­ни­ем сле­пой и некон­тро­ли­ру­е­мой стра­сти. Ее страсть бы­ла яв­но сле­пой, ибо на­прав­ле­ние, к ко­то­ро­му она ее тол­ка­ла, бы­ло яв­но очень да­ле­ко от стрем­ле­ния до­стичь ка­кой-ли­бо це­ли, ко­то­рую, как мож­но бы­ло пред­по­ло­жить, она име­ла в ви­ду.

На­ко­нец, ко­гда пер­вая вол­на ее до­са­ды и гне­ва ис­сяк­ла, она на­ча­ла раз­мыш­лять, как это обыч­но бы­ва­ет с людь­ми, оправ­ля­ю­щи­ми­ся от стра­сти, о том, что она тра­тит свои си­лы на при­чи­не­ние вре­да сво­е­му соб­ствен­но­му де­лу. Это раз­мыш­ле­ние по­мог­ло ути­хо­ми­рить ее гнев. Ее гром­кие об­ли­че­ния по­сте­пен­но за­тих­ли, и на сме­ну им при­шли бор­мо­та­ние и ро­пот. На­ко­нец она со­всем за­мол­ча­ла и по­сле неко­то­ро­го раз­ду­мья ре­ши­ла боль­ше не да­вать во­лю сво­е­му шум­но­му и бес­по­лез­но­му гне­ву, а спо­кой­но об­ду­мать, что луч­ше сде­лать.

Вско­ре она ре­ши­ла, что, в кон­це кон­цов, са­мым муд­рым и по­ли­тич­ным пла­ном для нее бы­ло бы усту­пить при­хо­тям сво­е­го сы­на и по­пы­тать­ся со­хра­нить свое вли­я­ние на него, по­мо­гая ему в его удо­воль­стви­ях. Со­от­вет­ствен­но, она по­сте­пен­но из­ме­ни­ла тон, ко­то­рый взя­ла по от­но­ше­нию к нему, и на­ча­ла об­ра­щать­ся к нему со сло­ва­ми бла­го­склон­но­сти и снис­хож­де­ния. Она ска­за­ла, что, в кон­це кон­цов, в его воз­расте бы­ло есте­ствен­но лю­бить и что его вы­со­кий ранг и по­ло­же­ние да­ют ему пра­во на неко­то­рую сте­пень непри­кос­но­вен­но­сти от огра­ни­че­ний, на­ла­га­е­мых на обыч­ных муж­чин. Ак­те дей­стви­тель­но бы­ла кра­си­вой де­вуш­кой, и, по ее сло­вам, ее не уди­ви­ло, что он про­ник­ся к ней сим­па­ти­ей. Удо­вле­тво­ре­ние его люб­ви дей­стви­тель­но бы­ло со­пря­же­но с труд­но­стя­ми и опас­но­стя­ми, но, ес­ли бы он пе­ре­дал это де­ло на ее по­пе­че­ние и управ­ле­ние, она мог­ла бы при­нять та­кие ме­ры предо­сто­рож­но­сти, что все бы­ло бы хо­ро­шо. Она из­ви­ни­лась за теп­ло­ту, с ко­то­рой го­во­ри­ла по­на­ча­лу, и объ­яс­ни­ла это рев­ни­вым и на­сто­ро­жен­ным ин­те­ре­сом, ко­то­рый мать все­гда долж­на ис­пы­ты­вать ко все­му, что свя­за­но с про­цве­та­ни­ем и сча­стьем ее сы­на. Бо­лее то­го, она ска­за­ла, что те­перь го­то­ва и же­ла­ет раз­де­лять его взгля­ды и про­дви­гать их, и она пред­ло­жи­ла ему вос­поль­зо­вать­ся неко­то­ры­ми сво­и­ми лич­ны­ми апар­та­мен­та­ми во двор­це, что­бы встре­тить­ся с Ак­те­ей, ска­зав, что при та­ком устрой­стве и с те­ми предо­сто­рож­но­стя­ми, ко­то­рые она мог­ла бы ис­поль­зо­вать, он мог на­сла­ждать­ся об­ще­ством сво­ей фа­во­рит­ки, ко­гда ему за­бла­го­рас­су­дит­ся, без по­мех и опас­но­сти.

Нерон, есте­ствен­но, со­об­щил обо всем этом сво­им то­ва­ри­щам. Они, ко­неч­но, по­со­ве­то­ва­ли ему не ве­рить ни­че­му из то­го, что го­во­ри­ла его мать, и ни в ко­ем слу­чае не до­ве­рять ей. «Все это, — го­во­ри­ли они, — хит­рый ход с ее сто­ро­ны, что­бы за­по­лу­чить те­бя в свою власть; и ни один мо­ло­дой че­ло­век с гор­до­стью и ду­хом не сми­рит­ся с по­зо­ром на­хо­дить­ся под ру­ко­вод­ством сво­ей ма­те­ри». Мо­ло­дой рас­пут­ник при­слу­ши­вал­ся к со­ве­там сво­их то­ва­ри­щей и от­вер­гал пред­ло­же­ния, ко­то­рые де­ла­ла ему мать. Он про­дол­жал быть при­вя­зан­ным к Ак­те, но ста­рал­ся дер­жать­ся как мож­но даль­ше от Агрип­пи­ны.

Од­на­ко он же­лал, по воз­мож­но­сти, из­бе­жать от­кры­той ссо­ры со сво­ей ма­те­рью, и по­это­му при­ло­жил неко­то­рые уси­лия, что­бы от­но­сить­ся к ней со вни­ма­ни­ем и ува­же­ни­ем в сво­ем об­щем от­но­ше­нии к ней, в то вре­мя как он упор­но от­ка­зы­вал­ся по­свя­щать ее в свое до­ве­рие в от­но­ше­нии Ак­те. Это­го об­ще­го вни­ма­ния бы­ло, од­на­ко, от­нюдь не до­ста­точ­но, что­бы удо­вле­тво­рить Агрип­пи­ну. Вли­я­ние Ак­те бы­ло тем, че­го она бо­я­лась, и она хо­ро­шо зна­ла, что ее соб­ствен­ной вла­сти гро­зи­ла неми­ну­е­мая опас­ность быть по­до­рван­ной и сверг­ну­той, ес­ли толь­ко она не най­дет ка­кие-то сред­ства по­ста­вить связь сво­е­го сы­на с его фа­во­рит­кой под свой соб­ствен­ный кон­троль. Та­ким об­ра­зом, спо­кой­ствие, ко­то­рое, ка­за­лось, на ко­рот­кое вре­мя во­ца­ри­лось меж­ду Неро­ном и его ма­те­рью, бы­ло ско­рее пе­ре­ми­ри­ем, чем ми­ром, и это пе­ре­ми­рие в кон­це кон­цов бы­ло вне­зап­но пре­рва­но ак­том Неро­на, ко­то­рый он за­ду­мы­вал как акт при­ми­ре­ния и доб­ро­ты, но ко­то­рый, по су­ти, ока­зал­ся сред­ством но­во­го про­буж­де­ния гне­ва его ма­те­ри и воз­буж­де­ния ее еще бо­лее силь­но­го раз­дра­же­ния, чем она ис­пы­ты­ва­ла рань­ше.

По­хо­же, что сре­ди дру­гих со­кро­вищ им­пе­ра­тор­ско­го двор­ца в Ри­ме был об­шир­ный гар­де­роб с очень до­ро­ги­ми жен­ски­ми пла­тья­ми и укра­ше­ни­я­ми, ко­то­рый был предо­став­лен в поль­зо­ва­ние же­нам и ма­те­рям им­пе­ра­то­ров. Неро­ну при­шла в го­ло­ву идея сде­лать по­да­рок сво­ей ма­те­ри из этой кол­лек­ции. Со­от­вет­ствен­но, он вы­брал ве­ли­ко­леп­ное пла­тье и зна­чи­тель­ное ко­ли­че­ство дра­го­цен­но­стей и от­пра­вил их Агрип­пине. Од­на­ко вме­сто то­го, что­бы по­ра­до­вать­ся это­му по­дар­ку, Агрип­пи­на вос­при­ня­ла его как оскорб­ле­ние. Она так дол­го при­вык­ла счи­тать се­бя пер­вой пер­со­ной в им­пе­ра­тор­ском до­ме, что счи­та­ла все по­доб­ные ве­щи при­над­ле­жа­щи­ми ей по пра­ву; и, сле­до­ва­тель­но, она рас­смат­ри­ва­ла по­сту­пок Неро­на, офи­ци­аль­но по­да­рив­ше­го ей неболь­шую часть этих со­кро­вищ, как про­стую дер­зость и как на­ме­ре­ние уве­до­мить ее, что он счи­та­ет все, что оста­лось от кол­лек­ции, сво­ей соб­ствен­но­стью и с это­го мо­мен­та на­хо­дит­ся под его ис­клю­чи­тель­ным кон­тро­лем. По­это­му вме­сто то­го, что­бы успо­ко­ить­ся от под­но­ше­ния Неро­на, она бы­ла силь­но раз­гне­ва­на этим. О гнев­ных оскорб­ле­ни­ях, ко­то­рые она про­из­но­си­ла, бы­ло долж­ным об­ра­зом до­ло­же­но им­пе­ра­то­ру, и они вновь вы­зва­ли его него­до­ва­ние, и, та­ким об­ра­зом, раз­рыв меж­ду ма­те­рью и сы­ном стал ши­ре, чем ко­гда-ли­бо.

На са­мом де­ле Нерон на­чал очень яс­но по­ни­мать, что ес­ли он на­ме­ре­вал­ся обес­пе­чить се­бе что-то боль­шее, чем пу­стое по­до­бие вла­сти, он дол­жен немед­лен­но пред­при­нять что-то дей­ствен­ное, что­бы обуз­дать власт­ный и ам­би­ци­оз­ный дух сво­ей ма­те­ри. Про­кру­тив эту те­му в уме, он, на­ко­нец, при­шел к вы­во­ду, что ме­ра, ко­то­рая обе­ща­ла быть са­мой ре­ши­тель­ной, за­клю­ча­лась в уволь­не­нии неко­е­го го­су­дар­ствен­но­го слу­жа­ще­го по име­ни Пал­лас, ко­то­рый был вы­дви­нут в об­ще­ствен­ную жизнь мно­го лет на­зад Агрип­пи­ной и те­перь был глав­ным ин­стру­мен­том ее по­ли­ти­че­ской вла­сти. Пал­лас был го­су­дар­ствен­ным каз­на­че­ем, и он на­ко­пил та­кое огром­ное со­сто­я­ние, управ­ляя го­су­дар­ствен­ны­ми фи­нан­са­ми, что од­на­жды, ко­гда Клав­дий жа­ло­вал­ся на пла­чев­ное со­сто­я­ние сво­ей каз­ны, кто-то от­ве­тил, что он ско­ро стал бы до­ста­точ­но бо­га­тым, ес­ли бы толь­ко смог убе­дить сво­е­го каз­на­чея при­нять его в парт­не­ры.

Пал­лас, как уже бы­ло ска­за­но, пер­во­на­чаль­но был вы­дви­нут в об­ще­ствен­ную жизнь под вли­я­ни­ем Агрип­пи­ны, и он все­гда был глав­ной опо­рой Агрип­пи­ны во всех ее по­ли­ти­че­ских пла­нах. Он очень эф­фек­тив­но со­дей­ство­вал ее бра­ку с Клав­ди­ем; и со­труд­ни­чал с ней во всех ее по­сле­ду­ю­щих ме­ро­при­я­ти­ях; и те­перь Нерон счи­тал его глав­ным сто­рон­ни­ком и со­юз­ни­ком сво­ей ма­те­ри. Со­от­вет­ствен­но, Нерон ре­шил от­стра­нить его от долж­но­сти; и что­бы по­бу­дить его мир­но уй­ти в от­став­ку, бы­ло ре­ше­но, что не сле­ду­ет про­во­дить ни­ка­ких рас­сле­до­ва­ний со­сто­я­ния его сче­тов, но все долж­но рас­смат­ри­вать­ся как сба­лан­си­ро­ван­ное и ула­жен­ное. Пал­лас со­гла­сил­ся с этим пред­ло­же­ни­ем. На про­тя­же­нии всей сво­ей офи­ци­аль­ной ка­рье­ры он жил в боль­шом ве­ли­ко­ле­пии, и те­перь, сло­жив с се­бя пол­но­мо­чия, он по­ки­нул им­пе­ра­тор­ские двор­цы во гла­ве длин­ной сви­ты и с та­кой пом­пой и па­ра­дом, что при­влек все­об­щее вни­ма­ние. Это со­бы­тие бы­ло рас­це­не­но об­ще­ствен­но­стью как за­яв­ле­ние Неро­на о том, что от­ныне пра­вить бу­дет он сам, а не его мать; и Агрип­пи­на, ко­неч­но, сра­зу на мно­го сту­пе­ней упа­ла с то­го вы­со­ко­го по­ло­же­ния, ко­то­рое она за­ни­ма­ла в гла­зах об­ще­ствен­но­сти.

Она, ко­неч­но, бы­ла силь­но раз­гне­ва­на, и, хо­тя бы­ла со­вер­шен­но бес­по­мощ­на в от­но­ше­нии со­про­тив­ле­ния, она ме­та­лась по двор­цу, про­из­но­ся са­мые гром­кие и ярост­ные вы­ра­же­ния него­до­ва­ния и гне­ва.

Во вре­мя это­го па­рок­сиз­ма Агрип­пи­на горь­ко упре­ка­ла сво­е­го сы­на в том, что она на­зы­ва­ла его же­сто­кой небла­го­дар­но­стью. По ее сло­вам, имен­но ей он был обя­зан сво­им воз­вы­ше­ни­ем. В те­че­ние дол­гих лет она при­ла­га­ла неустан­ные уси­лия, шла на ве­ли­чай­шие жерт­вы и да­же со­вер­ша­ла са­мые чу­до­вищ­ные пре­ступ­ле­ния, что­бы воз­вы­сить его до то­го вы­со­ко­го по­ло­же­ния, ко­то­ро­го он до­стиг; и те­перь, как толь­ко он до­стиг его и убе­дил­ся, как ему ка­за­лось, в сво­ей опо­ре, его пер­вым по­ступ­ком бы­ло под­ло и небла­го­дар­но вы­сту­пить про­тив ру­ки, под­няв­шей его. Но, несмот­ря на его во­об­ра­жа­е­мую без­опас­ность, она ска­за­ла, что на­учит его, что ее вла­сти все еще сле­ду­ет опа­сать­ся. Бри­та­ник был все еще жив, и, в кон­це кон­цов, он был за­кон­ным на­след­ни­ком, и по­сколь­ку ее сын по­ка­зал се­бя на­столь­ко недо­стой­ным уси­лий и жертв, на ко­то­рые она по­шла ра­ди него, она немед­лен­но при­мет ме­ры, что­бы вер­нуть Бри­та­ни­ку то, что она так неспра­вед­ли­во у него от­ня­ла. Она немед­лен­но раз­гла­си­ла бы все ужас­ные тай­ны, ко­то­рые бы­ли свя­за­ны с воз­вы­ше­ни­ем Неро­на. Она рас­ска­жет об ис­кус­стве, с по­мо­щью ко­то­ро­го был за­клю­чен ее брак с Клав­ди­ем и обес­пе­че­но усы­нов­ле­ние Неро­на как сы­на и на­след­ни­ка Клав­дия. Она при­зна­лась бы в убий­стве Клав­дия и узур­па­ции с ее сто­ро­ны им­пе­ра­тор­ской вла­сти в поль­зу сво­е­го сы­на Неро­на. В ре­зуль­та­те Нерон был бы сверг­нут, и ему на­сле­до­вал бы Бри­та­ник, и та­ким об­ра­зом низ­кая небла­го­дар­ность и пре­да­тель­ство по от­но­ше­нию к сво­ей ма­те­ри, ко­то­рые про­явил Нерон, бы­ли бы ото­мще­ны. Она за­яви­ла, что немед­лен­но при­ве­дет этот план в ис­пол­не­ние. Она от­ве­дет Бри­та­ни­ка в ла­герь и об­ра­тит­ся к ар­мии от его име­ни. И Бурр, и Се­не­ка при­со­еди­нят­ся к ней, и ее непо­слуш­ный и ве­ро­лом­ный сын бу­дет немед­лен­но ли­шен сво­ей непра­вед­но по­лу­чен­ной вла­сти.

Эти сло­ва Агрип­пи­ны, од­на­ко, не бы­ли вы­ра­же­ни­ем трез­вой це­ли, по-на­сто­я­ще­му и ис­кренне раз­ве­се­лив­шей ее. Это бы­ли ди­кие и без­дум­ные угро­зы и до­но­сы, ко­то­рые в по­доб­ных слу­ча­ях по­рож­да­ют­ся безу­ми­ем бес­по­мощ­ной яро­сти. Со­вер­шен­но ма­ло­ве­ро­ят­но, что у нее бы­ло ка­кое-ли­бо се­рьез­ное на­ме­ре­ние при­бег­нуть к та­ким от­ча­ян­ным ме­рам, ка­ки­ми она угро­жа­ла; ибо, ес­ли бы она дей­стви­тель­но вы­на­ши­ва­ла та­кой за­мы­сел, она бы тща­тель­но хра­ни­ла его в сек­ре­те, го­то­вясь при­ве­сти его в ис­пол­не­ние.

И все же эти угро­зы и до­но­сы, хо­тя они, оче­вид­но, бы­ли вы­зва­ны сле­пой и вре­мен­ной яро­стью, ко­то­рая, как мож­но бы­ло ра­зум­но пред­по­ло­жить, вско­ре утих­нет, про­из­ве­ли глу­бо­кое впе­чат­ле­ние на Неро­на. Во-пер­вых, он был зол на свою мать за то, что она осме­ли­лась про­из­не­сти их. То­гда, по край­ней ме­ре, бы­ла ве­ро­ят­ность, что она дей­стви­тель­но возь­мет­ся при­ве­сти их в ис­пол­не­ние, по­сколь­ку ни­кто не мог пред­ви­деть, к че­му мо­жет при­ве­сти ее от­ча­ян­ное безу­мие. Кро­ме то­го, да­же ес­ли бы него­до­ва­ние Агрип­пи­ны утих­ло и она, ка­за­лось, пол­но­стью от­ка­за­лась бы от вся­кой мыс­ли ко­гда-ли­бо при­ве­сти в ис­пол­не­ние свои угро­зы, Нерон крайне не же­лал оста­вать­ся та­ким об­ра­зом во вла­сти сво­ей ма­те­ри, по­сто­ян­но под­вер­га­ясь но­вым вспыш­кам ее враж­деб­но­сти, вся­кий раз, ко­гда ее гнев или ка­приз мог­ли сно­ва воз­бу­дить ее. По­это­му угро­зы, ко­то­рые про­из­но­си­ла его мать, де­ла­ли его чрез­вы­чай­но бес­по­кой­ным.

При­мер­но в это вре­мя про­изо­шло об­сто­я­тель­ство, ко­то­рое, хо­тя и бы­ло са­мо по се­бе очень незна­чи­тель­ным, зна­чи­тель­но уси­ли­ло рев­ность и страх по от­но­ше­нию к Бри­та­ни­ку, ко­то­рые был скло­нен ис­пы­ты­вать Нерон. По­хо­же, что сре­ди дру­гих раз­вле­че­ний, ко­то­ры­ми ком­па­ния при­вык­ла раз­вле­кать се­бя на свет­ских ра­у­тах, ко­то­рые вре­мя от вре­ме­ни про­во­ди­лись в им­пе­ра­тор­ском двор­це, бы­ла некая иг­ра, в ко­то­рую они обыч­но иг­ра­ли, под на­зва­ни­ем «КТО СТАНЕТ КОРОЛЕМ?» Иг­ра со­сто­я­ла в том, что од­но­го из участ­ни­ков по жре­бию вы­би­ра­ли ко­ро­лем, а за­тем тре­бо­ва­ли от всех осталь­ных под­чи­нять­ся ко­ман­дам, ка­ки­ми бы они ни бы­ли, ко­то­рые мог от­да­вать вы­бран­ный та­ким об­ра­зом ко­роль. Ко­неч­но, успех иг­ры за­ви­сел от ис­кус­ства и изоб­ре­та­тель­но­сти ко­ро­ля в пред­пи­са­нии сво­им раз­лич­ным под­дан­ным де­лать та­кие ве­щи, ко­то­рые мог­ли бы мак­си­маль­но раз­влечь ком­па­нию. В чем за­клю­ча­лась неустой­ка, ко­то­рую тре­бо­ва­ли пра­ви­ла иг­ры в слу­чае непо­ви­но­ве­ния, не ука­за­но; но каж­дый счи­тал­ся обя­зан­ным под­чи­нять­ся воз­ло­жен­ным на него ко­ман­дам — при усло­вии, ко­неч­но, что тре­бу­е­мое бы­ло в его си­лах.

Сам Нерон, по-ви­ди­мо­му, при­вык участ­во­вать в этих за­ба­вах, и од­на­жды ве­че­ром, ко­гда вся ком­па­ния иг­ра­ла в них вме­сте в его двор­це, на его до­лю вы­па­ло стать ко­ро­лем. Ко­гда по­до­шла оче­редь Бри­та­ни­ка по­лу­чать при­ка­зы, Нерон при­ка­зал ему вый­ти на се­ре­ди­ну ком­на­ты и спеть пес­ню для всей ком­па­нии. Это бы­ло очень су­ро­вое тре­бо­ва­ние для та­ко­го мо­ло­до­го че­ло­ве­ка, как Бри­та­ник, и столь непри­выч­но­го при­ни­мать ак­тив­ное уча­стие в празд­не­ствах столь ве­се­лой ком­па­нии; и пред­по­ла­га­лось, что мо­ти­вом, по­бу­див­шим Неро­на сде­лать это, бы­ло чув­ство недоб­ро­же­ла­тель­но­сти и же­ла­ние по­драз­нить сво­е­го бра­та, по­ста­вив его в нелов­кое по­ло­же­ние, в ко­то­ром он был бы вы­нуж­ден ли­бо пре­рвать иг­ру, от­ка­зав­шись под­чи­нять­ся при­ка­зам ко­ро­ля, ли­бо вы­ста­вить се­бя на по­сме­ши­ще, пред­при­няв бес­плод­ную по­пыт­ку спеть пес­ню.

Од­на­ко, ко все­об­ще­му удив­ле­нию, Бри­та­ник под­нял­ся со сво­е­го ме­ста без ка­ких-ли­бо ви­ди­мых ко­ле­ба­ний или сму­ще­ния, вы­шел на пло­щад­ку и за­нял свою по­зи­цию. Вни­ма­ние всей ком­па­нии бы­ло при­ко­ва­но к нему. Все зву­ки стих­ли.

Он на­чал петь. Пес­ня пред­став­ля­ла со­бой плач, опи­сы­ва­ю­щий в жа­лоб­ных сло­вах и скорб­ной му­зы­ке си­ту­а­цию и го­ре­сти мо­ло­до­го прин­ца, непра­во­мер­но ли­шен­но­го тро­на сво­их предков.Вся ком­па­ния слу­ша­ла с глу­бо­ким вни­ма­ни­ем, по­на­ча­лу оча­ро­ван­ная безыс­кус­ствен­ной про­сто­той му­зы­ки, а так­же гра­ци­ей и кра­со­той маль­чи­ка. По ме­ре то­го, как Бри­та­ник про­дол­жал свою пес­ню, и смысл ее в при­ме­не­нии к его соб­ствен­но­му слу­чаю на­чал осо­зна­вать­ся, все со­бра­ние про­ник­лось к нему все­об­щим со­чув­стви­ем, и ко­гда он за­кон­чил и за­нял свое ме­сто, зал на­пол­нил­ся при­глу­шен­ным ро­по­том ап­ло­дис­мен­тов. Воз­дей­ствие этой сце­ны на ра­зум Неро­на, ко­неч­но, за­клю­ча­лось толь­ко в про­буж­де­нии чув­ства до­са­ды и гне­ва. Он на­блю­дал за про­ис­хо­дя­щим в угрю­мом мол­ча­нии, про­из­но­ся мыс­лен­но са­мые сви­ре­пые угро­зы и об­ли­че­ния в ад­рес объ­ек­та сво­ей рев­но­сти, на ко­то­ро­го он те­перь был вы­нуж­ден смот­реть, бо­лее чем ко­гда-ли­бо преж­де, как на опас­но­го и гроз­но­го со­пер­ни­ка. Фак­ти­че­ски он ре­шил, что Бри­та­ник дол­жен уме­реть.

[При­ме­ча­ние B: Неко­то­рые счи­та­ют, что пес­ня, ко­то­рую Бри­та­ник спел по это­му по­во­ду, бы­ла той, ко­то­рую он вы­учил рань­ше — воз­мож­но, он слу­чай­но уви­дел или услы­шал и ко­то­рая при­влек­ла его вни­ма­ние из-за ее со­от­вет­ствия его соб­ствен­но­му слу­чаю; и есть пес­ня Эн­ния, древ­не­го пи­са­те­ля, ко­то­рую ино­гда ци­ти­ру­ют как ту, ко­то­рую он спел по это­му по­во­ду. Дру­гие го­во­рят, что пред­став­ле­ние бы­ло ори­ги­наль­ным и им­про­ви­зи­ро­ван­ным; что мо­ло­дой принц, взвол­но­ван­ный сво­и­ми оби­да­ми и осо­бы­ми об­сто­я­тель­ства­ми со­бы­тия, вы­ра­зил свои соб­ствен­ные чув­ства в сло­вах, ко­то­рые при­шли ему на ум сра­зу. Для это­го, ко­неч­но, по­тре­бо­ва­лась бы боль­шая ин­тел­лек­ту­аль­ная го­тов­ность и спо­соб­но­сти, но труд­ность та­ко­го ис­пол­не­ния бы­ла бы несколь­ко умень­ше­на тем фак­том, что древ­няя по­э­зия пол­но­стью от­ли­ча­лась от со­вре­мен­ной, бу­дучи от­ме­чен­ной толь­ко раз­ме­рен­ной ин­то­на­ци­ей, не свя­зан­ной с риф­мой.]

При рас­смот­ре­нии во­про­са о том, ка­кие сред­ства он дол­жен пред­при­нять для до­сти­же­ния сво­ей це­ли, Неро­ну по­ка­за­лось наи­бо­лее ра­зум­ным при­ме­нить яд. Не бы­ло ни­ка­ко­го пред­ло­га для предъ­яв­ле­ния юно­му прин­цу ка­ких-ли­бо уго­лов­ных об­ви­не­ний, и Нерон не осме­лил­ся при­бег­нуть к от­кры­то­му на­си­лию. По­это­му он ре­шил при­бег­нуть к яду и на­нять Ло­ку­сту для его при­го­тов­ле­ния.

Чи­та­тель, ве­ро­ят­но, пом­нит, что Ло­ку­ста бы­ла жен­щи­ной, ко­то­рую Агрип­пи­на на­ня­ла для убий­ства сво­е­го му­жа Клав­дия. Она все еще на­хо­ди­лась под стра­жей как осуж­ден­ная, при­го­во­рен­ная к смерт­ной каз­ни за свои пре­ступ­ле­ния. Она на­хо­ди­лась на по­пе­че­нии неко­е­го ка­пи­та­на по име­ни Пол­ли­он, офи­це­ра пре­то­ри­ан­ской гвар­дии. Нерон по­слал за Пол­ли­о­ном и при­ка­зал ему раз­до­быть у сво­е­го плен­ни­ка ядо­ви­тое зе­лье, под­хо­дя­щее для на­ме­чен­ной це­ли. Зе­лье бы­ло при­го­тов­ле­но, и вско­ре по­сле это­го его вве­ли. По край­ней ме­ре, оно бы­ло пе­ре­да­но опре­де­лен­ным слу­гам, ко­то­рые бы­ли на­ня­ты при осо­бе Бри­та­ни­ка, с при­ка­зом, что­бы они им управ­ля­ли. Ожи­да­е­мо­го эф­фек­та, од­на­ко, про­из­ве­де­но не бы­ло. Бы­ло ли это из-за то­го, что при­го­тов­лен­ное Ло­ку­стой зе­лье бы­ло слиш­ком сла­бым, или из-за то­го, что на са­мом де­ле оно при­ме­ня­лось не те­ми, кто за него от­ве­чал, ни­ка­ко­го ре­зуль­та­та не по­сле­до­ва­ло, и Нерон был силь­но раз­гне­ван. Он по­слал за Пол­ли­о­ном и об­ру­шил­ся на него с упре­ка­ми и угро­за­ми, а что ка­са­ет­ся Ло­ку­сты, то он за­явил, что она долж­на быть немед­лен­но пре­да­на смер­ти. По его сло­вам, они оба бы­ли жал­ки­ми тру­са­ми, ко­то­рым не хва­ти­ло твер­до­сти вы­пол­нить свой долг. В от­вет Пол­ли­он са­мым се­рьез­ным об­ра­зом за­ве­рил в сво­ей го­тов­но­сти вы­пол­нить все, что при­ка­жет его гос­по­дин. Он за­ве­рил Неро­на, что про­вал их по­пыт­ки про­изо­шел ис­клю­чи­тель­но по ка­кой-то слу­чай­ной при­чине, и что ес­ли он даст Ло­ку­сте еще од­ну воз­мож­ность про­ве­сти ис­пы­та­ние, он га­ран­ти­ру­ет, что она при­го­то­вит смесь, ко­то­рая убьет Бри­та­ни­ка так же быст­ро, как это де­ла­ет кин­жал.

Нерон при­ка­зал, что­бы это бы­ло сде­ла­но немед­лен­но. По­сла­ли за Ло­ку­стой, и ее за­пер­ли вме­сте с Пол­ли­о­ном в по­ко­ях, при­мы­ка­ю­щих к по­ко­ям им­пе­ра­то­ра, с ука­за­ни­ем при­го­то­вить микс­ту­ру там, а за­тем немед­лен­но при­ме­нить ее. Их жиз­ни за­ви­се­ли от ре­зуль­та­та. Вско­ре был при­го­тов­лен яд. Од­на­ко су­ще­ство­ва­ла се­рьез­ная труд­ность в спо­со­бе его при­ме­не­ния, по­сколь­ку мож­но бы­ло ожи­дать, что зе­лье, столь вне­зап­ное и силь­ное по сво­е­му ха­рак­те­ру, ка­ким оно долж­но бы­ло быть, ока­жет немед­лен­ное дей­ствие на де­гу­ста­то­ра и, та­ким об­ра­зом, вы­зо­вет тре­во­гу, ко­то­рая по­ме­ша­ет Бри­та­ни­ку при­нять его. Что­бы из­бе­жать этой труд­но­сти, Пол­ли­он и Ло­ку­ста хит­ро при­ду­ма­ли сле­ду­ю­щий план.

Они сме­ша­ли при­го­тов­лен­ный яд с хо­лод­ной во­дой и на­ли­ли его в кув­шин, в ко­то­ром обыч­но хра­ни­лась хо­лод­ная во­да в ком­на­те, где Бри­та­ник дол­жен был ужи­нать. Ко­гда при­шло вре­мя, во­шел сам Нерон и за­нял свое ме­сто на ку­шет­ке, сто­яв­шей в ком­на­те, что­бы на­блю­дать за про­ис­хо­дя­щим. Прин­цу при­нес­ли бу­льон на ужин. Слу­га, в чьи обя­зан­но­сти вхо­ди­ло это блю­до, по­про­бо­вал его, как обыч­но, а за­тем пе­ре­дал в ру­ку прин­цу. Бри­та­ник по­про­бо­вал его и на­шел слиш­ком го­ря­чим. Его спе­ци­аль­но при­го­то­ви­ли та­ким. Он вер­нул его слу­жи­те­лю, что­бы тот охла­дил. Слу­жи­тель от­нес его в кув­шин и охла­дил отрав­лен­ной во­дой, а за­тем вер­нул Бри­та­ни­ку, не по­про­сив де­гу­ста­то­ра по­про­бо­вать еще раз. Бри­та­ник вы­пил бу­льон. Че­рез несколь­ко ми­нут на­сту­пи­ли ро­ко­вые по­след­ствия. Несчаст­ная жерт­ва вне­зап­но упа­ла в об­мо­рок. Его гла­за за­сты­ли, ко­неч­но­сти бы­ли па­ра­ли­зо­ва­ны, ды­ха­ние бы­ло ко­рот­ким и су­до­рож­ным. Слу­ги бро­си­лись к нему, что­бы ока­зать по­мощь, но его жизнь быст­ро уга­са­ла, и преж­де чем они смог­ли опра­вить­ся от шо­ка, ко­то­рый вы­зва­ла у них его вне­зап­ная бо­лезнь, они об­на­ру­жи­ли, что он пе­ре­стал ды­шать.

Это со­бы­тие, ко­неч­но, вы­зва­ло боль­шое вол­не­ние во двор­це. Немед­лен­но вы­зва­ли Агрип­пи­ну, и, ко­гда она сто­я­ла над уми­ра­ю­щим ре­бен­ком, ее пе­ре­пол­ня­ли ужас и от­ча­я­ние. Нерон, с дру­гой сто­ро­ны, ка­зал­ся со­вер­шен­но невоз­му­ти­мым. «Это все­го лишь один из его эпи­леп­ти­че­ских при­пад­ков», — ска­зал он. «Бри­та­ник при­вык к ним с мла­ден­че­ства. Он ско­ро по­пра­вит­ся.»

Од­на­ко, как толь­ко боль­ше не оста­ва­лось ме­ста для со­мне­ний в том, что Бри­та­ник мертв, Нерон немед­лен­но на­чал при­го­тов­ле­ния к по­гре­бе­нию те­ла. Угры­зе­ния со­ве­сти, ко­то­рые, несмот­ря на свою по­роч­ность, он не мог не ис­пы­ты­вать из-за то­го, что со­вер­шил та­кое пре­ступ­ле­ние, по­бу­ди­ли его с нетер­пе­ни­ем убрать с глаз до­лой все сле­ды и па­мят­ные зна­ки это­го пре­ступ­ле­ния; и, кро­ме то­го, он бо­ял­ся ждать обыч­но­го сро­ка, а за­тем за­нять­ся при­го­тов­ле­ни­я­ми к пуб­лич­ным по­хо­ро­нам, что­бы рим­ляне не за­по­до­зри­ли прав­ду о смер­ти Бри­та­ни­ка и не об­ра­зо­ва­лась пар­тия, мстя­щая за его неспра­вед­ли­вость. Он знал, что лю­бой тен­ден­ции та­ко­го ро­да, ко­то­рая мог­ла бы су­ще­ство­вать, в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни спо­соб­ство­ва­ло бы воз­буж­де­ние от пуб­лич­ных по­хо­рон. По­это­му он ре­шил, что те­ло долж­но быть немед­лен­но по­хо­ро­не­но.

Бы­ла еще од­на при­чи­на для этой рас­пра­вы. По­хо­же, что од­ним из по­след­ствий дей­ствия яда, ко­то­рый вве­ла Ло­ку­ста, бы­ло то, что те­ло жерт­вы по­чер­не­ло от него вско­ре по­сле смер­ти. Это из­ме­не­ние цве­та, фак­ти­че­ски, на­ча­ло про­яв­лять­ся на ли­це тру­па Бри­та­ни­ка еще до то­го, как при­шло вре­мя для по­гре­бе­ния; и Нерон, что­бы убе­речь­ся от раз­об­ла­че­ния, ко­то­рым гро­зи­ло это яв­ле­ние, при­ка­зал вы­кра­сить ли­цо в есте­ствен­ный цвет с по­мо­щью кос­ме­ти­ки, ка­кой в те дни при­вык­ли поль­зо­вать­ся при­двор­ные да­мы. Бла­го­да­ря это­му ли­цу мерт­ве­ца был воз­вра­щен его над­ле­жа­щий цвет, и впо­след­ствии оно боль­ше не пре­тер­пе­ва­ло из­ме­не­ний. Тем не ме­нее им­пе­ра­то­ру, есте­ствен­но, не тер­пе­лось пре­дать те­ло зем­ле.

Со­от­вет­ству­ю­щие при­го­тов­ле­ния бы­ли сде­ла­ны в тот же ве­чер, и по­сре­ди но­чи те­ло Бри­та­ни­ка бы­ло по­хо­ро­не­но на Мар­со­вом по­ле, об­шир­ном пла­цу в чер­те го­ро­да. В до­пол­не­ние к ноч­ной тем­но­те под­ня­лась силь­ная бу­ря, и по­ка про­дол­жа­лось по­гре­бе­ние, лил про­лив­ной дождь. По­это­му очень немно­гие жи­те­ли го­ро­да зна­ли о том, что про­изо­шло, до сле­ду­ю­ще­го дня. Од­на­ко ярост­ная бу­ря, ко­то­рая в од­ном от­но­ше­нии спо­соб­ство­ва­ла осу­ществ­ле­нию за­мыс­лов Неро­на, спо­соб­ствуя сек­рет­но­сти по­гре­бе­ния, в дру­гом от­но­ше­нии силь­но сра­бо­та­ла про­тив него, по­сколь­ку ли­цо тру­па ста­ло на­столь­ко мок­рым от про­лив­но­го до­ждя, что кос­ме­ти­че­ский со­став был смыт, и ста­ла вид­на по­чер­нев­шая ко­жа. Слу­жи­те­ли, ко­то­рые за­бо­ти­лись о те­ле, узна­ли та­ким об­ра­зом, что маль­чик был отрав­лен.

На сле­ду­ю­щее утро по­сле по­хо­рон им­пе­ра­тор из­дал про­кла­ма­цию, в ко­то­рой объ­явил о смер­ти и по­гре­бе­нии сво­е­го бра­та и при­звал рим­ский се­нат и рим­ский на­род к со­чув­ствию и под­держ­ке в свя­зи с тя­же­лой утра­той, ко­то­рую он пе­ре­нес.

На мо­мент его смер­ти Бри­та­ни­ку бы­ло че­тыр­на­дцать лет.

VIII. — СУДЬБА АГРИППИНЫ
55 – 60 гг. н. э.

По­ло­же­ние Агрип­пи­ны. — Ее ду­шев­ное со­сто­я­ние. — Взгля­ды Неро­на по от­но­ше­нию к сво­ей ма­те­ри. — Пла­ны и ме­ры, при­ня­тые Агрип­пи­ной. — Нерон де­ла­ет свою мать част­ной да­мой. — Агрип­пи­на ока­зы­ва­ет­ся по­ки­ну­той и без дру­зей. — Рас­крыт за­го­вор. — За­яв­ле­ние Па­ри­са. — Нерон силь­но встре­во­жен. — Со­зван со­вет. — Бурр за­щи­ща­ет Агрип­пи­ну. — Воз­му­щен­ный от­вет Агрип­пи­ны на об­ви­не­ние. — Воз­вра­ще­ние упол­но­мо­чен­ных к Неро­ну. — Нерон убеж­ден в неви­нов­но­сти сво­ей ма­те­ри. — Жиз­нен­ный путь Неро­на. — Улич­ные бес­по­ряд­ки. — Агрип­пи­на жи­вет в уеди­не­нии. — По­ппея. — Ее вли­я­ние на Неро­на. — Ее на­смеш­ки и упре­ки.— Вли­я­ние их на ра­зум Неро­на. — Нерон на­чи­на­ет же­лать смер­ти сво­ей ма­те­ри. — Ве­ли­кий во­ен­но — мор­ской празд­ник в Мизене.-Аницет. — Пред­ло­же­ние Ани­це­та. — Нерон до­во­лен этим. — Ме­ры по при­ве­де­нию это­го в ис­пол­не­ние. — Агрип­пи­на от­прав­ля­ет­ся в Байи. — При­го­тов­ле­ния к уни­что­же­нию Агрип­пи­ны. — Нерон неж­но про­ща­ет­ся со сво­ей ма­те­рью. — Агрип­пи­на и ее со­про­вож­да­ю­щий на бор­ту бар­жи. — Ре­зуль­тат по­ку­ше­ния. — Агрип­пине чу­дом уда­лось спа­стись. — Агрип­пи­на и Аце­ро­ния в мо­ре. — Агрип­пи­на сбе­га­ет. — Ее по­сла­ние Нерону.-Тревога Неро­на при из­ве­стии о по­бе­ге его ма­те­ри. — Кон­суль­та­ция с Се­не­кой и Бур­ром. — Ани­цет бе­рет­ся за­кон­чить свою ра­бо­ту. — Ани­цет от­прав­ля­ет­ся на вил­лу Агрип­пи­ны. — Бе­се­да. — Агрип­пи­на уби­та. — Неро­на пе­ре­пол­ня­ют рас­ка­я­ние и ужас. — Он ста­но­вит­ся бо­лее спо­кой­ным. — Мерт­вое те­ло. — Со­жже­ние те­ла Агрип­пи­ны.

КАК бы там ни бы­ло с дру­ги­ми, са­ма Агрип­пи­на не бы­ла об­ма­ну­та лож­ны­ми пред­ло­га­ми, ко­то­рые Нерон вы­дви­гал в объ­яс­не­ние смер­ти сво­е­го бра­та. Она слиш­ком хо­ро­шо раз­би­ра­лась в этом де­ле, и это со­бы­тие на­пол­ни­ло ее ра­зум вих­рем про­ти­во­ре­чи­вых эмо­ций. Несмот­ря на ужас­ные ссо­ры, ко­то­рые на­ру­ша­ли ее от­но­ше­ния с им­пе­ра­то­ром, он все еще был ее сы­ном — ее пер­вен­цем, — и она лю­би­ла его как та­ко­во­го, да­же несмот­ря на него­до­ва­ние и враж­деб­ность, ко­то­рые вре­мя от вре­ме­ни про­буж­да­ло в ее ду­ше разо­ча­ро­ван­ное че­сто­лю­бие. Ее че­сто­лю­би­вые за­мыс­лы бы­ли те­перь бо­лее горь­ко разо­ча­ро­ва­ны, чем ко­гда-ли­бо. Со смер­тью Бри­та­ни­ка по­след­нее зве­но ее вла­сти над Неро­ном, ка­за­лось, бы­ло разо­рва­но на­все­гда. Ру­ка, от ко­то­рой он пал, все еще при­над­ле­жа­ла ее сы­ну — сы­ну, к ко­то­ро­му она не мог­ла не при­вя­зать­ся с ма­те­рин­ской неж­но­стью, в то вре­мя как чув­ство­ва­ла се­бя глу­бо­ко уязв­лен­ной тем, что счи­та­ла его же­сто­кой небла­го­дар­но­стью по от­но­ше­нию к ней, и раз­до­са­до­ван­ной и взбе­шен­ной тем, что об­на­ру­жи­ла, что ее так без­на­деж­но обо­шли во всех ее пла­нах.

Что ка­са­ет­ся са­мо­го Неро­на, то у него боль­ше не бы­ло ни­ка­кой на­деж­ды сно­ва быть в хо­ро­ших от­но­ше­ни­ях со сво­ей ма­те­рью. Он яс­но ви­дел, что ее пла­ны бы­ли со­вер­шен­но несов­ме­сти­мы с его соб­ствен­ны­ми, и что для успеш­но­го осу­ществ­ле­ния сво­их соб­ствен­ных за­мыс­лов он дол­жен те­перь за­вер­шить на­ча­тую ра­бо­ту и огра­ни­чить вли­я­ние сво­ей ма­те­ри все­ми до­ступ­ны­ми ему сред­ства­ми. Дру­гие лю­ди, ко­то­рых он пы­тал­ся при­ми­рить. Он сде­лал ве­ли­ко­леп­ные по­дар­ки вид­ным де­я­те­лям Ри­ма в ка­че­стве взя­ток, что­бы по­ме­шать им воз­бу­дить рас­сле­до­ва­ние в свя­зи со смер­тью Бри­та­ни­ка. Од­ним он по­да­рил зе­мель­ные вла­де­ния, дру­гим де­неж­ные сум­мы, а тре­тьих все же про­дви­нул на вы­со­кие по­сты граж­дан­ско­го или во­ен­но­го ко­ман­до­ва­ния. Тех, ко­го он боль­ше все­го бо­ял­ся, он уда­лил из Ри­ма, дав им по­чет­ные и при­быль­ные на­зна­че­ния в от­да­лен­ных про­вин­ци­ях.

Тем вре­ме­нем са­ма Агрип­пи­на не си­де­ла сло­жа ру­ки. Как толь­ко она опра­ви­лась от пер­во­го по­тря­се­ния, вы­зван­но­го смер­тью Бри­та­ни­ка, она на­ча­ла ду­мать о ме­сти. В рам­ках и огра­ни­че­ни­ях, ко­то­рые на­ла­га­ли на нее по­до­зри­тель­ность и бди­тель­ность Неро­на, она сфор­ми­ро­ва­ла неболь­шой круг дру­зей и при­вер­жен­цев и усерд­но, хо­тя и тай­но, разыс­ки­ва­ла всех, кто, как она пред­по­ла­га­ла, был недо­во­лен пра­ви­тель­ством Неро­на. Она бы­ла осо­бен­но при­вя­за­на к Ок­та­вии, ко­то­рая, бу­дучи до­че­рью Клав­дия, уна­сле­до­ва­ла те­перь, по­сле смер­ти Бри­та­ни­ка, все на­след­ствен­ные пра­ва, ко­то­ры­ми он был на­де­лен. Она со­би­ра­ла день­ги, на­сколь­ко это бы­ло в ее си­лах, из всех остав­ших­ся у нее ре­сур­сов и поль­зо­ва­лась лю­бой воз­мож­но­стью, что­бы за­вя­зать зна­ком­ства и до­бить­ся рас­по­ло­же­ния всех тех офи­це­ров ар­мии, ко­то­рые бы­ли до­ступ­ны ее вли­я­нию. Од­ним сло­вом, она, ка­за­лось, об­ду­мы­ва­ла ка­кой-то тай­ный план по воз­вра­ще­нию сво­е­го упав­ше­го со­сто­я­ния, и Нерон, ко­то­рый рев­ни­во и по­до­зри­тель­но сле­дил за все­ми ее дви­же­ни­я­ми, на­чал бес­по­ко­ить­ся, не зная, до ка­ких от­ча­ян­ных край­но­стей мо­гут до­ве­сти ее него­до­ва­ние и че­сто­лю­бие.

До это­го вре­ме­ни Агрип­пи­на жи­ла в им­пе­ра­тор­ском двор­це вме­сте с Неро­ном, со­став­ляя со сво­ей сви­той часть его до­маш­не­го хо­зяй­ства и, ко­неч­но, в неко­то­ром смыс­ле раз­де­ляя офи­ци­аль­ные по­че­сти, ока­зы­ва­е­мые ему. Од­на­ко те­перь Нерон при­шел к вы­во­ду, что он сме­стит ее с этой долж­но­сти и предо­ста­вит ей от­дель­ное за­ве­де­ние, что­бы оно со­от­вет­ство­ва­ло по сво­е­му на­зна­че­нию вто­ро­сте­пен­но­му и под­чи­нен­но­му по­ло­же­нию, к ко­то­ро­му он на­ме­ре­вал­ся от­ныне при­уро­чить ее. Со­от­вет­ствен­но, он вы­де­лил ей опре­де­лен­ный особ­няк в го­ро­де, ко­то­рый ра­нее за­ни­ма­ла ка­кая-то ветвь им­пе­ра­тор­ской се­мьи, и пе­ре­вез ее ту­да со всей ее сви­той. Од­на­ко он уво­лил со служ­бы у нее под раз­лич­ны­ми пред­ло­га­ми тех офи­це­ров и при­вер­жен­цев, ко­то­рые, по его мне­нию, бы­ли наи­бо­лее пре­да­ны ее ин­те­ре­сам и наи­бо­лее склон­ны участ­во­вать с ней в за­го­во­рах про­тив него. Ме­ста тех, ко­го он та­ким об­ра­зом сме­стил, бы­ли за­ня­ты людь­ми, на ко­то­рых он мог по­ло­жить­ся в сво­ем под­чи­не­нии ему. Он так­же со­кра­тил чис­ло при­бли­жен­ных и страж­ни­ков Агрип­пи­ны; он снял ча­со­вых, ко­то­рые при­вык­ли охра­нять во­ро­та ее апар­та­мен­тов, и рас­пу­стил опре­де­лен­ный от­ряд гер­ман­ских сол­дат, ко­то­рые до сих пор слу­жи­ли под ее ко­ман­до­ва­ни­ем, в ка­че­стве сво­е­го ро­да лейб-гвар­дии. Од­ним сло­вом, он уда­лил ее со сцен им­пе­ра­тор­ской пом­пез­но­сти и ве­ли­ко­ле­пия, в ко­то­рых она при­вык­ла вра­щать­ся, и вме­сто это­го по­ста­вил ее в по­ло­же­ние част­ной рим­лян­ки.

Несчаст­ная Агрип­пи­на вско­ре об­на­ру­жи­ла, что эта пе­ре­ме­на в ее по­ло­же­нии силь­но из­ме­ни­ла сте­пень ува­же­ния, ко­то­рым ее окру­жа­ла пуб­ли­ка. Круг ее при­вер­жен­цев и дру­зей по­сте­пен­но сужал­ся. По­се­ти­те­лей у нее бы­ло немно­го. Сам им­пе­ра­тор ино­гда на­ве­щал свою мать, но его все­гда со­про­вож­да­ла сви­та, и по­сле крат­кой офи­ци­аль­ной бе­се­ды он уда­лял­ся так же тор­же­ствен­но, как и при­шел, при­да­вая сво­е­му ви­зи­ту ха­рак­тер про­стой обя­зан­но­сти го­су­дар­ствен­но­го эти­ке­та. Од­ним сло­вом, Агрип­пи­на ока­за­лась по­ки­ну­той и ли­шен­ной дру­зей, и ее ра­зум по­сте­пен­но по­гру­зил­ся в со­сто­я­ние без­на­деж­но­го уны­ния, до­са­ды и огор­че­ния.

Неко­то­рое вре­мя все про­дол­жа­лось в та­ком ду­хе, по­ка, на­ко­нец, од­на­жды но­чью, ко­гда Нерон пил и ку­тил на бан­ке­те в сво­ем двор­це, хо­ро­шо из­вест­ный при­двор­ный по име­ни Па­рис, один из глав­ных спо­движ­ни­ков и фа­во­ри­тов Неро­на, не во­шел в апар­та­мен­ты и с вы­ра­же­ни­ем глу­бо­кой оза­бо­чен­но­сти на ли­це со­об­щил им­пе­ра­то­ру, что у него есть но­во­сти о са­мом се­рьез­ном мо­мен­те, ко­то­рые он дол­жен со­об­щить ему. Нерон уда­лил­ся со сце­ны празд­не­ства, что­бы по­лу­чить со­об­ще­ние, и был про­ин­фор­ми­ро­ван из Па­ри­жа о том, что был рас­крыт глу­бо­ко про­ду­ман­ный и опас­ный за­го­вор, ко­то­рый ор­га­ни­зо­ва­ла Агрип­пи­на и неко­то­рые ее со­общ­ни­ки. Це­лью за­го­вор­щи­ков, как и пред­по­ла­гал Па­рис, бы­ло низ­ло­же­ние Неро­на и воз­ве­де­ние неко­е­го по­том­ка Ав­гу­ста Це­за­ря по име­ни Плавт к вер­хов­но­му ко­ман­до­ва­нию вме­сто него. По­сле со­вер­ше­ния этой ре­во­лю­ции Агрип­пи­на долж­на бы­ла вый­ти за­муж за но­во­го им­пе­ра­то­ра и та­ким об­ра­зом вос­ста­но­вить свою бы­лую власть.

За­яв­ле­ние, сде­лан­ное Па­ри­сом, бы­ло очень пол­ным во всех де­та­лях. Бы­ли на­зва­ны име­на глав­ных за­го­вор­щи­ков и объ­яс­не­ны все пла­ны. Глав­ным сви­де­те­лем, на ос­но­ва­нии ко­то­ро­го бы­ло вы­дви­ну­то об­ви­не­ние, бы­ла зна­ме­ни­тая при­двор­ная да­ма, близ­кая зна­ко­мая и го­стья Агрип­пи­ны, по име­ни Си­ла­на. Си­ла­на и Агрип­пи­на бы­ли очень теп­лы­ми дру­зья­ми, но недав­но меж­ду ни­ми вспых­ну­ла ужас­ная ссо­ра из-за неко­то­ро­го вме­ша­тель­ства со сто­ро­ны Агрип­пи­ны, на­прав­лен­но­го на то, что­бы по­ме­шать вступ­ле­нию в си­лу бра­ка, ко­то­рый был ча­стич­но за­клю­чен меж­ду Си­ла­ной и вы­да­ю­щим­ся рим­ским граж­да­ни­ном. Си­ла­на бы­ла раз­дра­же­на этим дур­ным на­зна­че­ни­ем, и ре­зуль­та­том ста­ло от­кро­ве­ние, ко­то­рое она сде­ла­ла. Дей­стви­тель­но ли был со­став­лен та­кой за­го­вор и Си­ла­на бы­ла вы­нуж­де­на вы­дать тай­ну из-за трав­мы, ко­то­рую на­нес­ла ей Агрип­пи­на, пре­пят­ствуя ее бра­ку, или же она пол­но­стью вы­ду­ма­ла эту ис­то­рию в по­ры­ве от­ча­ян­ной ме­сти, ни­ко­гда не бы­ло из­вест­но до кон­ца. Ис­то­ри­ки то­го вре­ме­ни скло­ня­ют­ся к по­след­не­му мне­нию.

Как бы то ни бы­ло, Нерон был силь­но встре­во­жен со­об­ще­ни­ем, ко­то­рое сде­лал ему Па­рис. Он немед­лен­но пре­кра­тил свои празд­не­ства и ку­те­жи, рас­пу­стил го­стей и со­звал со­вет из сво­их са­мых до­ве­рен­ных со­вет­ни­ков, что­бы об­су­дить, что сле­ду­ет пред­при­нять. Он из­ло­жил суть де­ла на этом со­ве­те и объ­явил о сво­ем ре­ше­нии немед­лен­но вы­не­сти смерт­ный при­го­вор сво­ей ма­те­ри и Плав­ту и немед­лен­но по­слать офи­це­ров для ис­пол­не­ния ука­за в ка­че­стве пер­во­го ша­га, ко­то­рый необ­хо­ди­мо пред­при­нять. Бурр, од­на­ко, ре­ши­тель­но от­го­во­рил его от столь опро­мет­чи­во­го по­ступ­ка. «В на­сто­я­щее вре­мя это все­го лишь об­ви­не­ния, — ска­зал он, -. У нас по­ка нет до­ка­за­тельств. Глу­бо­кой но­чью к вам при­шел осве­до­ми­тель с этой ди­кой и неве­ро­ят­ной ис­то­ри­ей, и ес­ли мы сра­зу при­мем как долж­ное, что это прав­да, и поз­во­лим се­бе дей­ство­вать под вли­я­ни­ем вол­не­ния и тре­во­ги, то впо­след­ствии по­жа­ле­ем о сво­ей опро­мет­чи­во­сти, ко­гда по­след­ствия не удаст­ся ис­пра­вить. Кро­ме то­го, Агрип­пи­на — твоя мать; и по­сколь­ку пра­во быть вы­слу­шан­ным в от­вет на об­ви­не­ние при­над­ле­жит са­мо­му скром­но­му че­ло­ве­ку в го­су­дар­стве, ко­гда его об­ви­ня­ют в пре­ступ­ле­нии, бы­ло бы чу­до­вищ­ным пре­ступ­ле­ни­ем ли­шить мать им­пе­ра­то­ра этой при­ви­ле­гии. По­это­му от­ло­жи­те вы­не­се­ние при­го­во­ра по это­му де­лу до тех пор, по­ка мы не узна­ем фак­ты бо­лее опре­де­лен­но. Я обя­зу­юсь при­ве­сти в ис­пол­не­ние смерт­ный при­го­вор Агрип­пине, ес­ли по­сле спра­вед­ли­во­го слу­ша­ния это об­ви­не­ние про­тив нее бу­дет до­ка­за­но «.

Та­ки­ми ар­гу­мен­та­ми и уве­ще­ва­ни­я­ми, как эти, Нерон был в неко­то­рой сте­пе­ни уми­ро­тво­рен, и бы­ло ре­ше­но от­ло­жить при­ня­тие ка­ких-ли­бо ре­ши­тель­ных мер в чрез­вы­чай­ной си­ту­а­ции до утра. Как толь­ко рас­све­ло, Бурр и Се­не­ка в со­про­вож­де­нии несколь­ких слуг, ко­то­рые долж­ны бы­ли вы­сту­пить сви­де­те­ля­ми до­про­са, бы­ли от­прав­ле­ны в дом Агрип­пи­ны, что­бы из­ло­жить ей об­ви­не­ние и услы­шать, что она ска­жет.

Агрип­пи­на сна­ча­ла бы­ла несколь­ко удив­ле­на, что ее вы­зва­ли в столь ран­ний час на ауди­ен­цию для вы­пол­не­ния столь слож­но­го по­ру­че­ния; но ее гор­дый дух стал та­ким сви­ре­пым и от­ча­яв­шим­ся из-за об­ра­ще­ния, ко­то­ро­му она под­верг­лась со сто­ро­ны сво­е­го сы­на, что у нее бы­ли ос­но­ва­ния для опа­се­ний. По­это­му она вы­слу­ша­ла тя­же­лое об­ви­не­ние, ко­то­рое Бурр вы­дви­нул про­тив нее, ни­чуть не сму­тив­шись; и ко­гда он сде­лал па­у­зу, что­бы вы­слу­шать ее от­вет, вме­сто то­го, что­бы из­ви­нять­ся и за­щи­щать­ся и осуж­дать неудо­воль­ствие им­пе­ра­то­ра, она раз­ра­зи­лась са­мы­ми су­ро­вы­ми и гнев­ны­ми на­пад­ка­ми на сво­е­го сы­на за то, что он на мгно­ве­ние вы­слу­шал столь ди­кую и неправ­до­по­доб­ную кле­ве­ту на нее. В том, что Си­ла­на, ко­то­рая бы­ла, по ее сло­вам, рас­пут­ной и бес­прин­цип­ной жен­щи­ной и, сле­до­ва­тель­но, не мог­ла иметь пред­став­ле­ния о си­ле и вер­но­сти ма­те­рин­ской при­вя­зан­но­сти, счи­та­ла воз­мож­ным, что­бы мать стро­и­ла за­го­во­ры про­тив един­ствен­но­го сы­на, не бы­ло ни­че­го стран­но­го; но в том, что сам Нерон, ра­ди ко­то­ро­го она при­ло­жи­ла столь­ко уси­лий и под­верг­лась та­ким опас­но­стям, и ин­те­ре­сам ко­то­ро­го она под­чи­ни­лась и по­жерт­во­ва­ла всем, что мог­ло быть до­ро­го серд­цу ре­бен­ка, не был стран­ным. жен­щи­на — мог­ла по­ве­рить в та­кие сказ­ки и на са­мом де­ле за­мыш­лять убий­ство сво­ей ма­те­ри на ос­но­ва­нии этой ве­ры, это­го нель­зя бы­ло вы­не­сти. «Раз­ве он не зна­ет хо­ро­шо, — ска­за­ла она го­ло­сом, по­чти нечле­но­раз­дель­ным от вол­не­ния и него­до­ва­ния, — что, ес­ли ка­ким-ли­бо об­ра­зом Бри­та­ник, или Плавт, или лю­бой дру­гой че­ло­век при­дут к вла­сти, моя жизнь бу­дет немед­лен­но по­пла­че­на за то, что я уже сде­ла­ла для него?» Мо­жет ли он пред­ста­вить, что по­сле тех глу­бо­ких и от­ча­ян­ных пре­ступ­ле­ний, ко­то­рые я со­вер­шил ра­ди него, что­бы воз­вы­сить его до его ны­неш­ней вла­сти, я смо­гу за­кре­пить свое соб­ствен­ное уни­что­же­ние, вы­дви­нув на его ме­сто ко­го-ли­бо из его со­пер­ни­ков и вра­гов? Вер­ни­тесь и ска­жи­те ему это, и бо­лее то­го, ска­жи­те, что я тре­бую у него ауди­ен­ции. Я его мать; и я имею пра­во ожи­дать, что он сам уви­дит ме­ня и услы­шит то, что я долж­на ска­зать.»

Упол­но­мо­чен­ные, ко­то­рых Нерон по­слал с об­ви­не­ни­я­ми, бы­ли несколь­ко удив­ле­ны, по­лу­чив в от­вет эти гнев­ные об­ви­не­ния и ин­век­ти­вы вме­сто крот­кой и неуве­рен­ной за­щи­ты, ко­то­рой они ожи­да­ли. Они так­же бы­ли по­ра­же­ны воз­вы­шен­ной и страст­ной энер­ги­ей, с ко­то­рой го­во­ри­ла Агрип­пи­на. Они от­ве­ти­ли ей успо­ка­и­ва­ю­щи­ми и при­ми­ри­тель­ны­ми сло­ва­ми, а за­тем вер­ну­лись к Неро­ну и со­об­щи­ли о ре­зуль­та­те сво­ей бе­се­ды.

Нерон со­гла­сил­ся уви­деть­ся со сво­ей ма­те­рью. В его при­сут­ствии она при­ня­ла тот же тон гор­дой и оскорб­лен­ной невин­но­сти, ко­то­рый ха­рак­те­ри­зо­вал ее бе­се­ду с по­слан­ца­ми. Она пре­зи­ра­ла по­пыт­ки как-ли­бо оправ­дать се­бя; но пред­по­ла­га­ла, что она неви­нов­на, и по­тре­бо­ва­ла, что­бы ее об­ви­ни­те­ли бы­ли на­ка­за­ны как ли­ца, ви­нов­ные в са­мой чу­до­вищ­ной кле­ве­те. Нерон был убеж­ден в ее неви­нов­но­сти и усту­пил ее тре­бо­ва­ни­ям. Си­ла­на и двое дру­гих ее об­ви­ни­те­лей бы­ли из­гна­ны из Ри­ма. Еще один был на­ка­зан смер­тью.

Та­ким об­ра­зом, меж­ду Неро­ном и его ма­те­рью сно­ва уста­но­вил­ся сво­е­го ро­да вре­мен­ный и несо­вер­шен­ный мир.

Та­кое по­ло­же­ние ве­щей про­дол­жа­лось при­мер­но в те­че­ние трех лет. В те­че­ние это­го вре­ме­ни го­су­дар­ствен­ные де­ла им­пе­рии, ко­то­ры­ми ру­ко­во­ди­ли го­су­дар­ствен­ные ми­ни­стры и во­е­на­чаль­ни­ки, ко­то­рым Нерон их до­ве­рил, шли со снос­ным про­цве­та­ни­ем и успе­хом, в то вре­мя как во всем, что ка­са­лось лич­но­го по­ве­де­ния и ха­рак­те­ра, со­сто­я­ние им­пе­ра­то­ра с каж­дым днем ста­но­ви­лось все бо­лее пла­чев­ным. Он про­во­дил свои дни в ле­ни и чув­ствен­ном оце­пе­не­нии, а но­чи — в ди­ком буй­стве и раз­вра­те. Он пе­ре­оде­вал­ся ра­бом и в пол­ночь с груп­пой сво­их то­ва­ри­щей, оде­тых по­доб­ным же об­ра­зом, со­вер­шал вы­лаз­ки на ули­цы го­ро­да, на­ру­шая ночь бес­по­ряд­ка­ми и шу­мом. Ино­гда они вы­хо­ди­ли в бо­лее ран­ний час, — по­ка лю­ди бы­ли на ули­цах и ма­га­зи­ны бы­ли от­кры­ты, — и раз­вле­ка­лись тем, что хва­та­ли то­ва­ры, ко­то­рые, по их мне­нию, бы­ли вы­став­ле­ны на про­да­жу, и на­па­да­ли на все, что по­па­да­лось им на пу­ти. Во вре­мя этих за­бав им­пе­ра­то­ру и его сви­те ино­гда встре­ча­лись дру­гие пар­тии; и в по­сле­до­вав­ших за этим по­та­сов­ках с Неро­ном ча­сто об­ра­ща­лись очень гру­бо — его про­тив­ни­ки не зна­ли, кто он та­кой. Од­на­жды он был сбит с ног и очень се­рьез­но ра­нен; и в ре­зуль­та­те это­го при­клю­че­ния его ли­цо дол­гое вре­мя бы­ло обез­об­ра­же­но шра­мом.

Хо­тя на эти ор­гии Нерон обыч­но хо­дил пе­ре­оде­тым, но по­сколь­ку впо­след­ствии он и его то­ва­ри­щи при­вык­ли хва­стать­ся сво­и­ми по­дви­га­ми, вско­ре жи­те­лям го­ро­да ста­ло ши­ро­ко из­вест­но, что их мо­ло­дой им­пе­ра­тор имел при­выч­ку участ­во­вать в этих ноч­ных по­та­сов­ках. Ко­неч­но, каж­дый ди­кий и бес­пут­ный мо­ло­дой че­ло­век в Ри­ме го­рел че­сто­лю­би­ем под­ра­жать при­ме­ру, ко­то­рый по­да­вал ему столь вы­со­кий ав­то­ри­тет. В мо­ду во­шли по­лу­ноч­ные бун­ты. По ме­ре то­го, как сто­рон ста­но­ви­лось боль­ше, дра­ки, про­ис­хо­див­шие на ули­цах, ста­но­ви­лись все бо­лее и бо­лее се­рьез­ны­ми, по­ка, на­ко­нец, Нерон не при­вык брать с со­бой бан­ду пе­ре­оде­тых сол­дат и гла­ди­а­то­ров, ко­то­рым бы­ло при­ка­за­но сле­до­вать за ним по пер­во­му зо­ву, что­бы быть го­то­вы­ми немед­лен­но прий­ти ему на по­мощь, ко­гда ему по­тре­бу­ет­ся их по­мощь.

Год за го­дом ухо­дил из жиз­ни та­ким об­ра­зом, Нерон все вре­мя пре­да­вал­ся са­мым гру­бым чув­ствен­ным удо­воль­стви­ям и с каж­дым днем ста­но­вил­ся все бо­лее без­рас­суд­ным и от­ча­яв­шим­ся. Его мать жи­ла в те­че­ние это­го пе­ри­о­да в от­но­си­тель­ном уеди­не­нии. Она пы­та­лась про­яв­лять неко­то­рую сдер­жан­ность по от­но­ше­нию к сво­е­му сы­ну, но без­успеш­но. Она бы­ла силь­но при­вя­за­на к Ок­та­вии, жене Неро­на, и за­щи­ти­ла бы ее, ес­ли бы мог­ла, от обид, ко­то­рые об­ру­ши­ло на нее по­ве­де­ние Неро­на как му­жа.

В кон­це кон­цов, мо­ло­дой им­пе­ра­тор, про­дол­жая свой круг по­роч­ных удо­воль­ствий, сбли­зил­ся с некой при­двор­ной да­мой по име­ни По­ппея, же­ной Ото­на, од­но­го из спут­ни­ков Неро­на в удо­воль­стви­ях. Нерон ото­слал Ото­на на ка­кое-то от­да­лен­ное за­да­ние, что­бы тот мог бес­пре­пят­ствен­но на­сла­ждать­ся об­ще­ством По­ппеи. В кон­це кон­цов По­ппея на­столь­ко овла­де­ла ра­зу­мом им­пе­ра­то­ра, что пол­но­стью от­влек­ла его от ис­пол­не­ния дол­га по от­но­ше­нию к жене, и она пред­ло­жи­ла, что­бы они оба раз­ве­лись, а за­тем по­же­ни­лись друг на дру­ге. Нерон был скло­нен со­гла­сить­ся с этим пред­ло­же­ни­ем, но Агрип­пи­на ре­ши­тель­но вос­про­ти­ви­лась это­му. Ка­кое-то вре­мя Нерон ко­ле­бал­ся меж­ду вли­я­ни­ем Агрип­пи­ны и чув­ством дол­га, с од­ной сто­ро­ны, и со­блаз­на­ми По­ппеи — с дру­гой. В до­пол­не­ние к вли­я­нию сво­их уго­во­ров и улы­бок, она пы­та­лась за­деть маль­чи­ше­скую гор­дость Неро­на, драз­ня его тем, что она на­зы­ва­ла его уни­зи­тель­ным и недо­стой­ным муж­чи­ны под­чи­не­ни­ем ма­те­ри. Как дол­го, спро­си­ла она, он дол­жен был оста­вать­ся, как ре­бе­нок, под ма­те­рин­ской опе­кой? Она удив­ля­лась, как он мог вы­но­сить та­кое по­зор­ное раб­ство. По ее сло­вам, он был мо­гу­ще­ствен­ным мо­нар­хом, пра­вя­щим по­ло­ви­ной ми­ра, но на са­мом де­ле он был все­го лишь нянь­кой, ко­то­рая ни­че­го не мог­ла сде­лать без раз­ре­ше­ния сво­ей ма­те­ри. По ее сло­вам, ей бы­ло стыд­но ви­деть его в столь уни­зи­тель­ном со­сто­я­нии; и ес­ли он не пред­при­мет ка­ких-ли­бо ре­ши­тель­ных мер, что­бы осво­бо­дить­ся от сво­их це­пей, она за­яви­ла, что оста­вит его на­все­гда и уедет со сво­им му­жем в ка­кую-ни­будь от­да­лен­ную часть све­та, где она боль­ше не смо­жет быть сви­де­тель­ни­цей его по­зо­ра.

Воз­дей­ствие этих на­сме­шек на ра­зум Неро­на бы­ло в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни уси­ле­но гор­дым и власт­ным ду­хом, ко­то­рый про­яв­ля­ла по от­но­ше­нию к нему его мать и ко­то­рый, ка­за­лось, ста­но­вил­ся все бо­лее и бо­лее су­ро­вым из-за рас­ту­ще­го от­ча­я­ния, ко­то­рое по­ве­де­ние ее сы­на и ее соб­ствен­ное без­на­деж­ное по­ло­же­ние, ка­за­лось, про­буж­да­ли в ее уме. Од­ним сло­вом, ссо­ра меж­ду им­пе­ра­то­ром и его ма­те­рью с каж­дым днем ста­но­ви­лась все бо­лее оже­сто­чен­ной и без­на­деж­ной. В кон­це кон­цов он пол­но­стью из­бе­гал ее, и, на­ко­нец, ко­гда все остав­ши­е­ся ис­кры сы­нов­не­го дол­га по­гас­ли, он на­чал об­ду­мы­вать ка­кой-то тай­ный план, как убрать ее со сво­е­го пу­ти.

Он про­кру­чи­вал в уме раз­лич­ные про­ек­ты для до­сти­же­ния этой це­ли. Он не осме­ли­вал­ся при­бег­нуть к от­кры­то­му на­си­лию, по­сколь­ку у него не бы­ло об­ви­не­ний про­тив сво­ей ма­те­ри, ко­то­рые оправ­ды­ва­ли бы вы­не­сен­ный ей уго­лов­ный при­го­вор; и он бо­ял­ся то­го эф­фек­та на об­ще­ствен­ное со­зна­ние, ко­то­рый про­из­ве­ло бы зре­ли­ще столь про­ти­во­есте­ствен­но­го де­я­ния, как казнь ма­те­ри по при­ка­зу ее сы­на. Он не мог до­ве­рить­ся яду. Агрип­пи­на бы­ла пре­крас­но зна­ко­ма со всем, что ка­са­лось ис­кус­ства отрав­ле­ния, и, несо­мнен­но, бы­ла бы пол­но­стью на­сто­ро­же про­тив лю­бой по­пыт­ки по­доб­но­го ро­да, ко­то­рую он мог бы пред­при­нять. Кро­ме то­го, он пред­по­ло­жил, что с по­мо­щью опре­де­лен­ных про­ти­во­ядий, ко­то­рые она при­вык­ла ис­поль­зо­вать, ее ор­га­низм был по­сто­ян­но укреп­лен про­тив дей­ствия всех ви­дов ядов.

По­ка Нерон про­кру­чи­вал все это в уме, пред­ста­вил­ся слу­чай для боль­шо­го во­ен­но-мор­ско­го тор­же­ства в Байе, кра­си­вой бух­те к югу от Ри­ма, неда­ле­ко от то­го ме­ста, где сей­час на­хо­дит­ся Неа­по­ли­тан­ский за­лив. Байя про­слав­ля­лась в древ­ние вре­ме­на, как, соб­ствен­но, и сей­час, кра­со­той сво­е­го рас­по­ло­же­ния и бы­ла ме­стом боль­шо­го от­ды­ха рим­ской зна­ти. В на­ча­ле за­ли­ва на­хо­дил­ся неболь­шой, но хо­ро­шо по­стро­ен­ный го­ро­док, а хол­мы и до­ли­ны в окрест­но­стях, а так­же каж­дый мыс вдоль бе­ре­га бы­ли укра­ше­ны вил­ла­ми и за­го­род­ны­ми усадь­ба­ми, ко­то­рые ис­поль­зо­ва­лись в ка­че­стве лет­них ре­зи­ден­ций бо­га­ты­ми жи­те­ля­ми го­ро­да. Байи так­же бы­ли круп­ной во­ен­но-мор­ской ба­зой, и в то вре­мя там на­хо­дил­ся флот, — или, ско­рее, на мысу Ми­зе­на, в несколь­ких ми­лях даль­ше, — под ко­ман­до­ва­ни­ем од­но­го из до­ве­рен­ных слуг Неро­на по име­ни Ани­цет. Во­ен­но-мор­ской празд­ник дол­жен был со­сто­ять­ся в свя­зи с этим фло­том. Это был еже­год­ный фе­сти­валь, ко­то­рый дол­жен был про­дол­жать­ся пять дней.

Ани­цет был лич­ным слу­гой Неро­на в его мла­ден­че­стве и все­гда жил в боль­шой бли­зо­сти с ним. По той или иной при­чине он так­же был злей­шим вра­гом Агрип­пи­ны, по­сколь­ку все­гда, ко­гда Нерон был ре­бен­ком, при­ни­мал уча­стие в неболь­ших спо­рах, ко­то­рые вре­мя от вре­ме­ни воз­ни­ка­ли меж­ду ним и его ма­те­рью. Ани­цет, ко­неч­но, был го­тов с го­тов­но­стью по­со­чув­ство­вать Неро­ну в нена­ви­сти, ко­то­рую он те­перь ле­ле­ял к Агрип­пине, и ко­гда он узнал, что Нерон же­ла­ет изоб­ре­сти ка­кой-ни­будь спо­соб до­бить­ся ее смер­ти, он раз­ра­бо­тал план, ко­то­рый, по его сло­вам, до­стиг­нет це­ли очень без­опас­но. Он пред­ло­жил при­гла­сить Агрип­пи­ну в Байи, а за­тем, в хо­де це­ре­мо­ний и ма­нев­ров, свя­зан­ных с во­ен­но-мор­ским пред­став­ле­ни­ем, вы­вез­ти ее в за­лив на бар­же или га­ле­ре. По его сло­вам, он хо­тел по­стро­ить бар­жу так, что­бы она раз­ва­ли­лась на кус­ки в мо­ре, за­ра­нее под­го­то­вив­шись к спа­се­нию жиз­ней осталь­ных, но оста­вив Агрип­пи­ну то­нуть.

Nero был очень до­во­лен этим устрой­ством и сра­зу же ре­шил при­нять этот план. Что­бы от­крыть путь для осу­ществ­ле­ния за­ду­ман­но­го, он при­тво­рил­ся, ко­гда при­бли­зи­лось вре­мя празд­ни­ка, что же­ла­ет по­ми­рить­ся со сво­ей ма­те­рью и что те­перь он го­тов сле­до­вать ее же­ла­ни­ям и пла­нам. Он умо­лял ее за­быть всю его про­шлую недоб­ро­же­ла­тель­ность к ней и, за­ве­рив, что его чув­ства к ней те­перь пол­но­стью из­ме­ни­лись, рас­то­чал ей вы­ра­же­ния са­мо­го неж­но­го ува­же­ния. Мать все­гда очень лег­ко вве­сти в за­блуж­де­ние по­доб­ны­ми про­те­ста­ми со сто­ро­ны свое­нрав­но­го сы­на, и Агрип­пи­на ве­ри­ла все­му, что го­во­рил ей Нерон. Од­ним сло­вом, при­ми­ре­ние, ка­за­лось, бы­ло пол­ным.

На­ко­нец, ко­гда при­бли­зи­лось вре­мя во­ен­но-мор­ско­го празд­ни­ка, Нерон, на­хо­див­ший­ся в то вре­мя в Бай­ях, по­слал сво­ей ма­те­ри при­гла­ше­ние при­е­хать и вме­сте с ним на­блю­дать за зре­ли­щем. Агрип­пи­на с го­тов­но­стью со­гла­си­лась при­нять при­гла­ше­ние. В это вре­мя она на­хо­ди­лась в Ан­ции, ме­сте, как мы пом­ним, где ро­дил­ся Нерон. Со­от­вет­ствен­но, она от­плы­ла от­сю­да на сво­ей соб­ствен­ной га­ле­ре и на­пра­ви­лась на юг. Она вы­са­ди­лась на од­ной из вилл в окрест­но­стях Байи. Нерон был го­тов встре­тить ее на бе­ре­гу. Он при­нял ее со все­ми про­яв­ле­ни­я­ми ува­же­ния и при­вя­зан­но­сти. Он предо­ста­вил ей жи­лье в Бай­ях, и там бы­ла го­то­ва ве­ли­ко­леп­ная бар­жа, что­бы до­ста­вить ее ту­да; план со­сто­ял в том, что­бы она под­ня­лась на борт этой бар­жи и оста­ви­ла свою соб­ствен­ную га­ле­ру, — то есть ту, на ко­то­рой она при­бы­ла с мо­ря, — на яко­ре у вил­лы, где она вы­са­ди­лась. Бар­жа, на ко­то­рую Агрип­пи­ну та­ким об­ра­зом при­гла­си­ли сесть, бы­ла ко­вар­ной ло­вуш­кой, ко­то­рую Ани­цет устро­ил для ее уни­что­же­ния. Од­на­ко, су­дя по все­му, это бы­ло ве­ли­ко­леп­ное суд­но, очень бо­га­то и кра­си­во укра­шен­ное, как буд­то спе­ци­аль­но пред­на­зна­чен­ное для то­го, что­бы ока­зать честь вы­да­ю­ще­му­ся пас­са­жи­ру, ко­то­ро­го оно долж­но бы­ло пе­ре­во­зить.

Агрип­пи­на, од­на­ко, не бы­ла склон­на плыть на бар­же. Она пред­по­чла до­брать­ся до Байи по су­ше. Воз­мож­но, несмот­ря на ка­жу­ще­е­ся дру­же­лю­бие Неро­на, она все еще ис­пы­ты­ва­ла неко­то­рые опа­се­ния и бо­я­лась пол­но­стью до­ве­рить­ся его вла­сти, — или, воз­мож­но, она пред­по­чла за­кон­чить свое пу­те­ше­ствие по су­ше толь­ко по­то­му, что, со­вер­шая пе­ре­ход из Ан­ция, уста­ла от мо­ря. Как бы то ни бы­ло, Нерон сра­зу со­гла­сил­ся с ее ре­ше­ни­ем и предо­ста­вил что-то вро­де но­си­лок, что­бы до­ста­вить ее в Байи по су­ше. В этом па­лан­кине но­силь­щи­ки до­ста­ви­ли ее со­от­вет­ству­ю­щим об­ра­зом в Байи, и там по­се­ли­ли в от­ве­ден­ных для нее по­ко­ях.

Не бы­ло ни­ка­кой бла­го­при­ят­ной воз­мож­но­сти вы­вез­ти Агрип­пи­ну на мо­ре, по­ка не при­шло вре­мя ее воз­вра­ще­ния в Ан­ций. Во вре­мя ее пре­бы­ва­ния в Бай­ях Нерон уде­лял ей са­мое при­сталь­ное вни­ма­ние. Он го­то­вил для нее ве­ли­ко­леп­ные бан­ке­ты и раз­вле­кал ее боль­шим раз­но­об­ра­зи­ем раз­вле­че­ний. В сво­ей бе­се­де он ино­гда об­ра­щал­ся к ней с при­выч­ной иг­ри­во­стью и ве­се­льем, а в дру­гое вре­мя ис­кал слу­чая се­рьез­но по­го­во­рить с ней об об­ще­ствен­ных де­лах в част­ной и кон­фи­ден­ци­аль­ной ма­не­ре. Агрип­пи­на бы­ла пол­но­стью вве­де­на в за­блуж­де­ние эти­ми ука­за­ни­я­ми, и ее серд­це на­пол­ни­лось гор­до­стью и ра­до­стью при мыс­ли, что она вновь за­во­е­ва­ла лю­бовь и до­ве­рие сво­е­го сы­на.

Нерон и Ани­цет ре­ши­ли, на­ко­нец, при­ве­сти свой план в ис­пол­не­ние, убе­див Агрип­пи­ну сесть на борт их бар­жи для воз­вра­ще­ния в Ан­ций, ко­гда при­дет вре­мя, вме­сто то­го, что­бы воз­вра­щать­ся на ее соб­ствен­ном судне. Дру­гие их по­пыт­ки уго­во­рить ее вый­ти на во­ду по­тер­пе­ли неуда­чу, и это бы­ла един­ствен­ная воз­мож­ность, ко­то­рая те­перь оста­ва­лась. Бы­ло же­ла­тель­но, что­бы эта по­сад­ка про­изо­шла но­чью, по­сколь­ку де­ло, ко­то­рое они за­мыш­ля­ли, мог­ло быть бо­лее эф­фек­тив­но со­вер­ше­но под по­кро­вом тем­но­ты. Со­от­вет­ствен­но, во вто­рой по­ло­вине дня, в ко­то­рый долж­на бы­ла вер­нуть­ся Агрип­пи­на, Нерон при­го­то­вил для нее пир и за­тя­нул со­про­вож­дав­шие его празд­не­ства и раз­вле­че­ния до позд­не­го ве­че­ра, так что уже со­всем стем­не­ло, ко­гда его мать смог­ла уй­ти. За­тем Ани­цет ухит­рил­ся на­пра­вить од­но из су­дов сво­е­го фло­та про­тив га­ле­ры, на ко­то­рой Агрип­пи­на при­бы­ла из Ан­ция, ко­гда та сто­я­ла на яко­ре неда­ле­ко от бе­ре­га в том ме­сте, где она вы­са­ди­лась. В ре­зуль­та­те столк­но­ве­ния га­ле­ра бы­ла сло­ма­на и вы­ве­де­на из строя. Ани­цет при­шел к Агрип­пине, что­бы со­об­щить о несча­стье, с вы­ра­жа­ю­щим боль­шую оза­бо­чен­ность ли­цом; но до­ба­вил, что бар­жа, ко­то­рую им­пе­ра­тор при­го­то­вил для нее, к ее услу­гам, и пред­ло­жил за­ме­нить ею ту, ко­то­рая бы­ла по­вре­жде­на. Ка­за­лось, дру­го­го вы­хо­да не бы­ло, и Агрип­пи­на, с боль­шой лю­бо­вью по­про­щав­шись со сво­им сы­ном, ве­се­ло под­ня­лась на борт пре­крас­но­го, но ко­вар­но­го суд­на, со­вер­шен­но не по­до­зре­вая об опас­но­сти.

Бы­ло за­ме­че­но, что Нерон про­явил край­нюю сте­пень неж­но­го ува­же­ния к сво­ей ма­те­ри, про­ща­ясь с ней по это­му слу­чаю. Он дол­го ви­сел у нее на шее и це­ло­вал ее сно­ва и сно­ва, удер­жи­вая ее эти­ми лас­ко­вы­ми сло­ва­ми на бе­ре­гу, слов­но не же­лая от­пус­кать. По­сле смер­ти Агрип­пи­ны эта сце­на за­пом­ни­лась тем, кто был ее сви­де­те­лем, но, раз­мыш­ляя над ней, они не мог­ли ре­шить, бы­ли ли все эти зна­ки при­вя­зан­но­сти при­твор­ны­ми, как от­но­ся­щи­е­ся к той ро­ли, ко­то­рую он так ли­це­мер­но разыг­ры­вал, или же он дей­стви­тель­но по­чув­ство­вал в по­след­ний мо­мент некое сы­нов­нее смяг­че­ние, ко­то­рое по­бу­ди­ло его за­дер­жать свою мать на неко­то­рое вре­мя на краю ямы, ко­то­рую он го­то­вил для ее уни­что­же­ния. Од­на­ко из все­го, что мы те­перь зна­ем о лич­ном ха­рак­те­ре, сфор­ми­ро­вав­шем­ся у Неро­на в этот пе­ри­од, ве­ро­ят­но, что пер­вое пред­по­ло­же­ние яв­ля­ет­ся пра­виль­ным.

За­го­во­ру, ка­ким бы ис­кус­ным он ни был, не суж­де­но бы­ло увен­чать­ся успе­хом. Суд­но мяг­ко ото­шло от бе­ре­га, управ­ля­е­мое мо­ря­ка­ми. Сто­я­ла яс­ная звезд­ная ночь. Мо­ре бы­ло спо­кой­ным, а воз­дух — без­вет­рен­ным. Агрип­пи­на за­ня­ла свое ме­сто на при­го­тов­лен­ном для нее ло­же под чем-то вро­де бал­да­хи­на или тен­та, кар­кас ко­то­ро­го свер­ху был тай­но на­чи­нен свин­цом. Здесь ее со­про­вож­да­ла од­на из ее фрей­лин по име­ни Аце­ро­ния Пол­ла, ко­то­рая ле­жа­ла у ног сво­ей гос­по­жи и раз­вле­ка­ла ее бе­се­дой, по­ка лод­ка сколь­зи­ла по сво­е­му пу­ти. Они го­во­ри­ли о Нероне — о доб­ром вни­ма­нии, ко­то­рое он ока­зы­вал Агрип­пине, и о раз­лич­ных пре­иму­ще­ствах, ко­то­рые долж­ны бы­ли по­сле­до­вать из при­ми­ре­ния, ко­то­рое бы­ло так счаст­ли­во до­стиг­ну­то. Та­ким об­ра­зом про­хо­ди­ли ча­сы, и бар­жа плы­ла даль­ше, по­ка не до­стиг­ла ме­ста, ко­то­рое бы­ло опре­де­ле­но для то­го, что­бы раз­бить ее и сбро­сить Агрип­пи­ну в мо­ре. Вы­бран­ное ме­сто на­хо­ди­лось так близ­ко к су­ше, что поз­во­ля­ло мо­ря­кам спа­стись вплавь, но все же до­ста­точ­но да­ле­ко, как пред­по­ла­га­лось, что­бы сде­лать ги­бель Агрип­пи­ны несо­мнен­ной. Несколь­ко мо­ря­ков бы­ли по­свя­ще­ны в тай­ну и бы­ли в ка­кой-то сте­пе­ни под­го­тов­ле­ны к то­му, что долж­но бы­ло про­изой­ти. Дру­гие ни­че­го не зна­ли, и от них ожи­да­ли, что они спа­сут­ся, как толь­ко смо­гут, ко­гда ока­жут­ся вы­бро­шен­ны­ми в мо­ре.

По за­дан­но­му сиг­на­лу креп­ле­ния на­ве­са бы­ли ослаб­ле­ны, и на­гру­жен­ная кон­струк­ция вне­зап­но с тя­же­лым гро­хо­том рух­ну­ла, уно­ся с со­бой дру­гие ча­сти суд­на. Один че­ло­век был раз­дав­лен тя­же­стью па­да­ю­щих ру­ин и мгно­вен­но убит. Агрип­пи­ну и ее фрей­ли­ну спас­ли стол­би­ки кро­ва­ти или ку­шет­ки, на ко­то­рых воз­ле­жа­ла Агрип­пи­на, ко­то­рые ока­за­лись в та­ком по­ло­же­нии, что они удер­жи­ва­ли на­дви­га­ю­щу­ю­ся мас­су в до­ста­точ­ной сте­пе­ни, что­бы поз­во­лить да­мам вы­полз­ти из-под нее. Раз­ру­ше­ние па­лу­бы и фальш­бор­тов бар­жи так­же бы­ло ме­нее мас­штаб­ным, чем пред­по­ла­га­лось, так что Агрип­пи­на не толь­ко из­бе­жа­ла раз­дав­ли­ва­ния об­лом­ка­ми, но и по­на­ча­лу спас­ла се­бя от то­го, что­бы ее сбро­си­ли в мо­ре. Лю­ди, по­свя­щен­ные в тай­ну за­го­во­ра, немед­лен­но под­ня­ли гром­кий крик и за­ме­ша­тель­ство и по­пы­та­лись опро­ки­нуть бар­жу, взо­брав­шись на нее с од­ной сто­ро­ны, в то вре­мя как дру­гие, ко­то­рые не по­ни­ма­ли, в чем де­ло, де­ла­ли все воз­мож­ное, что­бы спа­сти ее. Тем вре­ме­нем шум кри­ков до­стиг бе­ре­га, и ры­бац­кие лод­ки на­ча­ли от­ча­ли­вать с це­лью прий­ти на по­мощь тер­пя­ще­му бед­ствие суд­ну. Од­на­ко, преж­де чем они при­бы­ли, лод­ка бы­ла пе­ре­вер­ну­та, Агрип­пи­на и Аце­ро­ния бы­ли вы­бро­ше­ны в мо­ре, а лю­ди, по­свя­щен­ные в тай­ну за­го­во­ра, вос­поль­зо­вав­шись тем­но­той и нераз­бе­ри­хой, пы­та­лись ре­шить судь­бу сво­их жертв, из­би­вая их ше­ста­ми и вес­ла­ми, по­ка они ба­рах­та­лись в во­де.

В слу­чае с Аце­ро­ни­ей эти уси­лия увен­ча­лись успе­хом, по­сколь­ку она в ужа­се из­да­ва­ла гром­кие и непре­рыв­ные кри­ки и та­ким об­ра­зом на­влек­ла на се­бя уда­ры ас­са­си­нов. Агрип­пине, с дру­гой сто­ро­ны, хва­ти­ло при­сут­ствия ду­ха про­мол­чать. Она по­лу­чи­ла один силь­ный удар по пле­чу, ко­то­рый на­нес се­рьез­ную ра­ну. В осталь­ном она оста­лась невре­ди­мой, и ей уда­лось, от­ча­сти бла­го­да­ря пла­ву­че­сти сво­е­го пла­тья, а от­ча­сти бла­го­да­ря уси­ли­ям, ко­то­рые она при­ла­га­ла, что­бы пла­вать, удер­жать­ся на пла­ву, по­ка ры­ба­ки не по­до­бра­ли ее и не до­ста­ви­ли на бе­рег. Ее от­вез­ли на при­над­ле­жа­щую ей вил­лу, ко­то­рая на­хо­ди­лась неда­ле­ко от то­го ме­ста, где про­изо­шла ка­та­стро­фа.

Как толь­ко Агрип­пи­на немно­го опра­ви­лась от ужа­са и воз­буж­де­ния, вы­зван­ных этой сце­ной, и у нее бы­ло вре­мя по­раз­мыс­лить над ее об­сто­я­тель­ства­ми, она при­шла к убеж­де­нию, что про­изо­шед­шее бы­ло не слу­чай­но­стью, а ре­зуль­та­том глу­бо­ко про­ду­ман­но­го за­мыс­ла раз­ру­шить ее жизнь. Она, од­на­ко, со­чла са­мым бла­го­ра­зум­ным на вре­мя скрыть свое мне­ние. По­это­му, как толь­ко она бла­го­по­луч­но до­бра­лась до сво­ей вил­лы и ее ра­на бы­ла пе­ре­вя­за­на, она от­пра­ви­ла гон­ца в Байи, что­бы со­об­щить Неро­ну о слу­чив­шем­ся. По ее сло­вам, суд­но, на ко­то­рое она се­ла, по­тер­пе­ло кру­ше­ние в мо­ре, и она чу­дом из­бе­жа­ла ги­бе­ли. Она по­лу­чи­ла се­рьез­ную трав­му от ка­кой-то упав­шей бал­ки, но на­ко­нец бла­го­по­луч­но до­бра­лась до сво­е­го до­ма в Ан­ции. Од­на­ко она умо­ля­ла сы­на не на­ве­щать ее, по­сколь­ку боль­ше все­го ей ну­жен был по­кой. По ее сло­вам, она от­пра­ви­ла гон­ца со­об­щить ему о слу­чив­шем­ся толь­ко для то­го, что­бы он мог вме­сте с ней по­ра­до­вать­ся зна­ме­на­тель­но­му вме­ша­тель­ству бо­же­ствен­но­го про­ви­де­ния, бла­го­да­ря ко­то­ро­му она бы­ла спа­се­на от столь неми­ну­е­мой опас­но­сти.

Тем вре­ме­нем Нерон с нетер­пе­ни­ем и тре­во­гой ожи­дал в сво­ем двор­це в Бай­ях при­бы­тия гон­ца от Ани­це­та, ко­то­рый со­об­щит ему, что его за­го­вор удал­ся и что его мать уто­ну­ла. Вме­сто это­го слух о ее по­бе­ге до­шел до него неза­дол­го до при­бы­тия гон­ца Агрип­пи­ны и по­верг его в ужас. Лю­ди при­шли с по­бе­ре­жья и со­об­щи­ли ему, что бар­жа, на ко­то­рой плы­ла его мать, по­тер­пе­ла кру­ше­ние, и что Агрип­пи­на чу­дом спас­лась. По­дроб­но­сти ему бы­ли со­об­ще­ны не пол­но­стью, но он пред­по­ло­жил, что Агрип­пи­на, долж­но быть, узна­ла, что это про­ис­ше­ствие бы­ло ре­зуль­та­том пред­на­ме­рен­ной по­пыт­ки уни­что­жить ее, и по­это­му он был очень встре­во­жен. Он бо­ял­ся от­ча­ян­но­го ду­ха него­до­ва­ния и ме­сти, ко­то­рый, как он пред­по­ла­гал, про­бу­дил­ся в со­зна­нии его ма­те­ри.

Он немед­лен­но по­слал за Бур­ром и Се­не­кой и от­крыл им все об­сто­я­тель­ства де­ла. Он вы­дви­нул са­мые же­сто­кие об­ви­не­ния про­тив сво­ей ма­те­ри, оправ­ды­вая свою по­пыт­ку уни­что­жить ее. По его сло­вам, он дол­гое вре­мя был убеж­ден, что для него не мо­жет быть ни ми­ра, ни без­опас­но­сти, по­ка она жи­ва, и те­перь, во вся­ком слу­чае, с тех пор, как он пред­при­нял ра­бо­ту по ее уни­что­же­нию и пред­при­нял по­пыт­ку, у него не оста­лось ино­го вы­хо­да, кро­ме как ид­ти даль­ше и за­кон­чить то, что он на­чал. «Она долж­на уме­реть сей­час, — ска­зал он, — или она на­вер­ня­ка изоб­ре­тет ка­кой-ни­будь спо­соб уни­что­жить ме­ня».

Се­не­ка и Бурр мол­ча­ли. Они не зна­ли, что ска­зать. Они очень яс­но ви­де­ли, что на­сту­пил кри­зис, кон­цом ко­то­ро­го бу­дет то, что тот или иной дол­жен по­гиб­нуть, и, сле­до­ва­тель­но, един­ствен­ный во­прос, ко­то­рый им пред­сто­я­ло ре­шить, за­клю­чал­ся в том, кто дол­жен быть жерт­вой — мать или сын. На­ко­нец, по­сле дол­гой и тор­же­ствен­ной па­у­зы Се­не­ка по­смот­рел на Бур­ра и спро­сил, мож­но ли по­ло­жить­ся на сол­дат под его ко­ман­до­ва­ни­ем в том, что они каз­нят Агрип­пи­ну. Бурр по­ка­чал го­ло­вой. Сол­да­ты, по его сло­вам, ис­пы­ты­ва­ли та­кое по­чте­ние к се­мье Гер­ма­ни­ков, из ко­то­рой про­ис­хо­ди­ла Агрип­пи­на, что они не ста­ли бы со­вер­шать та­кую кро­ва­вую ра­бо­ту над лю­бым ее пред­ста­ви­те­лем. «Кро­ме то­го, — ска­зал он, — Ани­цет взял на се­бя эту обя­зан­ность. На него воз­ло­же­но за­вер­шить то, что он на­чал».

Ани­цет с го­тов­но­стью взял­ся за эту за­да­чу. Фак­ти­че­ски, у него был в этом лич­ный ин­те­рес, по­сколь­ку по­сле то­го, что про­изо­шло, он хо­ро­шо по­ни­мал, что для него не мо­жет быть без­опас­но­сти, по­ка жи­ва Агрип­пи­на. Нерон, ка­за­лось, был вне се­бя от ра­до­сти, об­на­ру­жив, что Ани­цет с та­кой го­тов­но­стью идет на­встре­чу его же­ла­ни­ям. «Дей­ствуй быст­ро, — ска­зал он, — де­лай то, что дол­жен. Возь­ми с со­бой в по­мощ­ни­ки ко­го по­же­ла­ешь. Ес­ли ты за­вер­шишь эту ра­бо­ту, я бу­ду счи­тать, что обя­зан сво­ей им­пе­ри­ей тво­ей вер­но­сти».

Ани­цет, по­лу­чив та­ким об­ра­зом свое на­зна­че­ние, при­ка­зал неболь­шо­му от­ря­ду из фло­та со­про­вож­дать его и на­пра­вил­ся на вил­лу, где укры­лась Агрип­пи­на. Он об­на­ру­жил тол­пу де­ре­вен­ских жи­те­лей, со­брав­ших­ся у во­рот вил­лы. Они бы­ли при­вле­че­ны ту­да из­ве­сти­ем о несча­стье, слу­чив­шем­ся с Агрип­пи­ной, им бы­ло лю­бо­пыт­но узнать все по­дроб­но­сти слу­чив­ше­го­ся или, воз­мож­но, же­лая по­здра­вить Агрип­пи­ну со спа­се­ни­ем. Ко­гда эти кре­стьяне уви­де­ли при­бли­жа­ю­щий­ся во­ору­жен­ный от­ряд Ани­це­та, они не зна­ли, что это озна­ча­ло, но бы­ли силь­но встре­во­же­ны и раз­бе­жа­лись во все сто­ро­ны.

Страж­ни­ки у во­рот вил­лы Агрип­пи­ны ока­за­ли неко­то­рое со­про­тив­ле­ние сол­да­там, но вско­ре они бы­ли сби­ты с ног; во­ро­та рас­пах­ну­лись, и Ани­цет во­шел во гла­ве сво­е­го от­ря­да мор­ских пе­хо­тин­цев. Агрип­пи­на, ко­то­рая в это вре­мя на­хо­ди­лась на сво­ей кро­ва­ти во внут­рен­них по­ко­ях, услы­ша­ла шум и су­ма­то­ху и бы­ла силь­но встре­во­же­на. Несколь­ко дру­зей, ко­то­рые бы­ли с ней, услы­шав ша­ги во­ору­жен­ных лю­дей на лест­ни­це, в смя­те­нии вы­бе­жа­ли из ком­на­ты че­рез от­дель­ную дверь, оста­вив Агрип­пи­ну на­едине со сво­ей слу­жан­кой. Слу­жан­ка, по­мед­лив мгно­ве­ние, то­же убе­жа­ла, и Агрип­пи­на, ис­че­зая, ска­за­ла ей: «Ты то­же со­би­ра­ешь­ся по­ки­нуть ме­ня?» В тот же мо­мент Ани­цет рас­пах­нул вход­ную дверь и во­шел в со­про­вож­де­нии двух сво­их офи­це­ров. Трое во­ору­жен­ных муж­чин с вы­ра­же­ни­ем сви­ре­пой и без­жа­лост­ной ре­ши­мо­сти на ли­цах по­до­шли к по­сте­ли Агрип­пи­ны.

Агрип­пи­на бы­ла силь­но на­пу­га­на, но со­хра­ни­ла неко­то­рое внеш­нее са­мо­об­ла­да­ние и, при­под­няв­шись в по­сте­ли, при­сталь­но по­смот­ре­ла на сво­их убийц.

«Ты про­ис­хо­дишь от мо­е­го сы­на?» — спро­си­ла она.

Они не от­ве­ти­ли.

«Ес­ли ты при­шел узнать, как я се­бя чув­ствую, — ска­за­ла она, — ска­жи ему, что мне луч­ше и ско­ро я бу­ду со­всем здо­ро­ва. Я не мо­гу по­ве­рить, что он мог по­слать те­бя при­чи­нить мне ка­кое-ли­бо на­си­лие или вред.»

В этот мо­мент один из убийц уда­рил несчаст­ную мать сво­ей ду­бин­кой. Од­на­ко ру­ка са­мо­го за­ка­лен­но­го и без­жа­лост­но­го чу­до­ви­ща обыч­но вна­ча­ле немно­го под­ка­ши­ва­ет­ся при вы­пол­не­нии по­доб­ной ра­бо­ты, и удар на­нес Агрип­пине лишь незна­чи­тель­ную ра­ну. Од­на­ко она сра­зу по­ня­ла, что все по­те­ря­но — что на­сту­пил горь­кий мо­мент смер­ти, — но вме­сто то­го, что­бы под­дать­ся эмо­ци­ям ужа­са и от­ча­я­ния, ко­то­рые, как мож­но бы­ло ожи­дать, долж­ны бы­ли пе­ре­пол­нить серд­це жен­щи­ны при та­кой сцене, ее сви­ре­пый и неукро­ти­мый дух про­бу­дил­ся к но­вой жиз­ни и си­ле в этой ужас­ной си­ту­а­ции. Ко­гда убий­цы при­бли­зи­лись к ней с под­ня­ты­ми в воз­дух ме­ча­ми, го­то­вясь уда­рить ее, она сбро­си­ла с се­бя по­стель­ное бе­лье, что­бы об­на­жить се­бя, и при­зва­ла сво­их убийц уда­рить ее в утро­бу. «Имен­но там, — ска­за­ла она, — дол­жен быть на­не­сен удар но­жом, ко­гда мать долж­на быть уби­та сво­им сы­ном». Она бы­ла мгно­вен­но прон­зе­на мно­же­ством ран во всех ча­стях сво­е­го те­ла и умер­ла, ба­рах­та­ясь в кро­ви, ко­то­рая по­тек­ла на ло­же, на ко­то­ром она ле­жа­ла.

Ани­цет и его то­ва­ри­щи, ко­гда де­ло бы­ло сде­ла­но, неко­то­рое вре­мя смот­ре­ли на без­жиз­нен­ное те­ло, а за­тем, сно­ва со­брав сол­дат, ко­то­рых они оста­ви­ли у во­рот, вер­ну­лись в Байи с этой ве­стью. Пер­вое чув­ство, ко­то­рое ис­пы­тал Нерон, услы­шав, что все кон­че­но, бы­ло об­лег­че­ние. Од­на­ко вско­ре он об­на­ру­жил, что ка­ким бы чу­до­ви­щем он ни был, его со­весть еще не бы­ла на­столь­ко отуп­ле­на, что­бы он мог со­вер­шить по­доб­ный по­сту­пок, не вы­звав ее би­ча. Как толь­ко он на­чал раз­мыш­лять о том, что на­тво­рил, его ду­шу пе­ре­пол­ни­ли рас­ка­я­ние и ужас. Оста­ток но­чи он про­вел в ужас­ной аго­нии, ино­гда си­дел мол­ча и непо­движ­но, гля­дя в пу­сто­ту, как буд­то его спо­соб­но­сти бы­ли сби­ты с тол­ку и утра­че­ны, а за­тем вне­зап­но вска­ки­вал, изум­лен­ный и дро­жа­щий, и ди­ко ози­рал­ся по сто­ро­нам, как буд­то охва­чен­ный вне­зап­ным безу­ми­ем. Его ди­кий и жут­кий вид, кон­вуль­сив­ная же­сти­ку­ля­ция, бес­связ­ный бред и сто­ны сви­де­тель­ство­ва­ли об ужа­се, ко­то­рый он пе­ре­жил, и бы­ли на­столь­ко ужас­ны, что его офи­це­ры и при­бли­жен­ные ша­ра­ха­лись от его при­сут­ствия и не зна­ли, что де­лать.

В кон­це кон­цов они по­сла­ли од­но­го за дру­гим, что­бы по­пы­тать­ся успо­ко­ить и уте­шить его. Их уси­лия, од­на­ко, не увен­ча­лись боль­шим успе­хом. Ко­гда на­сту­пи­ло утро, оно при­нес­ло с со­бой неко­то­рую сте­пень са­мо­об­ла­да­ния; но ужас­ное бре­мя ви­ны, да­вив­шее на ра­зум Неро­на, все еще де­ла­ло его невы­ра­зи­мо несчаст­ным. Он ска­зал, что боль­ше не мог оста­вать­ся на ме­сте, по­сколь­ку все, что он ви­дел, вил­лы, ко­раб­ли, мо­ре, бе­рег и все дру­гие пред­ме­ты во­круг него, бы­ли на­столь­ко свя­за­ны в его со­зна­нии с мыс­лью о его ма­те­ри и вос­по­ми­на­ни­ем о его ужас­ном пре­ступ­ле­нии, что он не мог их вы­не­сти.

Тем вре­ме­нем, как толь­ко слу­ги на вил­ле Агрип­пи­ны об­на­ру­жи­ли, что Ани­цет и его от­ряд ушли, они вер­ну­лись в по­кои сво­ей гос­по­жи и с невы­ра­зи­мым ужа­сом взи­ра­ли на зре­ли­ще, ко­то­рое их там ожи­да­ло. Ани­цет оста­вил несколь­ко сво­их лю­дей, что­бы по­за­бо­тить­ся о за­хо­ро­не­нии те­ла, по­сколь­ку бы­ло важ­но, что­бы оно бы­ло убра­но с глаз до­лой без про­мед­ле­ния, по­сколь­ку мож­но бы­ло ожи­дать, что все, кто уви­дит его, бу­дут силь­но воз­му­ще­ны ви­нов­ни­ка­ми та­ко­го пре­ступ­ле­ния. Ли­цо в со­сто­я­нии по­коя, ко­то­рое оно при­ня­ло по­сле смер­ти, ка­за­лось чрез­вы­чай­но кра­си­вым и, ка­за­лось, об­ра­ща­лось к немо­му, но тро­га­тель­но­му при­зы­ву к со­чув­ствию каж­до­го зри­те­ля. Сле­до­ва­тель­но, необ­хо­ди­мо бы­ло по­то­ро­пить­ся. Кро­ме то­го, са­ми сол­да­ты бы­ли нетер­пе­ли­вы. Они хо­те­ли по­ско­рее по­кон­чить со сво­ей ужас­ной ра­бо­той и уй­ти.

В со­от­вет­ствии с этим они со­ору­ди­ли по­гре­баль­ный ко­стер в са­ду вил­лы, ис­поль­зуя для этой це­ли те ма­те­ри­а­лы, ко­то­рые по­па­лись под ру­ку, а за­тем пе­ре­нес­ли те­ло Агрип­пи­ны на кро­вать, на ко­то­рой оно ле­жа­ло, и все вме­сте по­ло­жи­ли на этот ко­стер. Бы­ли разо­жже­ны ко­ст­ры. Сол­да­ты сто­я­ли ря­дом, по­ка ку­ча не по­чти до­го­ре­ла, а за­тем ушли, оста­вив уби­тых го­рем слуг Агрип­пи­ны у тле­ю­щих уг­лей.

IX. — КРАЙНЯЯ ПОРОЧНОСТЬ
62 – 64 гг. н. э.

Же­сто­кость пре­ступ­ле­ния Неро­на в убий­стве Агрип­пи­ны. — По­сла­ния Неро­на се­на­ту. — Дей­ствия се­на­та. — Нерон раз­во­дит­ся с Ок­та­ви­ей и же­нит­ся на По­ппее. — Ок­та­вия из­гна­на из Ри­ма. — Ани­кет.— Несчаст­ли­вая судь­ба Ок­та­вии. — Об­ви­не­ния про­тив нее. — Она пре­да­на смер­ти. — Край­няя раз­вра­щен­ность. — Нерон при­хо­дит в се­бя от угры­зе­ний со­ве­сти. — Его раз­лич­ные пре­ступ­ле­ния. — Об­ще­ствен­ные де­ла за­бы­ты. — Его вы­ступ­ле­ния на сцене.-Музыкальное об­ра­зо­ва­ние. — Успех Неро­на. — Его обу­чен­ные ап­ло­дис­мен­ты. — Пра­ви­ла и пред­пи­са­ния в те­ат­ре. — Скач­ки и иг­ры. — Неро в це­лом по­бе­ди­тель. — Его лич­ное по­ве­де­ние и ха­рак­тер. — Его ноч­ные по­та­сов­ки. — Бес­по­ряд­ки и из­ли­ше­ства­ми. — Его гран­ди­оз­ные пи­ры. — Ис­кус­ствен­ное озе­ро. — Огром­ные сум­мы де­нег, по­тра­чен­ные Неро­ном. — Его лю­бим­цы. — Его экс­кур­сии в Остию. — Со­жже­ние Ри­ма. — Неро­на об­ви­ня­ют в под­жо­ге. — Его ве­ро­ят­ные мо­ти­вы. — Он при­хо­дит по­смот­реть на по­жар.— Он празд­ну­ет это со­бы­тие пес­ней.

В со­пут­ству­ю­щих об­сто­я­тель­ствах, свя­зан­ных с убий­ством Неро­ном сво­ей ма­те­ри, не бы­ло ни­че­го, что мог­ло бы хоть в ма­лей­шей сте­пе­ни смяг­чить со­де­ян­ное. Это не бы­ло ак­том са­мо­обо­ро­ны. Агрип­пи­на не при­чи­ня­ла ему вре­да и не со­би­ра­лась при­чи­нять ему ни­ка­ко­го вре­да. Это не был акт по­спеш­но­го на­си­лия, вы­зван­ный вне­зап­ной стра­стью. Это не тре­бо­ва­лось по ка­кой-ли­бо по­ли­ти­че­ской необ­хо­ди­мо­сти как сред­ство для до­сти­же­ния ка­кой-то ве­ли­кой и же­лан­ной об­ще­ствен­ной це­ли. Это бы­ло хлад­но­кров­ное, пред­на­ме­рен­ное и хо­ро­шо про­ду­ман­ное пре­ступ­ле­ние, со­вер­шен­ное ис­клю­чи­тель­но с це­лью убрать с пу­ти со­вер­шив­ше­го его пре­пят­ствие для со­вер­ше­ния дру­го­го пре­ступ­ле­ния. Нерон хлад­но­кров­но убил свою мать про­сто по­то­му, что она сто­я­ла на пу­ти его пла­нов раз­ве­стись со сво­ей невин­ной же­ной и же­нить­ся по пре­лю­бо­де­я­нию на дру­гой жен­щине.

В те­че­ние неко­то­ро­го вре­ме­ни по­сле со­вер­ше­ния это­го ве­ли­ко­го пре­ступ­ле­ния ра­зум Неро­на тер­за­ли ужас­ные стра­хи, и он по­сто­ян­но, днем и но­чью, ис­пы­ты­вал му­ки рас­ка­я­ния и ужа­са. Он не осме­ли­вал­ся вер­нуть­ся в Рим, не зная, до ка­кой сте­пе­ни мо­жет вы­рас­ти на­род­ное воз­му­ще­ние, ко­то­рое, есте­ствен­но, бы­ло бы вы­зва­но столь чу­до­вищ­ным по­ступ­ком; или ка­ко­вы мо­гут быть по­след­ствия для него, ес­ли бы он по­явил­ся в го­ро­де. Со­от­вет­ствен­но, он неко­то­рое вре­мя оста­вал­ся на по­бе­ре­жье в Неа­по­ле, го­ро­де, в ко­то­рый он уда­лил­ся из Байи. От­сю­да он от­прав­лял раз­лич­ные по­сла­ния в рим­ский се­нат, объ­яс­няя и оправ­ды­вая то, что он на­зы­вал каз­нью сво­ей ма­те­ри. Он при­тво­рил­ся, что при­знал ее ви­нов­ной в из­мен­ни­че­ских за­го­во­рах про­тив него и про­тив го­су­дар­ства, и что ее смер­ти на­сто­я­тель­но тре­бо­ва­ли как един­ствен­но­го сред­ства обес­пе­че­ния об­ще­ствен­ной без­опас­но­сти. Се­на­то­ры нена­ви­де­ли Неро­на и пи­та­ли от­вра­ще­ние к его пре­ступ­ле­ни­ям; но они бы­ли по­ра­же­ны ужас­ной вла­стью, ко­то­рую он осу­ществ­лял над ни­ми че­рез ар­мию, ко­то­рая, как они зна­ли, бы­ла пол­но­стью под­чи­не­на его во­ле, и их стра­хом пе­ред его без­жа­лост­ным и от­ча­ян­ным ха­рак­те­ром. Они при­ня­ли ре­зо­лю­ции, одоб­ря­ю­щие то, что он сде­лал. Его офи­це­ры и фа­во­ри­ты в Ри­ме со­об­щи­ли ему, что в сто­ли­це с от­вра­ще­ни­ем от­но­сят­ся к па­мя­ти Агрип­пи­ны и что, уни­что­жив ее, он, как счи­та­лось, ока­зал боль­шую услу­гу го­су­дар­ству. Эти пред­став­ле­ния в ка­кой-то ме­ре успо­ко­и­ли его ра­зум, и в кон­це кон­цов он вер­нул­ся в го­род.

В свое вре­мя он раз­вел­ся с Ок­та­ви­ей и же­нил­ся на По­ппее. Ок­та­вия, од­на­ко, все еще оста­ва­лась в Ри­ме, про­жи­вая в от­ве­ден­ных ей апар­та­мен­тах в од­ном из им­пе­ра­тор­ских двор­цов. Ее вы­со­кое про­ис­хож­де­ние и вы­да­ю­ще­е­ся по­ло­же­ние, а глав­ное, со­чув­ствие, ко­то­рое ис­пы­ты­ва­ли к ней в ее несча­стьях, сде­ла­ли ее объ­ек­том боль­шо­го вни­ма­ния. Лю­ди воз­ло­жи­ли гир­лян­ды на ее ста­туи в об­ще­ствен­ных ме­стах го­ро­да и снес­ли те, что бы­ли уста­нов­ле­ны по при­ка­зу Неро­на на ста­ту­ях По­ппеи. Эти и дру­гие про­яв­ле­ния на­род­ных чувств рас­па­ли­ли нена­висть и рев­ность По­ппеи до та­кой сте­пе­ни, что она под­ку­пи­ла од­но­го из слуг Ок­та­вии об­ви­нить свою гос­по­жу в по­зор­ном пре­ступ­ле­нии. По­сле та­ко­го об­ви­не­ния дру­гих жен­щин, на­хо­див­ших­ся на служ­бе у Ок­та­вии, под­верг­ли пыт­ке, что­бы за­ста­вить их сви­де­тель­ство­вать про­тив нее. Они, од­на­ко, несмот­ря на пыт­ки, про­дол­жа­ли на­ста­и­вать на ее неви­нов­но­сти. Тем не ме­нее По­ппея на­ста­и­ва­ла на том, что­бы ее осу­ди­ли, и в кон­це кон­цов, что­бы ском­про­ме­ти­ро­вать де­ло, Нерон со­гла­сил­ся из­гнать ее из го­ро­да.

Ее от­пра­ви­ли на вил­лу на мор­ском по­бе­ре­жье, по со­сед­ству с тем ме­стом, где сто­ял Ани­цет со сво­им фло­том. Но По­ппея не поз­во­ли­ла бы ей жить спо­кой­но да­же в из­гна­нии. Вско­ре она вы­дви­ну­ла про­тив се­бя об­ви­не­ние в ор­га­ни­за­ции за­го­во­ра про­тив пра­ви­тель­ства Неро­на и в под­ку­пе Ани­це­та с це­лью за­ру­чить­ся со­труд­ни­че­ством фло­та в осу­ществ­ле­нии пре­да­тель­ских за­мыс­лов. Сам Ани­цет за­сви­де­тель­ство­вал прав­ди­вость это­го об­ви­не­ния. Он ска­зал, что Ок­та­вия раз­ра­бо­та­ла та­кой план и что она лич­но пол­но­стью от­да­лась ему, что­бы по­бу­дить его при­со­еди­нить­ся к нему. Со­от­вет­ствен­но, Ок­та­вия бы­ла при­го­во­ре­на к смер­ти.

Несмот­ря на по­ка­за­ния Ани­це­та, в то вре­мя Ок­та­вия, как пра­ви­ло, не счи­та­лась ви­нов­ной по об­ви­не­нию, по ко­то­ро­му ее осу­ди­ли. Пред­по­ла­га­лось, что Ани­цет был по­бу­жен обе­ща­ни­я­ми и взят­ка­ми Неро­на и По­ппеи сфаб­ри­ко­вать эту ис­то­рию, что­бы у них был пред­лог пре­дать Ок­та­вию смер­ти. Как бы то ни бы­ло, несчаст­ная прин­цес­са бы­ла осуж­де­на, и при­го­вор, вы­не­сен­ный ей, гла­сил, что она долж­на уме­реть.

Жизнь Ок­та­вии, ка­ким бы вы­со­ким ни бы­ло ее по­ло­же­ние по от­но­ше­нию к зем­но­му ве­ли­чию, бы­ла пол­на непре­рыв­ных стра­да­ний и пе­ча­ли. Она бы­ла за­му­жем за Неро­ном, ко­гда бы­ла со­всем ре­бен­ком, и в те­че­ние все­го пе­ри­о­да ее свя­зи с му­жем он от­но­сил­ся к ней с по­сто­ян­ной недоб­ро­же­ла­тель­но­стью и пре­не­бре­же­ни­ем. В кон­це кон­цов она бы­ла же­сто­ко раз­ве­де­на с ним и из­гна­на из сво­е­го род­но­го го­ро­да по об­ви­не­нию са­мо­го по­зор­но­го ха­рак­те­ра, хо­тя и пол­но­стью лож­но­му, — и до то­го, как про­тив нее бы­ло вы­дви­ну­то это по­след­нее об­ви­не­ние, ка­за­лось, что пе­ред ней не бы­ло ни­че­го, кро­ме пер­спек­ти­вы про­ве­сти оста­ток сво­их дней в жал­ком и без­на­деж­ном из­гна­нии. Она все еще цеп­ля­лась за жизнь, и ко­гда по­слан­цы Неро­на при­шли ска­зать ей, что она долж­на уме­реть, ее охва­ти­ли вол­не­ние и ужас.

Она умо­ля­ла их со сле­за­ми и аго­ни­ей со­хра­нить ей жизнь. По ее сло­вам, она ни­ко­гда не до­ста­вит им­пе­ра­то­ру ни­ка­ких хло­пот и ни­ко­им об­ра­зом не вме­ша­ет­ся ни в один из его пла­нов. Она доб­ро­воль­но от­ка­за­лась от всех при­тя­за­ний на то, что­бы быть его же­ной, и все­гда бу­дет счи­тать се­бя все­го лишь его сест­рой. Она жи­ла бы в уеди­не­нии в лю­бом ме­сте, ко­то­рое Нерон на­зна­чил бы ей ме­стом жи­тель­ства, и ни­ко­гда бы не при­чи­ни­ла ему ни ма­лей­ше­го бес­по­кой­ства. Па­ла­чи пре­рва­ли эти моль­бы, схва­тив несчаст­ную прин­цес­су по­сре­ди тол­пы, свя­за­ли ей ру­ки и но­ги рем­ня­ми и вскры­ли ве­ны. Од­на­ко при та­ком об­ра­ще­нии она упа­ла в об­мо­рок, и ко­гда ве­ны бы­ли вскры­ты, несчаст­ная жерт­ва ле­жа­ла пас­сив­ная и бес­чув­ствен­ная в ру­ках сво­их па­ла­чей, и кровь не тек­ла. Итак, они от­нес­ли ее в ба­ню, ко­то­рая ока­за­лась на­го­то­ве непо­да­ле­ку, и, за­пе­рев ее в ней, оста­ви­ли за­ды­хать­ся от па­ра.

Та­ким об­ра­зом, ве­ли­кое, вен­ча­ю­щее жизнь Неро­на пре­ступ­ле­ние — ибо убий­ство Агрип­пи­ны, пре­лю­бо­дей­ный брак с По­ппе­ей и по­сле­ду­ю­щее убий­ство Ок­та­вии сле­ду­ет рас­смат­ри­вать как од­но, хо­тя и слож­ное пре­ступ­ле­ние, — бы­ло со­вер­шен­ным. Это бы­ло пре­ступ­ле­ние вы­со­чай­шей же­сто­ко­сти. От­крыть путь к пре­лю­бо­дей­но­му бра­ку пред­на­ме­рен­ным и же­сто­ким убий­ством ма­те­ри, а за­тем скре­пить его убий­ством невин­ной же­ны, очер­няя в то же вре­мя ее па­мять со­вер­шен­но неза­слу­жен­ным по­зо­ром, пред­став­ля­ет со­бой пре­ступ­ле­ние, ко­то­рое по сво­ей про­ти­во­есте­ствен­ной и чу­до­вищ­ной чу­до­вищ­но­сти долж­но рас­смат­ри­вать­ся как сто­я­щее во гла­ве все­го, че­го ко­гда-ли­бо до­стиг­ла че­ло­ве­че­ская раз­вра­щен­ность.

Нерон по­сте­пен­но опра­вил­ся от угры­зе­ний со­ве­сти и ужа­са, с ко­то­ры­ми со­вер­ше­ние этих зло­де­я­ний по­на­ча­лу оше­ло­ми­ло его; и что­бы уско­рить свое осво­бож­де­ние, он без­рас­суд­но бро­сал­ся во все­воз­мож­ные буй­ства и из­ли­ше­ства­ми и в кон­це кон­цов на­столь­ко за­ка­лил се­бя в пре­ступ­ле­ни­ях, что всю остав­шу­ю­ся жизнь со­вер­шал са­мые от­вра­ти­тель­ные по­ступ­ки без ка­ких-ли­бо ви­ди­мых угры­зе­ний со­ве­сти. В кон­це кон­цов он убил са­му По­ппею пин­ком, ко­то­рый на­нес ей в по­ры­ве стра­сти в то вре­мя, ко­гда об­сто­я­тель­ства сло­жи­лись для нее так, что на­си­лие вы­зва­ло преж­де­вре­мен­ную и неесте­ствен­ную бо­лезнь. Поз­же он при­ка­зал сво­им ра­бам уто­пить ее сы­на в мо­ре, ко­гда был на ры­бал­ке, по­то­му что по­ни­мал, что маль­чик, иг­рая с дру­ги­ми детьми, ча­сто иг­рал роль им­пе­ра­то­ра. Он отра­вил сво­е­го ге­не­ра­ла Бур­ра. Он по­слал ему яд под пред­ло­гом то­го, что это бы­ло ме­ди­цин­ское сред­ство от оте­ка гор­ла, ко­то­рым стра­дал Бурр. Бур­рус вы­пил на­пи­ток под та­ким впе­чат­ле­ни­ем и умер. Он уни­что­жил по­доб­ны­ми сред­ства­ми в те­че­ние сво­ей жиз­ни боль­шое ко­ли­че­ство сво­их род­ствен­ни­ков и го­су­дар­ствен­ных чи­нов­ни­ков, так что ед­ва ли был че­ло­век, всту­пив­ший с ним в ка­кую-ли­бо близ­кую связь, ко­то­рая ра­но или позд­но не за­кон­чи­лась бы на­силь­ствен­ным пу­тем.

В те­че­ние все­го сво­е­го прав­ле­ния Нерон по­чти пол­но­стью пре­не­бре­гал го­су­дар­ствен­ны­ми де­ла­ми им­пе­рии, оче­вид­но, рас­смат­ри­вая огром­ную власть и огром­ные ре­сур­сы, ко­то­рые бы­ли в его рас­по­ря­же­нии, лишь как сред­ство для бо­лее пол­но­го удо­вле­тво­ре­ния сво­их лич­ных склон­но­стей и стра­стей. Един­ствен­ным че­сто­лю­би­ем, ко­то­рое, ка­за­лось, ко­гда-ли­бо дви­га­ло им, бы­ло стрем­ле­ние к сла­ве пев­ца и ак­те­ра на сцене.

В то вре­мя, ко­гда он на­чи­нал свою ка­рье­ру, счи­та­лось со­вер­шен­но ни­же до­сто­ин­ства лю­бо­го рим­ля­ни­на вы­со­ко­го ран­га участ­во­вать в лю­бом пуб­лич­ном пред­став­ле­нии по­доб­но­го ро­да; но Нерон, еще в юно­сти возо­мнив­ший о сво­их до­сто­ин­ствах пев­ца, с боль­шим усер­ди­ем по­свя­тил се­бя со­вер­шен­ство­ва­нию сво­е­го го­ло­са, и, по­сколь­ку льсте­цы, ко­то­рые, ко­неч­но же, все­гда бы­ли ря­дом с ним, по­ощ­ря­ли его в том, что он де­лал, его ин­те­рес к му­зы­каль­но­му ис­кус­ству со вре­ме­нем пе­ре­рос в экс­тра­ва­гант­ную страсть. Он с ве­ли­чай­шим тер­пе­ни­ем под­вер­гал­ся стро­гим тре­ни­ров­кам, обыч­ным в те вре­ме­на для раз­ви­тия и улуч­ше­ния го­ло­са; та­ким как дли­тель­ное ле­жа­ние на спине со свин­цо­вой тя­же­стью на гру­ди, что­бы за­ста­вить мыш­цы гру­ди под­вер­гать­ся чрез­вы­чай­но­му на­пря­же­нию с це­лью их укреп­ле­ния, а так­же при­е­му раз­лич­ных ле­карств для очи­ще­ния го­ло­са и рас­слаб­ле­ния ор­га­низ­ма. Он был на­столь­ко до­во­лен успе­хом этих уси­лий, что на­чал ис­пы­ты­вать огром­ное же­ла­ние вы­сту­пать пуб­лич­но на сцене. Со­от­вет­ствен­но, он на­чал при­ни­мать ме­ры для это­го. Впер­вые он по­явил­ся на част­ных вы­став­ках, в им­пе­ра­тор­ских двор­цах и са­дах, где при­сут­ство­ва­ли толь­ко знать Ри­ма и при­гла­шен­ные го­сти. Од­на­ко он по­сте­пен­но рас­ши­рял свою ауди­то­рию и, на­ко­нец, вы­шел на об­ще­ствен­ную сце­ну — сна­ча­ла, од­на­ко, для то­го, что­бы под­го­то­вить об­ще­ствен­ное со­зна­ние к то­му, что в про­тив­ном слу­чае они со­чли бы боль­шим уни­же­ни­ем, по­буж­дая сы­но­вей неко­то­рых пред­ста­ви­те­лей выс­шей зна­ти участ­во­вать в по­доб­ных раз­вле­че­ни­ях. Он был на­столь­ко до­во­лен успе­хом, ко­то­рый, как он се­бе пред­став­лял, имел в сво­ей ка­рье­ре, что по­свя­тил по­доб­ным вы­ступ­ле­ни­ям боль­шую часть сво­е­го вре­ме­ни в те­че­ние всей сво­ей жиз­ни. Ко­неч­но, его лю­бовь к ап­ло­дис­мен­там в его те­ат­раль­ной ка­рье­ре рос­ла слиш­ком быст­ро, что­бы удо­вле­тво­рять­ся есте­ствен­ны­ми и обы­ден­ны­ми сред­ства­ми ее удо­вле­тво­ре­ния, и, со­от­вет­ствен­но, он са­мым аб­сурд­ным об­ра­зом ор­га­ни­зо­вал со­зда­ние для сво­их пред­став­ле­ний вы­мыш­лен­ной и фаль­ши­вой зна­ме­ни­то­сти. Од­но вре­мя у него был на­ем­ный от­ряд из пя­ти ты­сяч че­ло­век, ко­то­рые ап­ло­ди­ро­ва­ли ему в огром­ных цир­ках и ам­фи­те­ат­рах, где он вы­сту­пал. Этих лю­дей ре­гу­ляр­но обу­ча­ли ап­ло­дис­мен­там, как буд­то это бы­ло ис­кус­ство, ко­то­рым мож­но овла­деть пу­тем изу­че­ния и на­став­ле­ния. IT­это бы­ло, по су­ти, ис­кус­ством в том ви­де, в ка­ком они его прак­ти­ко­ва­ли: раз­ные спо­со­бы ап­ло­дис­мен­тов на­зна­ча­лись за раз­ные ви­ды за­слуг, и от ис­пол­ни­те­лей тре­бо­ва­лась пре­дель­ная точ­ность в со­гла­со­ван­но­сти их дей­ствий и в их по­ви­но­ве­нии сиг­на­лам. Он так­же тре­бо­вал, что­бы в дни, ко­гда ему пред­сто­я­ло вы­сту­пать, две­ри те­ат­ра бы­ли за­кры­ты, ко­гда пуб­ли­ка в сбо­ре, и ни под ка­ким пред­ло­гом не раз­ре­шал­ся вы­ход. Та­кие по­ста­нов­ле­ния, ко­неч­но, вы­зы­ва­ли мно­го на­ре­ка­ний и на­сме­шек, осо­бен­но по­то­му, что се­ан­сы на этих зре­ли­щах ино­гда бы­ли за­тяж­ны­ми и уто­ми­тель­ны­ми до по­след­ней сте­пе­ни. Да­же вне­зап­ная бо­лезнь не бы­ла до­ста­точ­ной при­чи­ной для то­го, что­бы поз­во­лить зри­те­лю уда­лить­ся, и по­это­му го­во­ри­ли, что лю­ди ино­гда си­му­ли­ро­ва­ли смерть, что­бы их про­во­ди­ли на по­хо­ро­ны. В неко­то­рых слу­ча­ях, как го­во­ри­ли, ро­ды про­ис­хо­ди­ли в те­ат­рах, ма­те­ри неосто­рож­но при­хо­ди­ли вме­сте с тол­пой по­смот­реть на зре­ли­ща, долж­ным об­ра­зом не об­ду­мав, ка­ков мо­жет быть эф­фект воз­буж­де­ния, а за­тем им не раз­ре­ша­лось уда­лить­ся.

По­ми­мо пе­ния и ак­тер­ской иг­ры на сцене, Неро при­ни­мал уча­стие во всех дру­гих об­ще­ствен­ных раз­вле­че­ни­ях. Он участ­во­вал в ка­че­стве кон­ку­рен­та за приз в скач­ках и иг­рах лю­бо­го ро­да. Ко­неч­но, он все­гда вы­хо­дил по­бе­ди­те­лем. Эта цель до­сти­га­лась ино­гда при тай­ном по­пу­сти­тель­стве дру­гих участ­ни­ков, а ино­гда и пу­тем от­кры­то­го под­ку­па су­дей. Неле­пое тще­сла­вие и са­мо­мне­ние Неро­на, ка­за­лось, бы­ли пол­но­стью удо­вле­тво­ре­ны по­лу­че­ни­ем при­за, не об­ра­щая ни­ка­ко­го вни­ма­ния на во­прос о том, за­слу­жен ли он его. Ино­гда он воз­вра­щал­ся из по­ез­док по чу­жим го­ро­дам, где вы­сту­пал на сцене на боль­ших пуб­лич­ных празд­не­ствах, и с три­ум­фом въез­жал в Рим, с гир­лян­да­ми, ко­ро­на­ми и дру­ги­ми на­гра­да­ми, ко­то­рые он за­во­е­вал, ко­то­рые про­хо­ди­ли пе­ред ним в про­цес­сии, в ма­не­ре, в ко­то­рой вы­да­ю­щи­е­ся во­е­на­чаль­ни­ки име­ли обык­но­ве­ние де­мон­стри­ро­вать тро­феи сво­их во­ен­ных по­бед, воз­вра­ща­ясь из за­ру­беж­ных кам­па­ний.

На са­мом де­ле Нерон во­об­ще по­яв­лял­ся пе­ред пуб­ли­кой толь­ко в со­вер­ше­нии по­доб­ных жал­ких безумств, а в сво­ем лич­ном по­ве­де­нии и ха­рак­те­ре он очень быст­ро опу­стил­ся, по­сле то­го как при­шел к вла­сти, до са­мой низ­кой сте­пе­ни рас­то­чи­тель­но­сти и по­ро­ка. Про­ве­дя ве­чер в пьян­стве и раз­вра­те, он, как уже го­во­ри­лось, в пол­ночь вы­хо­дил на ули­цы, что­бы сме­шать­ся там с са­мы­ми мерз­ки­ми муж­чи­на­ми и жен­щи­на­ми го­ро­да в дра­ках и бес­по­ряд­ках. Во вре­мя этих про­гу­лок он на­па­дал на мир­ные груп­пы, ко­то­рых слу­чай­но встре­чал на ули­цах, и ес­ли они ока­зы­ва­ли со­про­тив­ле­ние, он и его то­ва­ри­щи из­би­ва­ли их и сбра­сы­ва­ли в ка­на­лы или от­кры­тую ка­на­ли­за­цию. Ино­гда в этих бо­ях он сам тер­пел по­ра­же­ние, и од­на­жды он был очень бли­зок к то­му, что­бы рас­стать­ся с жиз­нью, бу­дучи по­чти уби­тым уда­ра­ми, на­не­сен­ны­ми ему неким рим­ским се­на­то­ром, же­ну ко­то­ро­го он оскор­бил, ко­гда она шла со сво­им му­жем по ули­це. Се­на­тор, ко­неч­но, не знал его. Он имел обык­но­ве­ние хо­дить в те­атр пе­ре­оде­тым, в ком­па­нии с бан­дой то­ва­ри­щей, по­хо­жих по ха­рак­те­ру на него са­мо­го, и вы­смат­ри­вать воз­мож­но­сти спро­во­ци­ро­вать или по­ощ­рять там бес­по­ряд­ки. Вся­кий раз, ко­гда ему уда­ва­лось до­ве­сти эти бес­по­ряд­ки до на­сто­я­ще­го на­си­лия, он вме­ши­вал­ся в дра­ку и бро­сал в лю­дей кам­ни и об­лом­ки сло­ман­ных ска­ме­ек и ме­бе­ли.

Че­рез неко­то­рое вре­мя, ко­гда он стал бо­лее сме­лым и от­ча­ян­ным в сво­ем зло­дей­стве, он на­чал от­бра­сы­вать вся­кую мас­ки­ров­ку и, на­ко­нец, ка­за­лось, дей­стви­тель­но по­лу­чал гор­дость и удо­воль­ствие, де­мон­стри­руя сце­ны буй­ства и из­ли­шеств, в ко­то­рых он участ­во­вал, са­мым наг­лым об­ра­зом на гла­зах у пуб­ли­ки. Он устра­и­вал гран­ди­оз­ные пи­ры в об­ще­ствен­ных ам­фи­те­ат­рах и на арене цир­ка и пьян­ство­вал там в ком­па­нии са­мых рас­пут­ных муж­чин и жен­щин го­ро­да — зре­ли­ще для все­го на­се­ле­ния. В од­ной из ча­стей го­ро­да бы­ло боль­шое ис­кус­ствен­ное озе­ро или во­до­хра­ни­ли­ще, по­стро­ен­ное с це­лью де­мон­стра­ции ими­та­ци­он­ных пред­став­ле­ний ма­нев­ров фло­тов и мор­ских сра­же­ний для раз­вле­че­ния лю­дей на боль­ших об­ще­ствен­ных празд­не­ствах. Ко­неч­но, на бе­ре­гу это­го озе­ра бы­ло мно­же­ство ря­дов си­де­ний для раз­ме­ще­ния зри­те­лей. Нерон за­вла­дел этим со­ору­же­ни­ем для неко­то­рых сво­их ку­те­жей, что­бы по­лу­чить боль­ше про­сто­ра для по­ка­зу­хи. В та­ких слу­ча­ях во­ду от­ка­чи­ва­ли и за­кры­ва­ли во­ро­та, а за­тем на­сти­ла­ли дно ре­зер­ву­а­ра, что­бы осво­бо­дить ме­сто для сто­лов.

Сум­мы де­нег, ко­то­рые Нерон тра­тил в по­гоне за чув­ствен­ны­ми удо­воль­стви­я­ми, бы­ли неис­чис­ли­мы. Фак­ти­че­ски, его рас­то­чи­тель­но­сти не бы­ло гра­ниц. Ра­зу­ме­ет­ся, в его рас­по­ря­же­нии бы­ли все со­кро­ви­ща им­пе­рии, и, кро­ме то­го, он на­жил огром­ные сум­мы пу­тем штра­фов, кон­фис­ка­ций и дес­по­ти­че­ских по­бо­ров раз­лич­но­го ро­да; и по­сколь­ку он не пред­при­ни­мал ни­ка­ких об­ще­ствен­ных пред­при­я­тий — ред­ко участ­во­вал в за­ру­беж­ных вой­нах и ред­ко пред­при­ни­мал ка­кие-ли­бо по­лез­ные стро­и­тель­ства в го­ро­де, — огром­ные ре­сур­сы, на­хо­див­ши­е­ся в его рас­по­ря­же­нии, бы­ли пол­но­стью по­тра­че­ны на по­каз­ную лич­ную жизнь и чув­ствен­ные удо­воль­ствия. Пыш­ность его пи­ров, про­цес­сий, уве­се­ли­тель­ных по­ез­док и сум­мы, ко­то­рые, как го­во­рят, он рас­то­чал ино­гда день­га­ми и дра­го­цен­но­стя­ми, а ино­гда вил­ла­ми, са­да­ми и эки­па­жа­ми сво­им фа­во­ри­там, как муж­чи­нам, так и жен­щи­нам, по­чти неве­ро­ят­ны. Во вре­мя неко­то­рых уве­се­ли­тель­ных экс­кур­сий, ко­то­рые он со­вер­шал к устью Тиб­ра, вдоль бе­ре­гов ре­ки от ре­ки до мо­ря сто­я­ли па­лат­ки и до­ро­гие шат­ры. В этих шат­рах бы­ли устро­е­ны рос­кош­ные раз­вле­че­ния, а так­же кро­ва­ти и ку­шет­ки для от­ды­ха; и за все­ми ни­ми уха­жи­ва­ли кра­си­вые де­вуш­ки, ко­то­рые сто­я­ли у две­рей, при­гла­шая Неро­на и его спут­ни­ков сой­ти на бе­рег, ко­гда они про­плы­ва­ли по ре­ке на сво­их баржах. Он ло­вил ры­бу зо­ло­той се­тью, ко­то­рая тя­ну­лась шел­ко­вы­ми шну­ра­ми на­сы­щен­но­го ало­го цве­та. Вре­мя от вре­ме­ни он со­вер­шал гран­ди­оз­ные уве­се­ли­тель­ные по­езд­ки по Ита­лии или в Гре­цию в сти­ле ко­ро­лев­ских ра­у­тов. В этих экс­пе­ди­ци­ях у него ино­гда бы­ло не ме­нее ты­ся­чи по­во­зок для пе­ре­воз­ки сво­е­го ба­га­жа — му­лы, ко­то­рые тя­ну­ли их, бы­ли все под­ко­ва­ны се­реб­ром, а их по­гон­щи­ки бы­ли оде­ты в алые одеж­ды са­мо­го до­ро­го­го ка­че­ства. Во вре­мя этих экс­кур­сий его со­про­вож­да­ла так­же мно­го­чис­лен­ная сви­та ла­ке­ев и слуг-аф­ри­кан­цев, ко­то­рые но­си­ли на ру­ках бо­га­тые брас­ле­ты и вос­се­да­ли на ло­ша­дях в ве­ли­ко­леп­ных по­по­нах.

Од­ним из са­мых за­ме­ча­тель­ных со­бы­тий, про­изо­шед­ших во вре­мя прав­ле­ния Неро­на, бы­ло то, что по­лу­чи­ло на­зва­ние со­жже­ния Ри­ма, — боль­шой по­жар, в ре­зуль­та­те ко­то­ро­го бы­ла уни­что­же­на боль­шая часть го­ро­да. В то вре­мя ши­ро­ко рас­про­стра­ня­лось мне­ние, что это раз­ру­ше­ние бы­ло де­лом рук са­мо­го Неро­на, пло­дом его без­рас­суд­ной и умыш­лен­ной раз­вра­щен­но­сти. Прав­да, нет ни­ка­ких убе­ди­тель­ных до­ка­за­тельств то­го, что по­жар был устро­ен по при­ка­зу Неро­на, хо­тя один из ис­то­ри­ков то­го вре­ме­ни утвер­жда­ет, что ко­гда на­чал­ся по­жар, бы­ли за­ме­че­ны при­бли­жен­ные слу­ги, при­над­ле­жа­щие к до­му Неро­на, ко­то­рые хо­ди­ли от до­ма к до­му с го­рю­чи­ми пред­ме­та­ми и фа­ке­ла­ми, рас­про­стра­няя пла­мя. Сам он в то вре­мя на­хо­дил­ся в Ан­ции и при­е­хал в Рим толь­ко по­сле то­го, как по­жар бу­ше­вал уже мно­го дней. Ес­ли это прав­да, что по­жар был де­лом рук Неро­на, то не пред­по­ла­га­ет­ся, что он пла­ни­ро­вал вы­звать столь мас­штаб­ный по­жар. Воз­мож­но, он на­ме­ре­вал­ся раз­ру­шить лишь несколь­ко зда­ний, за­ни­мав­ших тер­ри­то­рию, ко­то­рую он хо­тел за­нять для рас­ши­ре­ния сво­их двор­цов; хо­тя неко­то­рые ав­то­ры утвер­жда­ли, что на са­мом де­ле он на­ме­ре­вал­ся раз­ру­шить боль­шую часть го­ро­да, что­бы обес­смер­тить свое имя, от­стро­ив его в но­вом и бо­лее со­вер­шен­ном ви­де. ве­ли­ко­леп­ная фор­ма. К этим мо­ти­вам, ес­ли это дей­стви­тель­но бы­ли его мо­ти­вы, несо­мнен­но, при­ме­ши­ва­лось чув­ство злоб­но­го удо­вле­тво­ре­ния от все­го, что мог­ло на­пу­гать и му­чить несчаст­ных под­дан­ных его вла­сти. Ко­гда он при­е­хал в Рим из Ан­ция в то вре­мя, ко­гда по­жар был в са­мом раз­га­ре, он об­на­ру­жил, что весь го­род пред­став­ля­ет со­бой сце­ну неопи­су­е­мо­го ужа­са и от­ча­я­ния. Ты­ся­чи лю­дей бы­ли со­жже­ны за­жи­во или раз­дав­ле­ны под ру­и­на­ми рух­нув­ших до­мов. Ули­цы бы­ли за­ва­ле­ны гру­да­ми со­жжен­ных и сло­ман­ных то­ва­ров и ме­бе­ли. Мно­же­ство лю­дей, по­чти из­не­мо­гав­ших от уста­ло­сти, от­ча­ян­но тру­ди­лись в без­на­деж­ных по­пыт­ках по­ту­шить пла­мя или спа­сти хоть ка­кие-то остат­ки сво­е­го иму­ще­ства, а обе­зу­мев­шие ма­те­ри, обе­зу­мев­шие от ужа­са и от­ча­я­ния, бро­ди­ли взад и впе­ред в по­ис­ках сво­их де­тей, — неко­то­рые сто­на­ли от бо­ли, а неко­то­рые огла­ша­ли воз­дух гром­ки­ми и неисто­вы­ми кри­ка­ми. Нерон был по­ра­жен про­ис­хо­дя­щим так, слов­но это бы­ло ве­ли­кое дра­ма­ти­че­ское пред­став­ле­ние. Он от­пра­вил­ся в один из те­ат­ров и, за­няв свое ме­сто на сцене, раз­вле­кал­ся там пе­ни­ем и ис­пол­не­ни­ем зна­ме­ни­той ком­по­зи­ции на те­му со­жже­ния Трои. По край­ней ме­ре, в го­ро­де го­во­ри­ли и в це­лом ве­ри­ли, что он это сде­лал, и умы лю­дей бы­ли воз­буж­де­ны про­тив бес­че­ло­веч­но­го мон­стра до выс­шей сте­пе­ни него­до­ва­ния. На са­мом де­ле, Нерон, по­хо­же, на­ко­нец ре­шил, что за­шел слиш­ком да­ле­ко, и на­чал все­рьез при­ла­гать уси­лия, что­бы хоть от­ча­сти из­ба­вить на­род от его стра­да­ний. Он при­ка­зал уста­но­вить на пла­цу боль­шое ко­ли­че­ство па­ла­ток для вре­мен­но­го укры­тия и при­вез в го­род све­жие за­па­сы ку­ку­ру­зы, что­бы спа­сти лю­дей от го­ло­да. Од­на­ко эти ме­ры ми­ло­сер­дия бы­ли при­ня­ты слиш­ком позд­но, что­бы вос­ста­но­вить его ре­пу­та­цию. Лю­ди при­пи­са­ли стра­да­ния, вы­зван­ные этим ужас­ным бед­стви­ем, его от­ча­ян­ной зло­бе, и он стал объ­ек­том все­об­ще­го про­кля­тия.

X. — ЗАГОВОР ПИЗОНА
65 год н. э.

Про­ис­хож­де­ние и при­ро­да за­го­во­ра Пи­зо­на. — Лу­кан, ла­тин­ский по­эт. — Его ссо­ра с Неро­ном. — Ла­те­ран. — Из­вест­ность его име­ни. — Цер­ковь Свя­то­го Иоан­на Ла­те­ран­ско­го. — Фе­ний Руф. — Жен­щи­на, по­свя­щен­ная в тай­ну. — Пла­ны и до­го­во­рен­но­сти за­го­вор­щи­ков. — Сме­лые пред­ло­же­ния Фла­вия. — Дво­рец бу­дет по­до­жжен. — Эпи­ха­ри­да в нетер­пе­нии. — Она от­прав­ля­ет­ся на флот. — Она об­ща­ет­ся с Про­ку­лом в Ми­зене. — Про­кул рас­кры­ва­ет за­го­вор Неро­ну. — Нерон оза­да­чен. — Эпи­ха­рид за­клю­чен в тюрь­му. — Но­вый план. — Воз­ра­же­ния Пи­зо­на. — При­чи­ны. — Со­гла­со­ва­ны окон­ча­тель­ные до­го­во­рен­но­сти. — Нерон бу­дет убит в те­ат­ре. — Рас­пре­де­ле­ны несколь­ко ро­лей. — Сце­вин. —Вол­не­ние Сце­ви­на. — Его нож. — Он от­да­ет свой нож Ми­ли­чу­су на рас­ти­ра­ние. — Ми­ли­чус со­ве­ща­ет­ся со сво­ей же­ной. — Их по­до­зре­ния. — От­кро­ве­ния, сде­лан­ные Ми­ли­чу­сом. — За­щи­та Сце­ви­на. — Он от­ри­ца­ет об­ви­не­ния сво­е­го об­ви­ни­те­ля. — Нерон в недо­уме­нии. — Ис­ти­на на­ко­нец об­на­ру­же­на. — Сце­вин и На­та­лис де­ла­ют пол­ное при­зна­ние.

ХОТЯ на­род Ри­ма в це­лом был на­столь­ко по­тря­сен ужа­сом пе­ред вла­стью Неро­на, что в те­че­ние дли­тель­но­го пе­ри­о­да ни­кто не осме­ли­вал­ся ока­зы­вать ка­кое-ли­бо от­кры­тое со­про­тив­ле­ние его во­ле, все же его экс­цес­сы и же­сто­ко­сти воз­буж­да­ли в умах лю­дей ве­ли­кое мно­же­ство тай­ных чувств него­до­ва­ния и от­вра­ще­ния. В один из пе­ри­о­дов его прав­ле­ния неко­то­ры­ми ве­ду­щи­ми людь­ми го­су­дар­ства был со­став­лен от­ча­ян­ный за­го­вор с це­лью сверг­нуть и уни­что­жить ти­ра­на. Этот за­го­вор был очень об­шир­ным и очень гроз­ным. Од­на­ко она бы­ла слу­чай­но об­на­ру­же­на до то­го, как ста­ла пол­но­стью зре­лой, и по­это­му ока­за­лась неудач­ной. Он из­ве­стен в ис­то­рии как За­го­вор Пи­зо­на — по­лу­чил свое на­зва­ние по име­ни глав­но­го его ру­ко­во­ди­те­ля, Кая Каль­пур­ния Пи­зо­на.

Од­на­ко не пред­по­ла­га­ет­ся, что Пи­зон был сто­про­цент­ным ини­ци­а­то­ром за­го­во­ра, и на са­мом де­ле неиз­вест­но, кто был его ини­ци­а­то­ром. В за­го­вор бы­ло во­вле­че­но мно­же­ство вы­да­ю­щих­ся лю­дей — лю­дей, ко­то­рые, об­ла­дая очень раз­ны­ми ха­рак­те­ра­ми и за­ни­мая очень раз­ное по­ло­же­ние в жиз­ни, ве­ро­ят­но, бы­ли по­буж­де­ны раз­лич­ны­ми мо­ти­ва­ми при­нять уча­стие в за­го­во­ре. Од­на­ко за­го­вор та­ко­го ро­да про­тив столь без­жа­лост­но­го ти­ра­на, как Нерон, пред­став­ля­ет со­бой пред­при­я­тие столь ужас­ной опас­но­сти и в слу­чае неуда­чи вле­чет за со­бой та­кие ужас­ные по­след­ствия для всех, кто в нем за­ме­шан, что лю­ди ред­ко при­бе­га­ют к по­доб­но­му пла­ну, по­ка не до­ве­де­ны до от­ча­я­ния и по­чти обе­зу­ме­ли от пе­ре­не­сен­ных обид.

И все же раз­дра­же­ние, ко­то­рое эти за­го­вор­щи­ки ис­пы­ты­ва­ли про­тив Неро­на, по-ви­ди­мо­му, бы­ло вы­зва­но, по край­ней ме­ре в неко­то­рых слу­ча­ях, при­чи­на­ми, ко­то­рые мы сей­час долж­ны счи­тать до­воль­но неадек­ват­ны­ми. На­при­мер, од­ним из наи­бо­лее ак­тив­ных чле­нов этой тай­ной ли­ги был зна­ме­ни­тый ла­тин­ский по­эт Лу­кан. В на­ча­ле сво­ей жиз­ни Лу­кан был од­ним из глав­ных льсте­цов Неро­на, на­пи­сав гим­ны и со­не­ты в его честь. На­ко­нец, как бы­ло ска­за­но, про­изо­шло ка­кое-то пуб­лич­ное ме­ро­при­я­тие, на ко­то­ром долж­ны бы­ли пуб­лич­но де­кла­ми­ро­вать­ся сти­хи за приз. Нерон, счи­тав­ший се­бя непре­взой­ден­ным во всех че­ло­ве­че­ских ис­кус­ствах или до­сти­же­ни­ях, пред­ло­жил на кон­курс несколь­ко соб­ствен­ных сти­хо­тво­ре­ний. Приз, од­на­ко, был при­суж­ден Лу­ка­ну. Со­от­вет­ствен­но, ра­зум Неро­на был по­лон за­ви­сти и нена­ви­сти к сво­е­му со­пер­ни­ку, и вско­ре он на­шел ка­кой-ни­будь пред­лог, что­бы за­пре­тить Лу­ка­ну ко­гда-ли­бо сно­ва де­кла­ми­ро­вать ка­кие-ли­бо сти­хи на пуб­ли­ке. Это, ко­неч­но, в свою оче­редь вы­ве­ло Лу­ка­на из се­бя и ста­ло при­чи­ной его уча­стия в за­го­во­ре.

Дру­гим из за­го­вор­щи­ков был некий рим­ский вель­мо­жа, фа­ми­лия ко­то­ро­го с тех пор ста­ла очень ши­ро­ко из­вест­на во всех ча­стях ци­ви­ли­зо­ван­но­го ми­ра бла­го­да­ря по­ме­стью в го­ро­де, с ко­то­рым она бы­ла свя­за­на, — это по­ме­стье и неко­то­рые воз­ве­ден­ные на нем зда­ния впо­след­ствии ста­ли ши­ро­ко из­вест­ны в цер­ков­ной ис­то­рии Ри­ма. Имя это­го дво­ря­ни­на бы­ло Плав­тий Ла­те­ран. Ко­гда Ла­те­ран был каз­нен при рас­кры­тии за­го­во­ра спо­со­бом, ко­то­рый бу­дет опи­сан ни­же, его иму­ще­ство бы­ло кон­фис­ко­ва­но. Та­ким об­ра­зом, дво­рец и тер­ри­то­рия пе­ре­шли в соб­ствен­ность рим­ских им­пе­ра­то­ров. Со вре­ме­нем им­пе­ра­тор Кон­стан­тин пе­ре­дал это ме­сто па­пе рим­ско­му, и с то­го пе­ри­о­да оно оста­ва­лось ре­зи­ден­ци­ей сме­няв­ших друг дру­га пон­ти­фи­ков в те­че­ние ты­ся­чи лет. На зем­ле бы­ла по­стро­е­на цер­ковь, на­зван­ная ба­зи­ли­кой свя­то­го Иоан­на Ла­те­ран­ско­го, где про­во­ди­лось мно­же­ство древ­них со­бо­ров, из­вест­ных в цер­ков­ной ис­то­рии как Ла­те­ран­ские со­бо­ры. Эта цер­ковь до сих пор ис­поль­зу­ет­ся для неко­то­рых це­ре­мо­ний, свя­зан­ных с ина­у­гу­ра­ци­ей па­пы рим­ско­го, но дво­рец сей­час необи­та­ем. Од­на­ко в сво­их ру­и­нах он пред­став­ля­ет со­бой об­шир­ный и вну­ши­тель­ный, хо­тя и за­бро­шен­ный вид.

Ла­те­ран был бес­прин­цип­ным и рас­пут­ным че­ло­ве­ком, и в ре­зуль­та­те опре­де­лен­ных пре­ступ­ле­ний, ко­то­рые он со­вер­шил в свя­зи с Мес­са­ли­ной во вре­мя прав­ле­ния Клав­дия, он был при­го­во­рен к смерт­ной каз­ни. Смерт­ный при­го­вор не был при­ве­ден в ис­пол­не­ние, хо­тя Ла­те­ран был ли­шен сво­е­го са­на и об­ре­чен жить в от­став­ке и по­зо­ре. По­сле смер­ти Клав­дия и вос­ше­ствия на пре­стол Неро­на Ла­те­ран был пол­но­стью по­ми­ло­ван и вос­ста­нов­лен в сво­ем преж­нем зва­нии и долж­но­сти с по­мо­щью Неро­на. Мож­но бы­ло бы пред­по­ло­жить, что бла­го­дар­ность за эти ми­ло­сти по­ме­ша­ла бы Ла­те­ра­ну при­со­еди­нить­ся к по­доб­но­му за­го­во­ру про­тив сво­е­го бла­го­де­те­ля, но бла­го­дар­но­сти очень ма­ло ме­ста в серд­цах тех, кто оби­та­ет при дво­рах и двор­цах та­ких ти­ра­нов, как Нерон.

Че­ло­ве­ком, на ко­то­ро­го за­го­вор­щи­ки боль­ше все­го по­ла­га­лись в плане эф­фек­тив­ной во­ен­ной по­мо­щи, на­сколь­ко та­кая по­мощь мог­ла по­на­до­бить­ся в их пред­при­я­тии, был некий Фе­ний Руф, ка­пи­тан им­пе­ра­тор­ской гвар­дии. Он был че­ло­ве­ком очень ре­ши­тель­но­го ха­рак­те­ра и поль­зо­вал­ся очень вы­со­ким ува­же­ни­ем на­ро­да Ри­ма. Он не был од­ним из за­чин­щи­ков за­го­во­ра, но при­со­еди­нил­ся к нему поз­же; и ко­гда но­вость о его при­со­еди­не­нии к нему бы­ла до­ве­де­на до осталь­ных, это их очень во­оду­ше­ви­ло, по­сколь­ку они при­да­ва­ли боль­шое зна­че­ние при­со­еди­не­нию та­ко­го че­ло­ве­ка к их де­лу. Те­перь они немед­лен­но на­ча­ли при­ни­мать ме­ры для осу­ществ­ле­ния сво­их пла­нов.

В тайне это­го за­го­во­ра бы­ла жен­щи­на, хо­тя, как она узна­ла об этом, по­хо­же, ни­кто не знал. Ее зва­ли Эпи­ха­ри­да. По­ка ис­пол­не­ние пла­нов со­общ­ни­ков от­кла­ды­ва­лось, Эпи­ха­рид тай­но при­хо­дил к глав­ным за­го­вор­щи­кам, сна­ча­ла к од­но­му, а за­тем к дру­го­му, и при­зы­вал их к дей­ствию. Ни­кто из участ­ни­ков за­го­во­ра не при­знал­ся, что они предо­ста­ви­ли ей ка­кую-ли­бо ин­фор­ма­цию по это­му во­про­су, и как она по­лу­чи­ла эту ин­фор­ма­цию, ни­кто не мог ска­зать. Она бы­ла жен­щи­ной с дур­ным ха­рак­те­ром, и, как это ча­сто бы­ва­ет с та­ки­ми жен­щи­на­ми, она бы­ла же­сто­кой и неумо­ли­мой в сво­ей нена­ви­сти. Она нена­ви­де­ла Неро­на и бы­ла так раз­дра­же­на за­держ­кой за­го­вор­щи­ков, что пред­при­ни­ма­ла неод­но­крат­ные и се­рьез­ные по­пыт­ки под­стег­нуть их.

Тем вре­ме­нем за­го­вор­щи­ки про­во­ди­ли раз­лич­ные тай­ные со­ве­ща­ния, что­бы вы­ра­бо­тать свои пла­ны и за­вер­шить под­го­тов­ку к их осу­ществ­ле­нию. Они пла­ни­ро­ва­ли уни­что­жить Неро­на ка­ким-ли­бо на­силь­ствен­ным пу­тем, а за­тем до­бить­ся про­воз­гла­ше­ния Пи­зо­на им­пе­ра­то­ром вме­сто него. Пи­зон был че­ло­ве­ком, хо­ро­шо под­хо­дя­щим для их це­лей в этом от­но­ше­нии. Он был вы­сок и гра­ци­о­зен, а его внеш­ность бы­ла во всех от­но­ше­ни­ях при­вле­ка­тель­ной. Его ранг был очень вы­сок, и все жи­те­ли го­ро­да вы­со­ко це­ни­ли его за мно­гие щед­рые и бла­го­род­ные ка­че­ства, ко­то­ры­ми он об­ла­дал. Он так­же был свя­зан уза­ми с са­мы­ми знат­ны­ми се­мья­ми Ри­ма, и он за­ни­мал во всех от­но­ше­ни­ях столь за­мет­ное по­ло­же­ние, и был та­ким объ­ек­том на­род­но­го бла­го­во­ле­ния, что за­го­вор­щи­ки по­ла­га­ли, что его воз­вы­ше­ние в им­пе­рии мо­жет быть лег­ко осу­ществ­ле­но, ес­ли убрать с до­ро­ги са­мо­го Неро­на. Та­ким об­ра­зом, пер­вым ша­гом бы­ло со­вер­шить убий­ство Неро­на.

По­сле дол­гих де­ба­тов и мно­го­чис­лен­ных кон­суль­та­ций от­но­си­тель­но наи­луч­ше­го кур­са дей­ствий бы­ло ре­ше­но при­нять пред­ло­же­ние неко­е­го Суб­рия Фла­вия, ко­то­рый взял­ся убить им­пе­ра­то­ра на ули­це, но­чью, в то вре­мя, ко­гда тот бро­дил по сво­им ку­те­жам. На са­мом де­ле Фла­вий был очень смел и ре­ши­те­лен в сво­их пред­ло­же­ни­ях, хо­тя и ис­пы­ты­вал недо­ста­ток, как ока­за­лось в кон­це кон­цов, в их ис­пол­не­нии. Он пред­ло­жил за­ко­лоть Неро­на в те­ат­ре, ко­гда тот пел на сцене, по­сре­ди всех со­брав­ших­ся там ты­сяч зри­те­лей. По-ви­ди­мо­му, за­го­вор­щи­ки со­чли это из­лишне сме­лым и от­ча­ян­ным спо­со­бом до­сти­же­ния по­став­лен­ной це­ли, и план был со­от­вет­ствен­но от­кло­нен. За­тем Фла­вий пред­ло­жил под­жечь дво­рец как-ни­будь но­чью, ко­гда Нерон бу­дет в го­ро­де, а за­тем, в воз­ник­шей бы нераз­бе­ри­хе, ко­гда вни­ма­ние со­про­вож­дав­ших Неро­на страж­ни­ков бу­дет при­вле­че­но к ог­ню, убить им­пе­ра­то­ра на ули­це. За­го­вор­щи­ки со­гла­си­лись с этим пла­ном, и Фла­вию бы­ло предо­став­ле­но вы­брать бла­го­при­ят­ное вре­мя для его осу­ществ­ле­ния.

Од­на­ко вре­мя шло, а ни­че­го не де­ла­лось. Бла­го­при­ят­ное вре­мя, ко­то­ро­го ждал Фла­вий, не на­сту­па­ло. Тем вре­ме­нем Эпи­ха­рид ста­но­вил­ся все бо­лее и бо­лее нетер­пе­ли­вым из-за за­держ­ки. Она при­зва­ла за­го­вор­щи­ков вы­пол­нять свою ра­бо­ту и в са­мых ре­ши­тель­ных вы­ра­же­ни­ях упрек­ну­ла их в нере­ши­тель­но­сти и ма­ло­ду­шии. На­ко­нец, об­на­ру­жив, что ее оскорб­ле­ния и упре­ки бес­по­лез­ны, она ре­ши­ла оста­вить их и по­смот­реть, что она са­ма мо­жет сде­лать для до­сти­же­ния це­ли.

Со­от­вет­ствен­но, она по­ки­ну­ла Рим и на­пра­ви­лась на юг вдоль по­бе­ре­жья, по­ка не при­бы­ла в Ми­зен, ко­то­рый, как уже бы­ло ска­за­но, в то вре­мя был глав­ной во­ен­но-мор­ской ба­зой им­пе­рии. Эпи­ха­рия от­пра­ви­лась к неко­то­рым офи­це­рам фло­та, мно­гих из ко­то­рых она зна­ла, и в очень сек­рет­ной и осто­рож­ной фор­ме рас­ска­за­ла им о при­ро­де за­го­во­ра, ко­то­рый был со­став­лен в Ри­ме с це­лью свер­же­ния Неро­на и воз­ве­де­ния Пи­зо­на на трон им­пе­рии вме­сто него. Од­на­ко, преж­де чем со­об­щать ин­фор­ма­цию о за­го­во­ре ка­ким бы то ни бы­ло ли­цам, Эпи­ха­рид тай­но и кон­фи­ден­ци­аль­но бе­се­до­вал с ни­ми, что­бы узнать, как они от­но­си­лись к Неро­ну и его пра­ви­тель­ству. Ес­ли она и на­шла их хо­ро­шо рас­по­ло­жен­ны­ми, то ни­че­го не ска­за­ла. Ес­ли, с дру­гой сто­ро­ны, кто-ли­бо про­яв­лял недо­воль­ство пра­ви­тель­ством или враж­деб­ность к нему в лю­бом слу­чае, она осто­рож­но со­об­ща­ла ему о пла­нах, ко­то­рые вы­на­ши­ва­лись в Ри­ме для его свер­же­ния. Од­на­ко она по­за­бо­ти­лась о том, что­бы в этих бе­се­дах с ней ни­ко­гда не при­сут­ство­ва­ло бо­лее од­но­го че­ло­ве­ка од­но­вре­мен­но, и она не рас­кры­ла ни од­но­го име­ни за­го­вор­щи­ков.

Сре­ди дру­гих офи­це­ров фло­та был некий Про­кул, ко­то­рый был од­ним из пер­вых, с кем об­щал­ся Эпи­ха­рид. Про­кул был од­ним из лю­дей, на­ня­тых Неро­ном в его по­пыт­ках убить свою мать Агрип­пи­ну, и за свои услу­ги в этом слу­чае был по­вы­шен до ко­ман­до­ва­ния опре­де­лен­ным ко­ли­че­ством ко­раб­лей, в об­щей слож­но­сти на­счи­ты­вав­ших ты­ся­чу че­ло­век. Од­на­ко это по­вы­ше­ние, как об­на­ру­жи­ла Эпи­ха­рия, ко­гда при­шла по­го­во­рить с ним, Про­кул не счи­тал та­кой уж боль­шой на­гра­дой, ка­кой за­слу­жи­ва­ли его за­слу­ги. Со­вер­ше­ние та­ко­го ужас­но­го пре­ступ­ле­ния, как убий­ство ма­те­ри им­пе­ра­то­ра, за­слу­жи­ва­ло, по его мне­нию, как он ска­зал Эпи­ха­ри­ду, го­раз­до бо­лее вы­со­кой на­гра­ды, чем ко­ман­до­ва­ние ты­ся­чей че­ло­век. Эпи­ха­рид то­же так ду­мал. Она го­во­ри­ла с Про­ку­лом о его гре­хах и оби­дах, ко­то­рые он по­нес из-за небла­го­дар­но­сти и пре­не­бре­же­ния Неро­на, по­ка ей не по­ка­за­лось, что он на­хо­дит­ся в та­ком со­сто­я­нии ду­ха, ко­то­рое под­го­то­вит его к уча­стию в пла­нах за­го­вор­щи­ков, и то­гда она осто­рож­но рас­кры­ла ему их.

Про­кул с боль­шим яв­ным ин­те­ре­сом вы­слу­шал со­об­ще­ние Эпи­ха­рия и при­тво­рил­ся, что очень сер­деч­но вни­ка­ет в план за­го­во­ра; но как толь­ко бе­се­да бы­ла за­кон­че­на, он немед­лен­но по­ки­нул Ми­зе­ну и немед­лен­но от­пра­вил­ся в Рим, где пол­но­стью рас­крыл за­мы­сел Неро­на.

Нерон был чрез­вы­чай­но встре­во­жен и немед­лен­но по­слал офи­це­ров схва­тить Эпи­ха­ри­ду и при­ве­сти ее к нему. Эпи­ха­рия, ко­гда ее до­про­си­ли и по­ста­ви­ли ли­цом к ли­цу с Про­ку­лом, ре­ши­тель­но от­ри­ца­ла, что она ко­гда-ли­бо ве­ла с Про­ку­лом та­кой раз­го­вор, как он утвер­ждал, и изоб­ра­зи­ла край­нее изум­ле­ние по по­во­ду то­го, что она на­зва­ла дер­зо­стью его об­ви­не­ния. Она при­зва­ла сви­де­те­лей и до­ка­за­тель­ства. Про­кул, ко­неч­но, ни­че­го не смог предъ­явить, по­сколь­ку Эпи­ха­рид по­за­бо­тил­ся о том, что­бы при их до­про­се не при­сут­ство­ва­ло тре­тье ли­цо. Про­кул не смог да­же на­звать имен ни од­но­го из за­го­вор­щи­ков в Ри­ме. Он мог толь­ко на­ста­и­вать на сво­ем за­яв­ле­нии, что Эпи­ха­рия дей­стви­тель­но рас­кры­ла ему су­ще­ство­ва­ние за­го­во­ра и пред­ло­жи­ла ему при­со­еди­нить­ся к нему; в то вре­мя как она, на­про­тив, столь же ре­ши­тель­но и ка­те­го­ри­че­ски от­ри­ца­ла это. Нерон был сбит с тол­ку. Он не мог ре­шить, че­му ве­рить. В кон­це кон­цов он уво­лил Про­ку­ла и от­пра­вил Эпи­ха­ри­ду в тюрь­му, на­ме­ре­ва­ясь, что­бы она оста­ва­лась там до тех пор, по­ка он не смо­жет про­ве­сти бо­лее пол­ное рас­сле­до­ва­ние де­ла и ре­шить, что де­лать.

Тем вре­ме­нем за­го­вор­щи­ки бы­ли силь­но встре­во­же­ны, ко­гда услы­ша­ли об аре­сте Эпи­ха­ри­ды, и хо­тя они зна­ли, что до сих пор она ни­че­го не рас­кры­ла, они не мог­ли ска­зать, как ско­ро ее вер­ность и твер­дость мо­гут сдать­ся под пыт­ка­ми, ко­то­рым она под­вер­га­лась каж­дый день; и по­сколь­ку те­перь, ка­за­лось, не бы­ло ни­ка­кой пер­спек­ти­вы, что Фла­вий ко­гда-ли­бо возь­мет­ся за осу­ществ­ле­ние сво­е­го пла­на, они на­ча­ли изоб­ре­тать ка­кие-то дру­гие сред­ства до­сти­же­ния це­ли.

По­хо­же, что Пи­зон вла­дел в то вре­мя вил­лой и за­го­род­ным по­ме­стьем в Байе, на по­бе­ре­жье к югу от Ри­ма, неда­ле­ко от Ми­зе­ны, и что Нерон имел обык­но­ве­ние ино­гда на­ве­щать Пи­зо­на здесь. Те­перь неко­то­рые из за­го­вор­щи­ков пред­ло­жи­ли, что­бы Пи­зон при­гла­сил Неро­на на­ве­стить его на этой вил­ле, как бы для то­го, что­бы он стал сви­де­те­лем ка­ких-то зре­лищ, ко­то­рые долж­ны быть устро­е­ны там для его раз­вле­че­ния, и что­бы за­тем лю­ди, на­ня­тые для этой це­ли, вне­зап­но уби­ли его, ко­гда он бу­дет за­стиг­нут врас­плох, по­сре­ди ка­кой-ни­будь сце­ны дру­же­ско­го ве­се­лья. Пи­зон, од­на­ко, воз­ра­жал про­тив это­го пла­на. Он ска­зал, что с его сто­ро­ны бы­ло бы бес­чест­но со­вер­шить акт на­си­лия над го­стем, ко­то­ро­го он при­гла­сил под свою кры­шу как сво­е­го дру­га. Он был го­тов взять на се­бя всю свою до­лю от­вет­ствен­но­сти за уни­что­же­ние ти­ра­на лю­бым чест­ным и му­же­ствен­ным спо­со­бом, но он не стал бы на­ру­шать свя­щен­ные об­ря­ды го­сте­при­им­ства для до­сти­же­ния це­ли.

Итак, от это­го пла­на от­ка­за­лись. Пред­по­ла­га­лось, од­на­ко, что у Пи­зо­на бы­ла дру­гая, бо­лее глу­бо­кая при­чи­на для неже­ла­ния убий­ства Неро­на в Бай­ях, чем ува­же­ние к его че­сти как хо­зя­и­на. Го­во­ри­ли, что он ду­мал, что для него бы­ло бы небез­опас­но на­хо­дить­ся вда­ли от Ри­ма, ко­гда в ка­пи­то­лии бу­дет объ­яв­ле­но о смер­ти Неро­на, что­бы ка­кой-ни­будь дру­гой рим­ский вель­мо­жа или круп­ный го­су­дар­ствен­ный чи­нов­ник вне­зап­но не воз­ник в чрез­вы­чай­ной си­ту­а­ции и не при­нял на се­бя управ­ле­ние им­пе­ри­ей. На са­мом де­ле в Ри­ме бы­ли один или два че­ло­ве­ка, об­ла­дав­ших огром­ной вла­стью и вли­я­ни­ем, ко­то­рым Пи­зон осо­бен­но за­ви­до­вал, и он, есте­ствен­но, был очень скло­нен быть на­сто­ро­же, что­бы не от­кры­вать им ни­ка­ких воз­мож­но­стей для при­хо­да к вла­сти. Со­вер­шить ве­ли­кое пре­ступ­ле­ние, что­бы обес­пе­чить соб­ствен­ное воз­вы­ше­ние, и при этом ор­га­ни­зо­вать его со­вер­ше­ние та­ким об­ра­зом, что­бы не толь­ко ли­шить се­бя ожи­да­е­мой вы­го­ды, но и пе­ре­дать эту вы­го­ду нена­вист­но­му со­пер­ни­ку, бы­ло бы очень фа­таль­ной ошиб­кой. Итак, план уни­что­же­ния Неро­на в Бай­ях был от­кло­нен.

На­ко­нец, был раз­ра­бо­тан еще один, и, как ока­за­лось, окон­ча­тель­ный план для до­сти­же­ния це­ли за­го­во­ра. Бы­ло ре­ше­но каз­нить Неро­на в Ри­ме, на боль­шом об­ще­ствен­ном празд­не­стве, ко­то­рое в то вре­мя долж­но бы­ло со­сто­ять­ся. По­хо­же, что в древ­ние вре­ме­на ино­гда бы­ло при­ня­то, что­бы ли­ца, у ко­то­рых бы­ла ка­кая-ли­бо прось­ба к им­пе­ра­то­ру или ко­ро­лю, поль­зо­ва­лись слу­ча­ем та­ких тор­жеств, что­бы пред­ста­вить их. Со­от­вет­ствен­но, бы­ло ре­ше­но, что Ла­те­ра­нус дол­жен об­ра­тить­ся к Неро­ну в опре­де­лен­ное вре­мя во вре­мя празд­но­ва­ния игр, как бы для то­го, что­бы пред­ло­жить пе­ти­цию, по­сколь­ку дру­гие за­го­вор­щи­ки бы­ли по­бли­зо­сти и го­то­вы дей­ство­вать в лю­бой мо­мент. Ла­те­ра­нус, как толь­ко ока­зал­ся до­ста­точ­но близ­ко, дол­жен был опу­стить­ся на ко­ле­ни и вне­зап­но обер­нуть ман­тию им­пе­ра­то­ра во­круг его ног, а за­тем об­хва­тить но­ги, обер­ну­тые та­ким об­ра­зом, ру­ка­ми, что­бы сде­лать Неро­на бес­по­мощ­ным. За­тем дру­гие за­го­вор­щи­ки долж­ны бы­ли бро­сить­ся впе­ред и убить свою жерт­ву кин­жа­ла­ми. Тем вре­ме­нем, по­ка Ла­те­ран и его со­общ­ни­ки со­вер­ша­ли это де­я­ние в цир­ке, где долж­ны бы­ли про­хо­дить иг­ры, Пи­зон дол­жен был рас­по­ло­жить­ся в неко­ем хра­ме непо­да­ле­ку, что­бы ожи­дать ре­зуль­та­та; в то вре­мя как Фе­ний, офи­цер гвар­дии, ко­то­рый уже упо­ми­нал­ся как глав­ная во­ен­ная опо­ра за­го­вор­щи­ков, дол­жен был быть раз­ме­щен в дру­гой ча­сти го­ро­да с во­ен­ной ка­валь­ка­дой в бо­е­вом по­ряд­ке, го­то­вый про­ехать по ули­цам и при­ве­сти Пи­зо­на для про­воз­гла­ше­ния им­пе­ра­то­ром, как толь­ко он по­лу­чит из­ве­стие о том, что Нерон был убит. убит. Го­во­рят, что для при­да­ния до­пол­ни­тель­но­го блес­ка и по­пу­ляр­но­сти про­цес­су бы­ло устро­е­но так, что Ок­та­вия, дочь Клав­дия, быв­ше­го им­пе­ра­то­ра, долж­на бы­ла вы­сту­пить вме­сте с Пи­зо­ном в ка­валь­ка­де, как бы со­че­тая вли­я­ние ее на­след­ствен­ных при­тя­за­ний, ка­ки­ми бы они ни бы­ли, с лич­ной по­пу­ляр­но­стью Пи­зо­на в поль­зу но­во­го пра­ви­тель­ства, ко­то­рое вот-вот бу­дет уста­нов­ле­но.

Та­ким об­ра­зом, все бы­ло устро­е­но. Каж­до­му за­го­вор­щи­ку бы­ла по­ру­че­на его осо­бая обя­зан­ность, и по ме­ре при­бли­же­ния дня ис­пол­не­ния пла­на все, ка­за­лось, су­ли­ло успех. Од­на­ко оче­вид­но, что, по­сколь­ку де­ло бы­ло ула­же­но, все за­ви­се­ло от ре­ши­мо­сти и вер­но­сти тех, ко­му бы­ло по­ру­че­но за­ко­лоть им­пе­ра­то­ра сво­и­ми кин­жа­ла­ми, ко­гда Ла­те­ра­ну сле­до­ва­ло схва­тить его за но­ги. Ма­лей­шее ко­ле­ба­ние или страх на этом эта­пе бы­ли бы фа­таль­ны­ми для все­го пла­на. Че­ло­ве­ком, на ко­то­ро­го за­го­вор­щи­ки в ос­нов­ном по­ла­га­лись в этой ча­сти сво­ей ра­бо­ты, был некий от­ча­ян­ный рас­пут­ник по име­ни Сце­вин, ко­то­рый был од­ним из пер­вых за­чин­щи­ков за­го­во­ра и од­ним из са­мых бес­страш­ных и ре­ши­тель­ных его ор­га­ни­за­то­ров, на­сколь­ко это бы­ло воз­мож­но на сло­вах и по про­фес­сии. Он осо­бен­но же­лал, что­бы ему бы­ла предо­став­ле­на при­ви­ле­гия вон­зить пер­вый кин­жал в серд­це Неро­на. По его сло­вам, у него был нож, ко­то­рый он на­шел в од­ном хра­ме дав­ным-дав­но и ко­то­рый с тех пор он хра­нил и по­сто­ян­но но­сил при се­бе для ка­ко­го-то по­доб­но­го де­я­ния. Так бы­ло устро­е­но, что смер­тель­ный удар дол­жен был на­не­сти Сце­вин.

По ме­ре при­бли­же­ния вре­ме­ни Сце­вин, ка­за­лось, все боль­ше и боль­ше воз­буж­дал­ся от мыс­лей о том, что ему пред­сто­я­ло. Он при­влек вни­ма­ние слуг в сво­ем до­ме сво­им стран­ным и за­га­доч­ным по­ве­де­ни­ем. Он дол­го и тай­но со­ве­щал­ся с На­та­ли­сом, дру­гим за­го­вор­щи­ком, за день до то­го, как был на­зна­чен срок ис­пол­не­ния за­го­во­ра, при та­ких об­сто­я­тель­ствах, ко­то­рые еще боль­ше уси­ли­ли удив­ле­ние и лю­бо­пыт­ство его слуг. Он фор­маль­но ис­пол­нил свою во­лю, как буд­то при­бли­жал­ся к ка­ко­му-то опас­но­му кри­зи­су. Он де­лал по­дар­ки сво­им слу­гам и фак­ти­че­ски осво­бо­дил од­но­го или двух сво­их лю­би­мых ра­бов. Он быст­ро и бес­связ­но бе­се­до­вал со все­ми, ко­го встре­чал, на раз­лич­ные те­мы и с ви­дом ве­се­лья, ко­то­рый, как бы­ло оче­вид­но для тех, кто на­блю­дал за ним, был на­пуск­ным; ибо в про­ме­жут­ках меж­ду эти­ми раз­го­во­ра­ми и при каж­дой па­у­зе он сно­ва впа­дал в за­дум­чи­вое и рас­се­ян­ное на­стро­е­ние, как буд­то об­ду­мы­вал ка­кой-то глу­бо­кий и опас­ный план.

В ту ночь он то­же вы­нул свой нож из но­жен и от­дал его на рас­ти­ра­ние од­но­му из сво­их слуг по име­ни Ми­лих. Он ве­лел Ми­ли­ху быть осо­бен­но вни­ма­тель­ным к за­точ­ке острия. Преж­де чем Ми­лих вер­нул нож, Сце­вин при­ка­зал ему при­го­то­вить бин­ты, под­хо­дя­щие для пе­ре­вяз­ки ран, что­бы оста­но­вить кро­во­те­че­ние. Ми­лих вы­пол­нил все эти ука­за­ния и, сде­лав все необ­хо­ди­мые при­го­тов­ле­ния в со­от­вет­ствии с при­ка­за­ми, ко­то­рые дал ему Сце­вин, од­на­ко со­хра­нив нож при се­бе, от­пра­вил­ся до­ло­жить обо всем сво­ей жене, что­бы про­кон­суль­ти­ро­вать­ся с ней от­но­си­тель­но зна­че­ния всех этих та­ин­ствен­ных ука­за­ний.

Же­на Ми­ли­ха вско­ре при­шла к вы­во­ду, что эти стран­ные дей­ствия мо­гут озна­чать не что иное, как за­го­вор про­тив жиз­ни им­пе­ра­то­ра; и она убе­ди­ла сво­е­го му­жа от­пра­вить­ся ту­да ра­но утром сле­ду­ю­ще­го дня и со­об­щить о сво­ем от­кры­тии. Она ска­за­ла ему, что та­кой за­го­вор не мо­жет увен­чать­ся успе­хом, по­сколь­ку о нем долж­но быть из­вест­но очень мно­гим лю­дям, кто-ни­будь из ко­то­рых обя­за­тель­но раз­гла­сит его в на­деж­де на воз­на­граж­де­ние. «Ес­ли ты раз­гла­сишь это, — до­ба­ви­ла она, — ты обес­пе­чишь се­бе на­гра­ду; а ес­ли ты это­го не сде­ла­ешь, пред­по­ла­га­ет­ся, что ты по­свя­щен в это, ко­гда об этом узна­ют дру­гие, и по­это­му бу­дешь при­не­сен в жерт­ву гне­ву Неро­на вме­сте со все­ми осталь­ны­ми».

Рас­суж­де­ния же­ны убе­ди­ли Ми­ли­ха, и на сле­ду­ю­щее утро, как толь­ко рас­све­ло, он встал и от­пра­вил­ся во дво­рец. Сна­ча­ла ему бы­ло от­ка­за­но во вхо­де, но по­сле то­го, как он со­об­щил до­маш­не­му чи­нов­ни­ку, что у него есть све­де­ния са­мой сроч­ной важ­но­сти для пе­ре­да­чи Неро­ну, ему раз­ре­ши­ли вой­ти. Ко­гда его при­ве­ли в при­сут­ствие Неро­на, он рас­ска­зал свою ис­то­рию, опи­сав, в част­но­сти, все об­сто­я­тель­ства, ко­то­рые он на­блю­дал, ко­то­рые за­ста­ви­ли его пред­по­ло­жить, что был со­став­лен за­го­вор. Он рас­ска­зал о дол­гом и та­ин­ствен­ном со­ве­ща­нии, ко­то­рое Сце­вин и На­та­лис про­ве­ли на­ка­нуне; он опи­сал стран­ное по­ве­де­ние, ко­то­рое впо­след­ствии про­явил Сце­вин, ис­пол­не­ние его во­ли, его ди­кий и бес­связ­ный раз­го­вор, его ука­за­ния от­но­си­тель­но за­точ­ки но­жа и при­го­тов­ле­ния бин­тов; и, в до­вер­ше­ние сво­их до­ка­за­тельств, он предъ­явил сам нож, ко­то­рый он со­хра­нил для этой це­ли и ко­то­рый, та­ким об­ра­зом, в неко­то­ром смыс­ле на­гляд­но про­де­мон­стри­ро­вал ис­тин­ность то­го, что он за­явил.

Бы­ли немед­лен­но по­сла­ны офи­це­ры, что­бы схва­тить Сце­ви­на и при­ве­сти его в при­сут­ствие им­пе­ра­то­ра. Сце­вин, ко­неч­но, знал, что един­ствен­ная воз­мож­ная на­деж­да для него за­клю­ча­лась в сме­лом и ре­ши­тель­ном опро­вер­же­нии вы­дви­ну­тых про­тив него об­ви­не­ний. Со­от­вет­ствен­но, он са­мым тор­же­ствен­ным об­ра­зом от­ри­цал су­ще­ство­ва­ние ка­ко­го бы то ни бы­ло за­го­во­ра и по­пы­тал­ся объ­яс­нить все об­сто­я­тель­ства, ко­то­рые про­бу­ди­ли по­до­зре­ния его слу­ги. Нож или кин­жал, ко­то­рый из­го­то­вил Ми­лих, был древ­ней се­мей­ной ре­лик­ви­ей, по его сло­вам, ко­то­рую он дол­гое вре­мя хра­нил в сво­ей ком­на­те и ко­то­рую его слу­га тай­но до­был с це­лью под­креп­ле­ния сво­их лож­ных и зло­на­ме­рен­ных об­ви­не­ний про­тив сво­е­го хо­зя­и­на. Что ка­са­ет­ся его за­ве­ща­ния, то, по его сло­вам, он ча­сто со­став­лял и под­пи­сы­вал за­ве­ща­ние за­но­во, как при­вык­ли де­лать мно­гие дру­гие лю­ди, и из то­го об­сто­я­тель­ства, что он сде­лал это на­ка­нуне, нель­зя бы­ло сде­лать ни­ка­ких спра­вед­ли­вых вы­во­дов про­тив него; а что ка­са­ет­ся бин­тов и дру­гих средств для пе­ре­вяз­ки ран, ко­то­рые, по сло­вам Ми­ли­ча, он за­ка­зал, он пол­но­стью от­ри­цал это за­яв­ле­ние. Он не от­да­вал ни­ка­ких по­доб­ных при­ка­зов. Вся эта ис­то­рия бы­ла вы­дум­кой под­ло­го ра­ба, пы­та­ю­ще­го­ся эти­ми по­зор­ны­ми сред­ства­ми до­бить­ся уни­что­же­ния сво­е­го хо­зя­и­на. Сце­вин ска­зал все это та­ким сме­лым и бес­страш­ным то­ном и с та­ким ви­дом оскорб­лен­ной невин­но­сти, что Нерон и его дру­зья бы­ли по­чти склон­ны по­ве­рить, что его об­ви­ни­ли неспра­вед­ли­во, и осво­бо­дить его из-под стра­жи. Весь­ма ве­ро­ят­но, что так оно и бы­ло бы, и сам Ми­лих был бы на­ка­зан за лож­ное и зло­на­ме­рен­ное об­ви­не­ние, ес­ли бы про­ни­ца­тель­ность его же­ны, ко­то­рая все это вре­мя на­блю­да­ла за про­ис­хо­дя­щим с са­мым тре­вож­ным ин­те­ре­сом, не да­ла ключ к раз­гад­ке, ко­то­рый, в кон­це кон­цов, вы­явил всю прав­ду.

Она об­ра­ти­ла вни­ма­ние на дол­гое со­ве­ща­ние, ко­то­рое Сце­вин про­вел с На­та­ли­сом на­ка­нуне. Со­от­вет­ствен­но, Сце­ви­на спро­си­ли об этом. Он за­явил, что его ин­тер­вью бы­ло ни­чем иным, как невин­ной кон­суль­та­ци­ей по по­во­ду его лич­ных дел. За­тем его спро­си­ли о де­та­лях бе­се­ды. Ко­неч­но, он был вы­нуж­ден сфаб­ри­ко­вать от­вет­ное за­яв­ле­ние. За­тем по­сла­ли за са­мим На­та­ли­ем, ко­то­рый, по­ми­мо Сце­ви­на, до­про­сил его в свя­зи с со­сто­яв­шим­ся у них раз­го­во­ром. На­та­лис, ко­неч­но, то­же сфаб­ри­ко­вал ис­то­рию, но, как обыч­но в по­доб­ных вы­дум­ках, два рас­ска­за, при­ду­ман­ные неза­ви­си­мо друг от дру­га, не со­от­вет­ство­ва­ли друг дру­гу. Нерон сра­зу же убе­дил­ся, что эти лю­ди ви­нов­ны и что был со­став­лен ка­кой-то за­го­вор. Он при­ка­зал под­верг­нуть их обо­их пыт­кам, что­бы за­ста­вить их при­знать­ся в сво­ем пре­ступ­ле­нии и рас­крыть име­на их со­общ­ни­ков. Тем вре­ме­нем их от­пра­ви­ли в тюрь­му и за­ко­ва­ли в кан­да­лы, что­бы дер­жать в та­ком со­сто­я­нии до тех пор, по­ка не бу­дут го­то­вы ору­дия пы­ток.

Ко­гда, на­ко­нец, их под­ве­ли к ды­бе, вид ужас­но­го ме­ха­низ­ма ли­шил их чувств. Они умо­ля­ли по­ща­дить их и обе­ща­ли рас­крыть все. Они при­зна­ли, что был со­став­лен за­го­вор, и на­зва­ли име­на всех, кто в нем участ­во­вал. Они так­же пол­но­стью объ­яс­ни­ли пла­ны, ко­то­рые бы­ли раз­ра­бо­та­ны, и по­сколь­ку в этом слу­чае, хо­тя они рас­смат­ри­ва­лись от­дель­но, их за­яв­ле­ния сов­па­да­ли, Нерон и его дру­зья бы­ли убеж­де­ны в прав­ди­во­сти сво­их за­яв­ле­ний, и, та­ким об­ра­зом, за­го­вор, на­ко­нец, был пол­но­стью рас­крыт. Сам Нерон был по­ра­жен ужа­сом, об­на­ру­жив огром­ную опас­ность, ко­то­рой он под­вер­гал­ся.

XI. — СУДЬБА ЗАГОВОРЩИКОВ
65 год н. э.

Эпи­ха­рис от­ри­ца­ет все, что знал о за­го­во­ре. — Аре­сты и каз­ни. — Все­об­щая паника.-Смерть Пи­зо­на. — За­го­вор­щи­ки обес­ку­ра­же­ны. — Эпи­ха­рис при пыт­ках. — Ее смерть. — За­го­вор­щи­ки пред­ста­ли пе­ред су­дом Неро­на. — Фла­вий. — По­ве­де­ние Ру­фа в са­ду. — Его об­ви­ня­ют. — Ру­фус умо­ля­ет со­хра­нить ему жизнь. — Его казнь. — Об­ви­ня­ет­ся Фла­вий. — Его от­ча­я­ние. — Казнь Фла­вия. — Стра­хи па­ла­ча. — Се­не­ка. — Его ха­рак­тер и об­ще­ствен­ное по­ло­же­ние. — Ули­ки про­тив Се­не­ки. — Его пу­те­ше­ствие в Рим. — Се­не­ка аре­сто­ван. — Его за­щи­та. — От­чет офи­це­ра. — Нерон ре­ша­ет, что Се­не­ка дол­жен уме­реть. — Смерть Се­не­ки. — Го­ре и от­ча­я­ние Па­у­ли­ны. — Они спа­са­ют жизнь Па­у­ли­ны. — Кон­сул Ве­стин. — Боль­шие си­лы от­прав­ле­ны аре­сто­вать Ве­сти­на. — Ве­стин аре­сто­ван. — Его необыч­ная судь­ба. — Нерон до­во­лен. — Го­сти на ужине у Ве­сти­на. — Про­яв­ле­ния об­ще­ствен­но­го ли­ко­ва­ния. — Нерон раз­да­ет по­дар­ки ар­мии. — При­ро­да дес­по­ти­че­ско­го прав­ле­ния. — Сек­рет их вла­сти. — Со­мне­ние в от­но­ше­нии за­го­во­ра Пи­зо­на.

КАК толь­ко Нерон по­лу­чил всю ин­фор­ма­цию, ко­то­рую он и его офи­це­ры смог­ли вы­тя­нуть из Сце­ви­на и На­та­ли­са, и разо­слал по всем ча­стям го­ро­да для аре­ста тех, ко­го об­ви­ня­ли при­ну­ди­тель­ные раз­об­ла­че­ния этих сви­де­те­лей, он по­ду­мал об Эпи­ха­рии, ко­то­ро­го, как сле­ду­ет пом­нить, от­пра­ви­ли в тюрь­му и ко­то­рый все еще на­хо­дил­ся там в за­клю­че­нии. Он при­ка­зал со­об­щить Эпи­ха­рии, что скры­вать боль­ше невоз­мож­но, что Сце­вин и На­та­лис пол­но­стью рас­кры­ли за­го­вор и что ее един­ствен­ная на­деж­да за­клю­ча­лась в том, что­бы пол­но­стью при­знать­ся во всем, что она зна­ла.

Это за­яв­ле­ние ни­как не по­вли­я­ло на Эпи­ха­ри­ду. Она от­ка­за­лась при­знать, что ей что-ли­бо из­вест­но о ка­ком-ли­бо за­го­во­ре.

За­тем Нерон при­ка­зал под­верг­нуть ее пыт­кам. Ма­ши­ны бы­ли под­го­тов­ле­ны, и она пред­ста­ла пе­ред ни­ми. Вид их не про­из­вел ни­ка­ких из­ме­не­ний. За­тем ее по­са­ди­ли на ко­ле­со, и ее хруп­кие ко­неч­но­сти рас­тя­ги­ва­ли, вы­ви­хи­ва­ли и ло­ма­ли до тех пор, по­ка она не пе­ре­нес­ла все фор­мы аго­нии, ко­то­рые мог­ли вы­звать та­кие дви­га­те­ли. Ее по­сто­ян­ство оста­ва­лось непо­ко­ле­би­мым до кон­ца. На­ко­нец, ко­гда она бы­ла на­столь­ко из­му­че­на сво­и­ми стра­да­ни­я­ми, что боль­ше не чув­ство­ва­ла бо­ли, ее увез­ли, что­бы она вос­ста­но­ви­ла си­лы с по­мо­щью ле­карств, сер­деч­ных сна­до­бий и от­ды­ха, что­бы она мог­ла на­брать­ся сил, что­бы пе­ре­не­сти но­вые пыт­ки на сле­ду­ю­щий день.

Тем вре­ме­нем по все­му го­ро­ду ца­ри­ли па­ни­ка и воз­буж­де­ние. Нерон удво­ил свою охра­ну; он раз­ме­стил гар­ни­зон в сво­ем двор­це; он вы­вел от­ря­ды во­ору­жен­ных лю­дей и раз­ме­стил их на сте­нах го­ро­да и на об­ще­ствен­ных пло­ща­дях или во­дил их мар­шем взад и впе­ред по ули­цам. По ме­ре то­го, как лю­дей об­ви­ня­ли, их до­пра­ши­ва­ли, и по­сколь­ку каж­дый ви­дел, что един­ствен­ная на­деж­да на спа­се­ние для него са­мо­го за­клю­ча­лась в сво­бод­ном до­но­се на дру­гих, име­на пред­по­ла­га­е­мых со­общ­ни­ков рас­кры­ва­лись в огром­ном ко­ли­че­стве, и так же быст­ро, как эти име­на бы­ли по­лу­че­ны, лю­ди бы­ли схва­че­ны и за­клю­че­ны в тюрь­му или каз­не­ны — неви­нов­ные и ви­нов­ные вме­сте.

При пер­вом же со­об­ще­нии о том, что за­го­вор рас­крыт, те из за­го­вор­щи­ков, ко­то­рые все еще бы­ли на сво­бо­де, по­спе­ши­ли в дом Пи­зо­на. Они на­шли его рас­про­стер­тым в ужа­се и от­ча­я­нии. Они убеж­да­ли его немед­лен­но вы­сту­пить, встать во гла­ве во­ору­жен­ных сил и сра­жать­ся за свою жизнь. Ка­ким бы от­ча­ян­ным ни бы­ло та­кое пред­при­я­тие, дру­го­го вы­хо­да, по их сло­вам, у него те­перь не оста­ва­лось. Но все бы­ло на­прас­но. За­го­вор­щи­кам не уда­лось по­бу­дить его к дей­ствию. Они бы­ли вы­нуж­де­ны уда­лить­ся и предо­ста­вить его его судь­бе. Он вскрыл ве­ны на сво­ей ру­ке и ис­тек кро­вью, по­ка сол­да­ты, по­слан­ные Неро­ном, вры­ва­лись в его дом, что­бы аре­сто­вать его.

Ли­шив­шись, та­ким об­ра­зом, сво­е­го ли­де­ра, за­го­вор­щи­ки от­ка­за­лись от вся­кой на­деж­ды со­вер­шить ре­во­лю­цию и ду­ма­ли толь­ко о спо­со­бах укрыть­ся от ме­сти Неро­на.

Тем вре­ме­нем Эпи­ха­рия за ночь на­столь­ко при­шла в се­бя, что на сле­ду­ю­щее утро бы­ло ре­ше­но сно­ва под­верг­нуть ее пыт­кам. Она бы­ла со­вер­шен­но бес­по­мощ­на — ее ко­неч­но­сти бы­ли сло­ма­ны во вре­мя каз­ни, со­сто­яв­шей­ся на­ка­нуне. Со­от­вет­ствен­но, офи­це­ры по­ме­сти­ли ее в нечто вро­де па­лан­ки­на, или кры­тых но­си­лок, что­бы но­силь­щи­ки мог­ли от­не­сти ее к ме­сту пы­ток. Та­ким об­ра­зом ее пе­ре­нес­ли на ме­сто пре­ступ­ле­ния, но ко­гда па­ла­чи от­кры­ли двер­цу крес­ла, что­бы вы­не­сти ее, они уви­де­ли шо­ки­ру­ю­щее зре­ли­ще. Их несчаст­ная жерт­ва вы­рва­лась из-под их вла­сти. Она бы­ла по­ве­ше­на за шею, мерт­вая. Она ухит­ри­лась сде­лать пет­лю на од­ном кон­це по­я­са, ко­то­рым бы­ла под­по­я­са­на, а дру­гой ко­нец при­кре­пи­ла к ка­кой-то ча­сти сту­ла внут­ри, ей уда­лось пе­ре­не­сти вес сво­е­го те­ла на пет­лю во­круг шеи, и она умер­ла, не по­тре­во­жив сво­их но­силь­щи­ков, по­ка они шли.

Тем вре­ме­нем раз­лич­ные сто­ро­ны, ко­то­рым бы­ли предъ­яв­ле­ны об­ви­не­ния, бы­ли схва­че­ны в боль­шом ко­ли­че­стве и пред­ста­ли пе­ред чем-то вро­де во­ен­но­го три­бу­на­ла, ко­то­рый сам Нерон с несколь­ки­ми сво­и­ми глав­ны­ми офи­це­ра­ми устро­ил для этой це­ли в са­дах двор­ца. Чис­ло об­ви­ня­е­мых бы­ло так ве­ли­ко, что ал­леи, ве­ду­щие в сад, бы­ли за­би­ты ими и от­ря­да­ми сол­дат, ко­то­рые их ве­ли, и мно­же­ство лю­дей бы­ло за­дер­жа­но у во­рот в со­сто­я­нии, ко­неч­но, ужас­но­го ожи­да­ния и воз­буж­де­ния, ожи­дая сво­ей оче­ре­ди. До­воль­но необыч­но по­лу­чи­лось, что сре­ди тех, ко­го Нерон вы­звал в три­бу­нал для су­да над за­клю­чен­ны­ми, бы­ли двое глав­ных за­го­вор­щи­ков, ко­то­рым еще не бы­ли предъ­яв­ле­ны об­ви­не­ния. Это бы­ли Суб­рий Фла­вий и Фе­ний Руф, ко­то­рых чи­та­тель, воз­мож­но, пом­нит как вы­да­ю­щих­ся участ­ни­ков за­го­во­ра. Фла­вий был че­ло­ве­ком, ко­то­рый од­на­жды пред­при­нял по­пыт­ку убить им­пе­ра­то­ра на ули­це, и, стоя ря­дом с ним на три­бу­на­ле, он де­лал зна­ки дру­гим за­го­вор­щи­кам, что го­тов вон­зить ему нож в серд­це пря­мо сей­час, ес­ли они толь­ко ска­жут сло­во. Но Руф удер­жал его, с тре­во­гой да­вая по­нять, что он ни в ко­ем слу­чае не дол­жен пы­тать­ся это сде­лать. На са­мом де­ле Руф, по­хо­же, был та­ким же сла­бо­воль­ным и нере­ши­тель­ным, ка­ким Фла­вий был от­ча­ян­ным и сме­лым.

На са­мом де­ле, хо­тя Руф, ко­гда его вы­зва­ли в сад на суд над за­го­вор­щи­ка­ми, не по­смел ослу­шать­ся, ему все же бы­ло очень труд­но со­брать­ся с ду­хом, что­бы про­ти­во­сто­ять ужа­са­ю­щим опас­но­стям сво­е­го по­ло­же­ния. На­ко­нец он за­нял свое ме­сто сре­ди дру­гих и с на­пуск­ным внеш­ним спо­кой­стви­ем, ко­то­рое пло­хо скры­ва­ло от­ча­ян­ное вол­не­ние и тре­во­гу, ца­рив­шие в его ду­ше, он по­свя­тил се­бя де­лу су­да и осуж­де­ния сво­их со­общ­ни­ков и ком­па­ньо­нов. Ка­кое-то вре­мя ни­кто из них не пре­да­вал его. Но, на­ко­нец, во вре­мя до­про­са Сце­ви­на, стре­мясь ка­зать­ся рев­ност­ным в де­ле Неро­на, он пе­ре­усерд­ство­вал со сво­ей сто­ро­ны, до та­кой сте­пе­ни, что слиш­ком на­стой­чи­во да­вил на Сце­ви­на сво­и­ми рас­спро­са­ми, по­ка, на­ко­нец, Сце­вин не по­вер­нул­ся к нему с него­до­ва­ни­ем и не ска­зал—

«По­че­му ты за­да­ешь эти во­про­сы? Ни­кто в Ри­ме не зна­ет об этом за­го­во­ре боль­ше, чем ты, и ес­ли ты чув­ству­ешь се­бя на­столь­ко пре­дан­ным сво­е­му гу­ман­но­му и доб­ро­де­тель­но­му прин­цу, по­ка­жи свою бла­го­дар­ность, рас­ска­зав ему лич­но всю ис­то­рию.»

Руф был со­вер­шен­но оше­лом­лен этим вне­зап­ным на­па­де­ни­ем и не мог вы­мол­вить ни сло­ва. Он по­пы­тал­ся за­го­во­рить, но за­пи­нал­ся, а за­тем опу­стил­ся на свое ме­сто, блед­ный, дро­жа­щий и охва­чен­ный за­ме­ша­тель­ством. Нерон и дру­гие чле­ны три­бу­на­ла бы­ли убеж­де­ны в его вине. Он был схва­чен и за­ко­ван в кан­да­лы, а по­сле то­го же упро­щен­но­го су­деб­но­го раз­би­ра­тель­ства, ко­то­ро­му бы­ли под­верг­ну­ты осталь­ные, при­го­во­рен к смер­ти. Он умо­лял со­хра­нить ему жизнь с са­мы­ми ис­крен­ни­ми и жа­лоб­ны­ми при­чи­та­ни­я­ми, но Нерон был неумо­лим, и его немед­лен­но обез­гла­ви­ли.

За­го­вор­щик Фла­вий про­явил со­всем дру­гой ха­рак­тер. Ко­гда его об­ви­ни­ли, сна­ча­ла он от­ри­цал об­ви­не­ние и ссы­лал­ся на весь свой про­шлый ха­рак­тер и жиз­нен­ный путь в ка­че­стве до­ка­за­тель­ства сво­ей неви­нов­но­сти. Од­на­ко те, кто до­но­си­ли на него, вско­ре пред­ста­ви­ли неопро­вер­жи­мые до­ка­за­тель­ства его ви­ны, а за­тем он из­ме­нил свою по­зи­цию, от­кры­то при­знал свое уча­стие в за­го­во­ре и гор­дил­ся этим да­же в при­сут­ствии са­мо­го Неро­на. Ко­гда Нерон спро­сил его, как он мог на­столь­ко на­ру­шить свою клят­ву вер­но­сти, что­бы со­ста­вить за­го­вор про­тив жиз­ни сво­е­го го­су­да­ря, тот по­вер­нул­ся к нему с вы­ра­же­ни­ем от­кры­то­го и гнев­но­го непо­ви­но­ве­ния и ска­зал—

«Это бы­ло по­то­му, что я нена­ви­дел те­бя, ка­ким бы про­ти­во­есте­ствен­ным чу­до­ви­щем ты ни был. Бы­ло вре­мя, ко­гда на тво­ей служ­бе не бы­ло сол­да­та, ко­то­рый был бы пре­дан те­бе боль­ше, чем я. Но это вре­мя про­шло. Ты на­влек на се­бя от­вра­ще­ние все­го че­ло­ве­че­ства сво­и­ми же­сто­ко­стя­ми и пре­ступ­ле­ни­я­ми. Ты убил свою мать. Ты убил свою же­ну. Ты под­стре­ка­тель. И, не удо­вле­тво­рив­шись со­вер­ше­ни­ем этих чу­до­вищ­ных зло­де­я­ний, ты уни­зил се­бя в гла­зах все­го Ри­ма до уров­ня са­мо­го низ­ко­го шар­ла­та­на и шу­тов­ства, что­бы сде­лать се­бя объ­ек­том пре­зре­ния и от­вра­ще­ния. Я нена­ви­жу те­бя и бро­саю те­бе вы­зов.»

Нерон, ко­неч­но, был по­ра­жен и по­чти сбит с тол­ку, услы­шав та­кие сло­ва. Он ни­ко­гда рань­ше не слы­шал по­доб­ных вы­ра­же­ний. Его изум­ле­ние сме­ни­лось неисто­вой яро­стью, и он при­ка­зал вы­ве­сти Фла­вия на немед­лен­ную казнь.

Цен­ту­ри­он, ко­то­ро­му бы­ла пре­да­на казнь, вы­вел Фла­вия за пре­де­лы го­ро­да в по­ле, а за­тем при­ка­зал сол­да­там ко­пать мо­ги­лу, как это бы­ло при­ня­то при во­ен­ных каз­нях, по­ка он де­лал дру­гие необ­хо­ди­мые при­го­тов­ле­ния. Сол­да­ты в спеш­ке про­ве­ли рас­коп­ки гру­бо и несо­вер­шен­но. Фла­вий вы­сме­ял их ра­бо­ту, спро­сив их то­ном пре­зре­ния, счи­та­ют ли они, что это пра­виль­ный спо­соб ко­пать во­ин­скую мо­ги­лу. И ко­гда, на­ко­нец, по­сле всех при­го­тов­ле­ний и на­ступ­ле­ния ро­ко­во­го мо­мен­та, три­бун, ко­ман­до­вав­ший вой­ска­ми, при­звал его об­на­жить шею и му­же­ствен­но вы­сту­пить на­встре­чу сво­ей судь­бе, он от­ве­тил, при­звав са­мо­го офи­це­ра быть ре­ши­тель­ным и твер­дым. «По­смот­ри, — ска­зал он, — смо­жешь ли ты про­явить столь­ко же му­же­ства, на­но­ся удар, сколь­ко я мо­гу вы­дер­жать его». За­ру­бить та­ко­го че­ло­ве­ка при та­ких об­сто­я­тель­ствах бы­ло, ко­неч­но, очень ужас­ной обя­зан­но­стью да­же для рим­ско­го сол­да­та, и па­лач силь­но за­пи­нал­ся при ее вы­пол­не­нии. Обез­глав­ли­ва­ние долж­но бы­ло быть про­из­ве­де­но од­ним уда­ром; но офи­цер об­на­ру­жил, что си­лы по­ки­да­ют его, ко­гда он со­брал­ся на­не­сти удар, так что для за­вер­ше­ния от­де­ле­ния го­ло­вы от те­ла по­тре­бо­вал­ся вто­рой удар. Три­бун опа­сал­ся, что это, ко­гда бу­дет пред­став­ле­но Неро­ну, мо­жет на­влечь на него по­до­зре­ния, как буд­то это ука­зы­ва­ло на неко­то­рое укло­не­ние с его сто­ро­ны от быст­рых и энер­гич­ных дей­ствий по по­дав­ле­нию за­го­во­ра; и по­это­му по воз­вра­ще­нии к Неро­ну он хва­стал­ся сво­им вы­ступ­ле­ни­ем, как буд­то все бы­ло имен­но так, как он и пред­по­ла­гал. «Я за­ста­вил пре­да­те­ля уме­реть два­жды, — ска­зал он, — на­не­ся ему два уда­ра, что­бы по­кон­чить с ним».

Но, по­жа­луй, са­мым пе­чаль­ным из всех ре­зуль­та­тов это­го са­мо­го неудач­но­го за­го­во­ра бы­ла судь­ба Се­не­ки. Сле­ду­ет пом­нить, что Се­не­ка в преж­ние го­ды был на­став­ни­ком и опе­ку­ном Неро­на, а впо­след­ствии од­ним из его глав­ных го­су­дар­ствен­ных ми­ни­стров. К то­му вре­ме­ни ему бы­ло по­чти семь­де­сят лет, и, по­ми­мо по­чи­та­ния, ко­то­рым он поль­зо­вал­ся по это­му по­во­ду, и ува­же­ния, ко­то­рое ока­зы­ва­лось вы­со­ко­му по­ло­же­нию, ко­то­рое он за­ни­мал в те­че­ние столь дли­тель­но­го пе­ри­о­да, его очень вы­со­ко це­ни­ли за его ин­тел­лек­ту­аль­ные спо­соб­но­сти и за его лич­ный ха­рак­тер. Его мно­го­чис­лен­ные со­чи­не­ния, по су­ти, снис­ка­ли ему об­шир­ную ли­те­ра­тур­ную из­вест­ность.

Но Нерон нена­ви­дел его. Он дав­но же­лал убрать его с до­ро­ги. В на­сто­я­щее вре­мя со­об­ща­лось, и в це­лом счи­та­лось, что он пы­тал­ся его отра­вить. Как бы то ни бы­ло, он опре­де­лен­но же­лал най­ти ка­кой-ни­будь по­вод для су­деб­но­го раз­би­ра­тель­ства про­тив него, и та­кой по­вод был предо­став­лен со­бы­ти­я­ми, свя­зан­ны­ми с этим за­го­во­ром.

На­та­лис в хо­де сво­их по­ка­за­ний ска­зал, что, по его пред­по­ло­же­нию, Се­не­ка был за­ме­шан в за­го­во­ре, по­сколь­ку он вспом­нил, что од­на­жды, ко­гда он был при­ко­ван к сво­е­му до­му из-за бо­лез­ни, его по­сла­ли к нему с по­сла­ни­ем от Пи­зо­на. Со­об­ще­ние со­сто­я­ло в том, что Пи­зон неод­но­крат­но за­хо­дил в его, то есть Се­не­ки, дом, но не мог до­бить­ся про­пус­ка. От­вет, ко­то­рый по­лу­чил Се­не­ка, за­клю­чал­ся в том, что при­чи­на, по ко­то­рой он не при­ни­мал по­се­ти­те­лей, за­клю­ча­лась в том, что со­сто­я­ние его здо­ро­вья бы­ло очень сла­бым, но он не пи­тал к Пи­зо­ну ни­че­го, кро­ме дру­же­ских чувств, и же­лал ему про­цве­та­ния и успе­ха.

Нерон ре­шил рас­смат­ри­вать это как до­ка­за­тель­ство то­го, что Се­не­ка был по­свя­щен в за­го­вор и что он тай­но под­стре­кал его. По край­ней ме­ре, в ка­че­стве пер­во­го ша­га он ре­шил по­слать офи­це­ра с от­ря­дом во­ору­жен­ных лю­дей, что­бы аре­сто­вать его и предъ­явить ему об­ви­не­ние в со­вер­ше­нии пре­ступ­ле­ния. Се­не­ки в это вре­мя не бы­ло в го­ро­де. Он от­сут­ство­вал в Кам­па­нии, ко­то­рая бы­ла кра­си­вым сель­ским ре­ги­о­ном к югу от Ри­ма, вер­нув­шись из Ми­зе­на. Од­на­ко в тот же день он воз­вра­щал­ся в Рим, и Силь­ван, офи­цер, ко­то­ро­го Нерон по­слал к нему, встре­тил его по до­ро­ге, на вил­ле, ко­то­рой он вла­дел в несколь­ких ми­лях от Ри­ма. На­зва­ние этой вил­лы бы­ло Номентанум.[C] Се­не­ка оста­но­вил­ся на вил­ле, что­бы пе­ре­но­че­вать, и си­дел за сто­лом со сво­ей же­ной Па­у­ли­ной, ко­гда при­был Силь­ван со сво­им от­ря­дом.

[Снос­ка C: См. кар­ту. Фрон­тис­пис.]

Сол­да­ты окру­жи­ли дом, что­бы предот­вра­тить вся­кую воз­мож­ность по­бе­га, и вы­ста­ви­ли ча­со­вых у две­рей. За­тем Силь­ван и неко­то­рые из его спо­движ­ни­ков во­шли в зал, где Се­не­ка ужи­нал, и со­об­щи­ли ему, с ка­кой це­лью они при­шли. Силь­ван по­вто­рил то, что за­сви­де­тель­ство­вал На­та­лис в от­но­ше­нии по­сла­ний, ко­то­ры­ми об­ме­ни­ва­лись Се­не­ка и Пи­зон. Се­не­ка при­знал, что это утвер­жде­ние бы­ло прав­дой, но он за­явил, что сло­во, ко­то­рое он по­слал Пи­зо­ну, бы­ло все­го лишь обыч­ным по­сла­ни­ем веж­ли­во­сти и дру­же­лю­бия; оно не зна­чи­ло ни­че­го боль­ше. Об­на­ру­жив, что даль­ней­ших объ­яс­не­ний по­лу­чить не уда­лось, Силь­ван оста­вил Се­не­ку на его вил­ле, вы­ста­вив во­круг до­ма силь­ную охра­ну, и вер­нул­ся в Рим, что­бы до­ло­жить обо всем Неро­ну.

Ко­гда Нерон услы­шал со­об­ще­ние, он спро­сил Силь­ва­ну­са, ка­зал­ся ли Се­не­ка до­ста­точ­но на­пу­ган­ным об­ви­не­ни­ем, что­бы пред­по­ло­жить, что он по­кон­чит с со­бой той ночью.[D] Силь­ва­нус от­ве­тил от­ри­ца­тель­но. «Он не вы­ка­зы­вал, — ска­зал он, — ни­ка­ких при­зна­ков стра­ха. В нем не бы­ло ни вол­не­ния, ни при­зна­ков со­жа­ле­ния, ни на­ме­ка на пе­чаль. Его сло­ва и взгля­ды сви­де­тель­ство­ва­ли о спо­кой­ном, уве­рен­ном и твер­дом уме».

[Снос­ка D: По­хо­же, об­ще­ствен­ные де­я­те­ли тех дней счи­та­ли, что ре­шить­ся на са­мо­уни­что­же­ние бы­ло го­раз­до бо­лее по­чет­ным по­ступ­ком в по­доб­ной чрез­вы­чай­ной си­ту­а­ции, чем ждать, по­ка слу­жи­те­ли за­ко­на осу­дят и каз­нят их. Со­от­вет­ствен­но, по­пыт­ка за­пу­гать че­ло­ве­ка до са­мо­убий­ства бы­ла од­ним из раз­лич­ных спо­со­бов, к ко­то­рым мог при­бег­нуть ти­ран, что­бы устра­нить тех, кто был ему непри­я­тен.]

«Иди к нему, — от­ве­тил Нерон, — и ска­жи ему, что он дол­жен ре­шить­ся уме­реть».

Силь­ва­нус был по­ра­жен, по­лу­чив этот при­каз. Он не мог по­ве­рить, что Нерон дей­стви­тель­но пре­дал смер­ти че­ло­ве­ка столь по­чтен­ных лет и муд­ро­сти, ко­то­рый был ему всю жизнь вме­сто от­ца. Вме­сто то­го, что­бы от­пра­вить­ся пря­мо в дом Се­не­ки, он от­пра­вил­ся по­со­ве­то­вать­ся с на­чаль­ни­ком стра­жи, ко­то­рый, хо­тя и был на са­мом де­ле од­ним из за­го­вор­щи­ков, еще не был об­ви­нен и все еще на­хо­дил­ся на сво­бо­де, хо­тя и дро­жал от пред­чув­ствия неми­ну­е­мой опас­но­сти. Ка­пи­тан, вы­слу­шав де­ло, ска­зал, что ни­че­го не оста­ет­ся, как до­ста­вить со­об­ще­ние. За­тем Силь­ван от­пра­вил­ся на вил­лу Се­не­ки, но, не в си­лах вы­не­сти мыс­ли о том, что сам ста­нет но­си­те­лем по­доб­ных из­ве­стий, по­слал цен­ту­ри­о­на с по­сла­ни­ем.

Се­не­ка вос­при­нял это со спо­кой­ным са­мо­об­ла­да­ни­ем и немед­лен­но на­чал го­то­вить­ся к то­му, что­бы по­кон­чить с со­бой. Его же­на Па­у­ли­на на­сто­я­ла на том, что­бы раз­де­лить его судь­бу. Он со­брал во­круг се­бя сво­их дру­зей, что­бы дать им на­пут­ствие и по­про­щать­ся с ни­ми, и при­ка­зал сво­им слу­гам сде­лать необ­хо­ди­мые при­го­тов­ле­ния для вскры­тия вен. За­тем по­сле­до­ва­ла од­на из тех пе­чаль­ных и ужас­ных сцен тра­у­ра и смер­ти, ко­то­ры­ми так ча­сто за­тем­ня­ют­ся стра­ни­цы древ­ней ис­то­рии, об­ра­зуя кар­ти­ны, слиш­ком шо­ки­ру­ю­щие, что­бы их мож­но бы­ло по­ка­зать во всех де­та­лях. Спо­кой­ное са­мо­об­ла­да­ние Се­не­ки кон­тра­сти­ро­ва­ло, с од­ной сто­ро­ны, с горь­кой тос­кой и гром­ки­ми сте­на­ни­я­ми его слуг и дру­зей, а с дру­гой — с немым от­ча­я­ни­ем Па­у­ли­ны. Ко­гда ве­ны бы­ли вскры­ты, кровь сна­ча­ла не тек­ла, и бы­ли при­бег­ну­ты раз­лич­ные ис­кус­ствен­ные сред­ства, что­бы уско­рить уга­са­ние жиз­ни; од­на­ко в кон­це кон­цов Се­не­ка пе­ре­стал ды­шать. То­гда слу­ги се­мьи со сле­за­ми умо­ля­ли сол­дат поз­во­лить им спа­сти Па­у­ли­ну, ес­ли еще не бы­ло слиш­ком позд­но. Сол­да­ты со­гла­си­лись; по­это­му жен­щи­ны пе­ре­вя­за­ли ее ра­ны, по­ка она ле­жа­ла пе­ред ни­ми бес­чув­ствен­ная и бес­по­мощ­ная, и, та­ким об­ра­зом оста­но­вив даль­ней­шее кро­во­те­че­ние, они с усерд­ной за­бо­той уха­жи­ва­ли за ней в на­деж­де вы­ле­чить ее. Они пре­успе­ли. Они вер­ну­ли ее к жиз­ни, или, ско­рее, к по­до­бию жиз­ни; ибо она так и не опра­ви­лась по-на­сто­я­ще­му, что­бы сно­ва стать са­мой со­бой, в те­че­ние несколь­ких оди­но­ких и опу­сто­шен­ных лет, в те­че­ние ко­то­рых она по­том про­жи­ла.

Был еще один рим­ский граж­да­нин выс­ше­го ран­га, ко­то­рый пал невин­ной жерт­вой гнев­ных стра­стей, ко­то­рые рас­кры­тие это­го за­го­во­ра про­бу­ди­ло в уме Неро­на. Это был кон­сул Ве­стин. Ве­стин был че­ло­ве­ком с очень вы­со­ким ха­рак­те­ром и ни­ко­гда не про­яв­лял той по­дат­ли­во­сти ха­рак­те­ра и той по­кор­но­сти им­пе­ра­тор­ской во­ле, ко­то­рой тре­бо­вал Нерон. Кро­ме то­го, его долж­ность кон­су­ла, ко­то­рая бы­ла выс­шей граж­дан­ской долж­но­стью в го­су­дар­стве, да­ва­ла ему огром­ное вли­я­ние на на­род Ри­ма, так что Нерон не толь­ко нена­ви­дел его, но и бо­ял­ся. На са­мом де­ле, его неза­ви­си­мость ха­рак­те­ра и несго­вор­чи­вость, как это ино­гда на­зы­ва­ли, бы­ли на­столь­ко ве­ли­ки, что за­го­вор­щи­ки по­сле зре­ло­го об­суж­де­ния при­шли к вы­во­ду не пред­ла­гать ему участ­во­вать в за­го­во­ре. Но, хо­тя он был та­ким об­ра­зом неви­но­вен, Нерон на­вер­ня­ка не знал об этом фак­те, и, во вся­ком слу­чае, та­кая воз­мож­ность осу­ще­ствить уни­что­же­ние нена­вист­но­го со­пер­ни­ка бы­ла слиш­ком хо­ро­ша, что­бы ее упус­кать. По­это­му очень ско­ро, по­сле рас­кры­тия за­го­во­ра, Нерон по­слал три­бу­на во гла­ве пя­ти­сот че­ло­век аре­сто­вать кон­су­ла.

Это боль­шое вой­ско бы­ло вы­де­ле­но для служ­бы от­ча­сти по­то­му, что — из-за вы­со­ко­го ран­га и долж­но­сти об­ви­ня­е­мо­го — Нерон не знал, ка­ки­ми сред­ства­ми со­про­тив­ле­ния мог бы вос­поль­зо­вать­ся кон­сул, а от­ча­сти по­то­му, что его дом, рас­по­ло­жен­ный в са­мой люд­ной ча­сти го­ро­да, с ви­дом на Фо­рум, сам по се­бе был сво­е­го ро­да ци­та­де­лью, в ко­то­рой раз­лич­ные офи­це­ры из окру­же­ния Ве­сти­на и его мно­го­чис­лен­ная сви­та со­став­ля­ли сво­е­го ро­да гар­ни­зон. Слу­чи­лось так, что в то вре­мя, ко­гда Нерон по­слал свой от­ряд про­из­ве­сти арест, Ве­стин при­ни­мал за ужи­ном боль­шую ком­па­нию дру­зей. Празд­не­ства бы­ли вне­зап­но пре­рва­ны, и вся ком­па­ния бы­ла по­верг­ну­та в со­сто­я­ние са­мо­го страш­но­го воз­буж­де­ния и за­ме­ша­тель­ства вне­зап­ным по­яв­ле­ни­ем это­го боль­шо­го от­ря­да во­ору­жен­ных лю­дей, ко­то­рые оса­ди­ли две­ри, пе­ре­кры­ли все под­хо­ды и, окру­жив дом со всех сто­рон и охра­няя его, за­пер­ли всех оби­та­те­лей, как буд­то они окру­жа­ли за­мок вра­га. За­тем к Ве­сти­ну в бан­кет­ный зал бы­ли по­сла­ны несколь­ко сол­дат гвар­дии, что­бы со­об­щить ему, что три­бун же­ла­ет по­го­во­рить с ним по важ­но­му де­лу.

Кон­сул слиш­ком хо­ро­шо знал ха­рак­тер Неро­на и чув­ства, ко­то­рые ти­ран пи­тал к нему, и слиш­ком яс­но ви­дел пре­иму­ще­ство, ко­то­рое да­ло Неро­ну рас­кры­тие за­го­во­ра, что­бы сра­зу не по­нять, что его судь­ба пред­ре­ше­на; и дей­ствия, ко­то­рые он пред­при­нял в этой ужас­ной чрез­вы­чай­ной си­ту­а­ции, хо­ро­шо со­от­вет­ство­ва­ли его непо­кор­но­му и несго­вор­чи­во­му ха­рак­те­ру. Вме­сто то­го, что­бы под­чи­нить­ся при­ка­зу три­бу­на, он немед­лен­но от­пра­вил­ся в част­ные апар­та­мен­ты, вы­звал сво­е­го вра­ча, рас­по­ря­дил­ся при­го­то­вить ван­ну, при­ка­зал вра­чу вскрыть ему ве­ны, лег в ван­ну, что­бы уско­рить от­ток кро­ви, и че­рез несколь­ко ми­нут пе­ре­стал ды­шать.

Со­об­ще­ние о смер­ти кон­су­ла, ко­гда об этом ста­ло из­вест­но Неро­ну, ко­неч­но, до­ста­ви­ло ему боль­шое удо­вле­тво­ре­ние. Од­на­ко он по-преж­не­му дер­жал охра­ну око­ло до­ма, удер­жи­вая го­стей вза­пер­ти в бан­кет­ном за­ле в те­че­ние мно­гих ча­сов. Ко­неч­но, все это вре­мя умы этих го­стей бы­ли в со­сто­я­нии край­не­го бес­по­кой­ства и дур­ных пред­чув­ствий, по­сколь­ку каж­дый из них обя­за­тель­но дол­жен был чув­ство­вать непо­сред­ствен­ную опас­ность. Ко­гда о тре­во­ге и воз­буж­де­нии, ко­то­рые они ис­пы­ты­ва­ли, до­ло­жи­ли Неро­ну, он был очень удив­лен этим и ска­зал, что они пла­тят за свой кон­суль­ский ужин. Он про­дер­жал их в та­ком на­пря­же­нии по­чти до утра, а за­тем при­ка­зал ото­звать охра­ну.

Чис­ло жертв, ко­то­рые бы­ли при­не­се­ны в жерт­ву него­до­ва­нию Неро­на в ре­зуль­та­те это­го за­го­во­ра, бы­ло очень ве­ли­ко; так что ули­цы бы­ли за­пол­не­ны каз­ня­ми и по­хо­рон­ны­ми про­цес­си­я­ми в те­че­ние мно­гих дней. Все­об­щее го­ре и па­ни­ка ца­ри­ли, и все же ни­кто не осме­ли­вал­ся про­явить ни ма­лей­ших при­зна­ков пе­ча­ли или стра­ха. Лю­ди по­ла­га­ли, что жа­лость к стра­даль­цам или тре­во­га за са­мих се­бя бу­дут ис­тол­ко­ва­ны как до­ка­за­тель­ства то­го, что они бы­ли за­ме­ша­ны в за­го­во­ре; ибо мно­же­ство тех, кто был при­го­во­рен к смер­ти, бы­ли осуж­де­ны под пред­ло­га­ми и мни­мы­ми до­ка­за­тель­ства­ми са­мо­го лег­ко­мыс­лен­но­го ха­рак­те­ра. По­это­му каж­дый, да­же из тех, чьи са­мые близ­кие дру­зья бы­ли уби­ты, был вы­нуж­ден на­пус­кать на се­бя все при­зна­ки без­удерж­ной ра­до­сти по по­во­ду то­го, что столь ко­вар­ный за­го­вор про­тив жиз­ни столь муд­ро­го и пре­вос­ход­но­го пра­ви­те­ля был рас­крыт, а ви­нов­ные в нем при­вле­че­ны к от­вет­ствен­но­сти. Ро­ди­те­ли, чьи сы­но­вья бы­ли уби­ты, и же­ны и де­ти, по­те­ряв­шие сво­их му­жей и от­цов, бы­ли, та­ким об­ра­зом, вы­нуж­де­ны объ­еди­нить­ся в по­здрав­ле­ни­ях и вы­ра­же­ни­ях ра­до­сти, ко­то­рые бы­ли по­всю­ду ад­ре­со­ва­ны им­пе­ра­то­ру. Устра­и­ва­лись про­цес­сии, про­из­но­си­лись ре­чи, при­но­си­лись жерт­вы, устра­и­ва­лись бес­чис­лен­ные иг­ры, зре­ли­ща и ил­лю­ми­на­ции, сви­де­тель­ству­ю­щие о все­об­щем ли­ко­ва­нии; и та­ким об­ра­зом го­род пред­став­лял все внеш­ние про­яв­ле­ния все­об­ще­го ве­се­лья, в то вре­мя как, по прав­де го­во­ря, серд­ца лю­дей по­всю­ду бы­ли пе­ре­пол­не­ны тре­во­гой, го­рем и стра­хом.

Ко­гда, на­ко­нец, до­ста­точ­ное ко­ли­че­ство граж­дан Ри­ма бы­ло уни­что­же­но, Нерон со­брал ар­мию и, об­ра­тив­шись к вой­скам с об­ра­ще­ни­ем о за­го­во­ре и о сво­ем счаст­ли­вом из­бав­ле­нии от опас­но­сти, он раз­де­лил огром­ную сум­му де­нег из го­су­дар­ствен­ной каз­ны меж­ду сол­да­та­ми, что­бы сде­лать очень зна­чи­тель­ную щед­рость каж­до­му че­ло­ве­ку. Он так­же рас­пре­де­лил меж­ду ни­ми огром­ное ко­ли­че­ство про­ви­зии из об­ще­ствен­ных за­кро­мов. Этот акт и связь меж­ду Неро­ном и вой­ска­ми, ко­то­рую он ил­лю­стри­ру­ет, объ­яс­ня­ют то, что в про­тив­ном слу­чае ка­за­лось бы непо­сти­жи­мой тай­ной, а имен­но, как од­но­му че­ло­ве­ку уда­ет­ся на­столь­ко пол­но­стью под­чи­нить сво­ей вла­сти огром­ное на­се­ле­ние та­кой им­пе­рии, как Древ­ний Рим, что лю­бое ко­ли­че­ство са­мых вы­да­ю­щих­ся и вли­я­тель­ных граж­дан бу­дут схва­че­ны и обез­глав­ле­ны или прон­зе­ны в серд­це ме­ча­ми и кин­жа­ла­ми по од­но­му его сло­ву или кив­ку. Объ­яс­не­ние та­ко­во: ар­мия. Дай­те од­но­му-един­ствен­но­му ти­ра­ну сто или две­сти ты­сяч го­ло­во­ре­зов, хо­ро­шо спа­ян­ных и пол­но­стью во­ору­жен­ных, в со­от­вет­ствии с со­гла­ше­ни­ем меж­ду ни­ми, в ко­то­ром он го­во­рит: «По­мо­ги­те мне кон­тро­ли­ро­вать, гос­под­ство­вать и гра­бить про­мыш­лен­ные клас­сы об­ще­ства, и я от­дам вам боль­шую до­лю до­бы­чи», и ра­бо­та ста­нет очень лег­кой. Пра­ви­тель­ства, ко­то­рые су­ще­ство­ва­ли в ми­ре, в ос­нов­ном фор­ми­ро­ва­лись по это­му пла­ну. Они бы­ли про­сто огром­ны­ми ар­ми­я­ми, упол­но­мо­чен­ны­ми по­лу­чать се­бе жа­ло­ва­нье пу­тем си­сте­ма­ти­че­ско­го гра­бе­жа мил­ли­о­нов лю­дей, чья мир­ная про­мыш­лен­ность кор­мит и оде­ва­ет мир. Сред­ство, ко­то­рое че­ло­ве­че­ство сей­час на­чи­на­ет от­кры­вать и при­ме­нять, столь же про­сто. Мил­ли­о­ны лю­дей, вы­пол­ня­ю­щих эту ра­бо­ту, учат­ся дер­жать ору­жие в сво­их ру­ках и за­пре­щать объ­еди­нять мас­сы войск с це­лью воз­вы­ше­ния гор­ды­ни и же­сто­ко­сти до по­ло­же­ния аб­со­лют­ной и без­от­вет­ствен­ной вла­сти.

В слу­чае с Неро­ном столь ве­ли­ко бы­ло бла­го­го­ве­ние, вну­ша­е­мое ужа­са­ю­щей мо­щью рим­ских ле­ги­о­нов, что да­же Се­нат сми­рен­но скло­нил­ся пе­ред ним и при­со­еди­нил­ся к об­ще­му пре­кло­не­нию пе­ред нена­вист­ным ти­ра­ном. Они из­да­ли указ о жерт­во­при­но­ше­ни­ях и пуб­лич­ных празд­но­ва­ни­ях дня бла­го­да­ре­ния; они воз­двиг­ли но­вые хра­мы, что­бы вы­ра­зить свою бла­го­дар­ность бо­гам за столь зна­ме­на­тель­ное из­бав­ле­ние; они учре­ди­ли но­вые иг­ры и празд­не­ства, что­бы вы­ра­зить все­об­щую ра­дость, и воз­двиг­ли ста­туи и мо­ну­мен­ты в честь тех, кто внес свой вклад в рас­кры­тие за­го­во­ра. Нож или кин­жал, ко­то­рый Ми­лич из­го­то­вил как тот, ко­то­рым дол­жен был быть убит Нерон, был со­хра­нен как свя­щен­ная ре­лик­вия. На нем бы­ла сде­ла­на со­от­вет­ству­ю­щая над­пись, и он был со всей тор­же­ствен­но­стью по­ме­щен в один из хра­мов го­ро­да, что­бы остать­ся па­мят­ни­ком об этом со­бы­тии для всех бу­ду­щих по­ко­ле­ний. Од­ним сло­вом, спа­се­ние ти­ра­на от смер­ти вы­зва­ло все внеш­ние про­яв­ле­ния ра­до­сти, ко­то­рые мог бы за­слу­жить ве­ли­чай­ший об­ще­ствен­ный бла­го­де­тель.

И все же, несмот­ря на все это, об­ще­ствен­ное мне­ние дей­стви­тель­но та­ко­во бы­ло в оцен­ке ис­тин­но­го ха­рак­те­ра Неро­на, что в то вре­мя счи­та­лось крайне со­мни­тель­ным, и, фак­ти­че­ски, так счи­та­ют с тех пор, су­ще­ство­вал ли во­об­ще ка­кой-ли­бо за­го­вор. Ши­ро­ко рас­про­стра­не­но мне­ние, что все мни­мое рас­кры­тие за­го­во­ра бы­ло хит­ро­ум­ным хо­дом со сто­ро­ны Неро­на, что­бы снаб­дить его бла­го­вид­ны­ми пред­ло­га­ми для уни­что­же­ния боль­шо­го ко­ли­че­ства лю­дей, ко­то­рые бы­ли лич­но ему непри­ят­ны. И ес­ли бы не бы­ло по­чти невоз­мож­но по­ве­рить, что та­кая чу­до­вищ­ная зло­ба и ти­ра­ния, как у Неро­на, мог­ли так дол­го гос­под­ство­вать над рим­ля­на­ми, не по­буж­дая их к от­ча­ян­ным по­пыт­кам уни­что­жить его, мы мог­ли бы са­ми при­нять эту точ­ку зре­ния и пред­по­ло­жить, что этот зна­ме­ни­тый за­го­вор был пол­но­стью вы­дум­кой.

XII. — ЭКСПЕДИЦИЯ В ГРЕЦИЮ
65 год н. э.

Нерон ста­но­вит­ся бо­лее раз­вра­щен­ным и за­бро­шен­ным, чем ко­гда — либо.-Нерон по­яв­ля­ет­ся на пуб­лич­ной сцене. — Оцен­ка, в ко­то­рой участ­во­ва­ли иг­ро­ки. — Дей­ствие Се­на­та. — Те­ат­раль­ные вол­не­ния. — Уни­зи­тель­ное по­ве­де­ние им­пе­ра­то­ра. — На­гра­ды и по­че­сти, ока­зан­ные Неро­ну. — Олим­пий­ские иг­ры. — Рав­ни­на. — Пра­ви­ла. — Пред­ва­ри­тель­ные при­го­тов­ле­ния к Олим­пий­ским иг­рам. — Раз­лич­ные со­стя­за­ния и зре­ли­ща на Олим­пий­ских иг­рах. — Нерон от­прав­ля­ет­ся в Гре­цию. — Его сви­та. — Про­дви­же­ние Неро­на по Гре­ции. — Тол­пы зри­те­лей. — Неро­на встре­ча­ют бур­ны­ми ап­ло­дис­мен­та­ми. — Ве­нец из олив­ко­вых ли­стьев. — Це­ре­мо­нии. — Жерт­во­при­но­ше­ния и празд­не­ства. — Нерон в Олим­пии. — Его гон­ки на ко­лес­ни­цах. — Нерон по­лу­ча­ет при­зы. — Нерон от­прав­ля­ет де­пе­ши в Рим. — Его план про­ры­ва че­рез Ко­ринф­ский пе­ре­ше­ек. — Про­рыв зем­ли. — Зо­ло­тая кирка.-Гелий при­зы­ва­ет Неро­на вер­нуть­ся в Рим. — Нерон воз­вра­ща­ет­ся. — Его по­езд. — Его при­зы. — Его пу­те­ше­ствие. — Опас­ность ко­раб­ле­кру­ше­ния. — Пу­те­ше­ствие в Рим. — Его три­ум­фаль­ный въезд в Рим. — Его дей­ствия. — Он про­дол­жа­ет тре­ни­ро­вать свой го­лос. — Phonascus. — Пуб­лич­ные вы­ступ­ле­ния. — Де­неж­ные за­труд­не­ния. — Ис­то­рия Бес­са. — Нерон от­прав­ля­ет в Еги­пет за со­кро­ви­ща­ми. — Его разо­ча­ро­ва­ние. — Сон.

КОГДА воз­буж­де­ние, вы­зван­ное рас­кры­ти­ем, ре­аль­но­го или мни­мо­го, за­го­во­ра Пи­зо­на и со­про­вож­дав­ши­ми его бес­чис­лен­ны­ми каз­ня­ми, улег­лось, Нерон вер­нул­ся к сво­е­му обыч­но­му об­ра­зу жиз­ни и фак­ти­че­ски от­дал­ся по­твор­ству сво­им звер­ским на­клон­но­стям и стра­стям бо­лее без­рас­суд­но, чем ко­гда-ли­бо. Он про­во­дил свои дни в празд­но­сти, а но­чи в буй­ствах и ку­те­жах и быст­ро ста­но­вил­ся объ­ек­том все­об­ще­го пре­зре­ния. Един­ствен­ным че­сто­лю­би­ем, ко­то­рое, ка­за­лось, дви­га­ло им, бы­ло пре­успеть, или, ско­рее, иметь ре­пу­та­цию пре­успе­ва­ю­ще­го иг­ро­ка и пев­ца на пуб­лич­ной сцене.

Вско­ре по­сле пе­ри­о­да за­го­во­ра, опи­сан­но­го в по­след­них двух гла­вах, и ко­гда воз­буж­де­ние, свя­зан­ное с ним, в ка­кой-то ме­ре улег­лось, вни­ма­ние пуб­ли­ки на­ча­ло при­ко­вы­вать­ся к боль­шо­му празд­не­ству, вре­мя ко­то­ро­го в то вре­мя при­бли­жа­лось. Этот празд­ник от­ме­чал­ся раз­но­го ро­да зре­ли­ща­ми и иг­ра­ми, ко­то­рые бы­ли на­зва­ны пя­ти­лет­ни­ми иг­ра­ми, по­сколь­ку пе­ри­од их про­ве­де­ния по­вто­рял­ся раз в пять лет. Ос­нов­ная часть пред­став­ле­ний по этим по­во­дам со­сто­я­ла из со­стя­за­ний за при­зы, ко­то­рые пред­ла­га­лись тем, кто ре­шал по­бо­роть­ся за них. Неко­то­рые из этих при­зов пред­на­зна­ча­лись для тех, кто пре­успел в спор­тив­ных упраж­не­ни­ях, про­явил си­лу и лов­кость, в то вре­мя как дру­гие пред­на­зна­ча­лись для пев­цов, тан­цо­ров и дру­гих ис­пол­ни­те­лей на пуб­лич­ной сцене. Нерон не смог усто­ять пе­ред ис­ку­ше­ни­ем вос­поль­зо­вать­ся этим гран­ди­оз­ным слу­ча­ем для де­мон­стра­ции сво­их спо­соб­но­стей и при­го­то­вил­ся вы­сту­пить сре­ди дру­гих ак­те­ров и шу­ле­ров в ка­че­стве пре­тен­ден­та на те­ат­раль­ные при­зы.

К ар­ти­стам на пуб­лич­ной сцене в древ­но­сти от­но­си­лись так же, как и сей­час. Им ап­ло­ди­ро­ва­ли, льсти­ли, об­лас­ки­ва­ли и щед­ро пла­ти­ли; но, в кон­це кон­цов, они со­став­ля­ли со­ци­аль­ный класс, от­лич­ный от всех осталь­ных, и очень низ­ко­го ран­га. Точ­но так же, как сей­час ве­ли­кие пуб­лич­ные пев­цы ино­гда по­лу­ча­ют са­мые вы­со­кие до­хо­ды — не в два или три, а, воз­мож­но, в де­сять раз боль­ше, чем ко­гда-ли­бо пла­ти­ли выс­шим ми­ни­страм го­су­дар­ства, — и по­лу­ча­ют са­мое лест­ное вни­ма­ние от выс­ших клас­сов об­ще­ства, за ни­ми сле­ду­ют тол­пы на ули­цах, и они въез­жа­ют в го­ро­да в со­про­вож­де­нии гран­ди­оз­ных про­цес­сий, в то вре­мя как все же вряд ли най­дет­ся ре­спек­та­бель­ный граж­да­нин из выс­ше­го со­сло­вия, ко­то­рый не по­чув­ство­вал бы се­бя уни­жен­ным, уви­дев сво­е­го сы­на или дочь на сцене ря­дом с ни­ми.

Точ­но так же об­ще­ствен­ные на­стро­е­ния в го­ро­де Ри­ме во вре­ме­на Неро­на бы­ли та­ко­вы, что ви­деть, как глав­ный во­ен­ный су­дья со­дру­же­ства пуб­лич­но вы­сту­па­ет на сцене и всту­па­ет в страст­ное со­рев­но­ва­ние с по­ю­щи­ми муж­чи­на­ми и жен­щи­на­ми, низ­ко­проб­ны­ми ко­ме­ди­ан­та­ми, тан­цо­ра­ми, шу­та­ми и дру­ги­ми по­доб­ны­ми пер­со­на­жа­ми, ко­то­рые там фи­гу­ри­ро­ва­ли, бы­ло очень уни­зи­тель­ным зре­ли­щем. Фак­ти­че­ски, ко­гда при­бли­зи­лось вре­мя празд­но­ва­ния пя­ти­ле­тия, пра­ви­тель­ство по­пы­та­лось предот­вра­тить необ­хо­ди­мость фак­ти­че­ско­го по­яв­ле­ния им­пе­ра­то­ра на сцене, при­няв в Се­на­те, сре­ди дру­гих ука­зов, ка­са­ю­щих­ся празд­но­ва­ний, опре­де­лен­ные ре­ше­ния о при­суж­де­нии Неро­ну по­чет­ных ко­рон и при­зов пу­тем пред­вос­хи­ще­ния, та­ким об­ра­зом при­зна­вая его пер­вым, не тре­буя ис­пы­та­ния ре­аль­ной кон­ку­рен­ци­ей. Но это не удо­вле­тво­ри­ло Неро­на. На са­мом де­ле, честь быть пуб­лич­но про­воз­гла­шен­ным по­бе­ди­те­лем, ве­ро­ят­но, не бы­ла глав­ным со­блаз­ном, ко­то­рый его при­вле­кал. Он хо­тел на­сла­дить­ся вол­не­ни­ем и удо­воль­стви­ем от со­стя­за­ния, уви­деть огром­ную ауди­то­рию, со­брав­шу­ю­ся пе­ред ним и за­во­ро­жен­но на­блю­дав­шую за его вы­ступ­ле­ни­ем; и слу­шать и на­сла­ждать­ся тор­же­ству­ю­щим ве­ли­чи­ем ап­ло­дис­мен­тов, ко­то­рые в та­ких слу­ча­ях рас­ка­ты­ва­лись в огром­ных рим­ских ам­фи­те­ат­рах по­доб­но рас­ка­там гро­ма. Од­ним сло­вом, имен­но тще­сла­вие вы­став­лять се­бя на­по­каз, а не стрем­ле­ние к по­чет­но­му от­ли­чию, со­став­ля­ло мо­тив, ко­то­рый дви­гал им.

Сле­до­ва­тель­но, он пре­не­брег по­чет­ны­ми на­гра­да­ми, ко­то­ры­ми его на­гра­дил Се­нат, и на­сто­ял на том, что­бы дей­стви­тель­но по­явить­ся на сцене. Его пер­вым вы­ступ­ле­ни­ем бы­ло чте­ние сти­хо­тво­ре­ния, ко­то­рое он со­чи­нил. Сти­хо­тво­ре­ние бы­ло встре­че­но, ко­неч­но, без­гра­нич­ны­ми ап­ло­дис­мен­та­ми. По­сле это­го он по­явил­ся на сцене, со­рев­ну­ясь с the harpers и дру­ги­ми му­зы­каль­ны­ми ис­пол­ни­те­ля­ми. На­се­ле­ние ап­ло­ди­ро­ва­ло его уси­ли­ям с ве­ли­чай­шим эн­ту­зи­аз­мом, в то вре­мя как бо­лее ре­спек­та­бель­ные граж­дане хра­ни­ли мол­ча­ние или пе­ре­го­ва­ри­ва­лись друг с дру­гом тай­ным ро­по­том недо­воль­ства и неодоб­ре­ния. Су­ще­ство­ва­ло ве­ли­кое мно­же­ство пра­вил и огра­ни­че­ний, ко­то­рые кан­ди­да­ты в этих со­стя­за­ни­ях долж­ны бы­ли со­блю­дать; и хо­тя все они бы­ли до­ста­точ­но умест­ны для клас­са лю­дей, для ко­то­рых они пред­на­зна­ча­лись, все же бы­ли та­ко­вы, что им­пе­ра­тор, под­чи­ня­ясь им, ста­вил се­бя в очень низ­кое и при­ни­жен­ное по­ло­же­ние, что­бы стать объ­ек­том на­сме­шек и пре­зре­ния. На­при­мер, за­кон­чив иг­рать на ар­фе, он вы­хо­дил на аван­сце­ну и там, в ма­не­ре, при­ня­той сре­ди ак­те­ров то­го вре­ме­ни, опус­кал­ся на ко­ле­ни в умо­ля­ю­щей по­зе, с под­ня­ты­ми ру­ка­ми, как буд­то сми­рен­но ис­пра­ши­вая бла­го­при­ят­но­го при­го­во­ра у зри­те­лей, как у сво­их су­дей, и с тре­пе­том ожи­дая их ре­ше­ния. Это, учи­ты­вая, что ис­пол­ни­тель моль­бы был ве­ли­чай­шим вла­сте­ли­ном на зем­ле, офи­ци­аль­но от­вет­ствен­ным за управ­ле­ние по­ло­ви­ной ми­ра, а пуб­ли­ка, пе­ред ко­то­рой он пре­кло­нял ко­ле­ни, со­сто­я­ла в ос­нов­ном из низ­ше­го сбро­да го­ро­да, ка­за­лось каж­до­му ува­жа­е­мо­му рим­ля­ни­ну аб­сурд­ным и смеш­ным до по­след­ней сте­пе­ни.

Тем не ме­нее, сла­ва об этих по­дви­гах, со­вер­шен­ных Неро­ном как пуб­лич­ным де­я­те­лем, по­сте­пен­но рас­про­стра­ни­лась по всей им­пе­рии, и этот пред­мет при­влек осо­бое вни­ма­ние в го­ро­дах Гре­ции, где иг­ры и вся­ко­го ро­да об­ще­ствен­ные зре­ли­ща от­ме­ча­лись с ве­ли­чай­шей пом­пой и ве­ли­ко­ле­пи­ем. Несколь­ко из этих го­ро­дов по­сла­ли в Рим де­пу­та­ции с ко­ро­на­ми и гир­лян­да­ми для им­пе­ра­то­ра, ко­то­рые они вру­чи­ли ему в честь ма­стер­ства и пре­вос­ход­ства, про­яв­лен­ных им в те­ат­раль­ном ис­кус­стве. Нерон был чрез­вы­чай­но до­во­лен ока­зан­ны­ми ему та­ки­ми по­че­стя­ми. Он при­ни­мал де­пу­та­ции, до­став­ляв­шие эти зна­ки, с боль­шой пом­пой и па­ра­дом, как ес­ли бы они бы­ли по­сла­ми су­ве­рен­ных кня­зей или го­су­дарств, по­слан­ны­ми для ре­ше­ния де­ла, име­ю­ще­го са­мое важ­ное зна­че­ние. Фак­ти­че­ски, он дал им ауди­ен­цию рань­ше всех осталь­ных, раз­вле­кал их пи­ра­ми и зре­ли­ща­ми и ока­зы­вал им все дру­гие зна­ки об­ще­ствен­но­го вни­ма­ния и по­че­стей. Од­на­жды на пи­ру, на ко­то­рый он при­гла­сил та­кую ком­па­нию по­слов, один из них по­про­сил его спеть для них пес­ню. Им­пе­ра­тор немед­лен­но под­чи­нил­ся и спел пес­ню для раз­вле­че­ния ком­па­нии за сто­лом. Ему бур­но ап­ло­ди­ро­ва­ли, и он был на­столь­ко вос­хи­щен эн­ту­зи­аз­мом, ко­то­рый про­бу­ди­ло его ис­пол­не­ние, что вос­клик­нул, что гре­ки, в кон­це кон­цов, бы­ли един­ствен­ным на­ро­дом, у ко­то­ро­го дей­стви­тель­но был вкус к му­зы­ке; ни­кто, кро­ме них, по его сло­вам, не мог по­нять или оце­нить хо­ро­шую пес­ню.

Са­мым из­вест­ным из всех празд­ни­ков древ­них гре­ков бы­ли Олим­пий­ские иг­ры. Эти иг­ры пред­став­ля­ли со­бой гран­ди­оз­ный на­ци­о­наль­ный празд­ник, ко­то­рый про­во­дил­ся раз в че­ты­ре го­да на рав­нине в за­пад­ной ча­сти Пе­ло­пон­не­са, на­зы­ва­е­мой Олим­пий­ской рав­ни­ной. Эта рав­ни­на име­ла про­тя­жен­ность немно­гим бо­лее ми­ли и бы­ла огра­ни­че­на с од­ной сто­ро­ны ска­ли­сты­ми хол­ма­ми, а с дру­гой — во­да­ми ре­ки. Здесь бы­ли воз­ве­де­ны под­хо­дя­щие со­ору­же­ния для по­ка­за зре­лищ и игр, а так­же для раз­ме­ще­ния зри­те­лей, и ко­гда на­сту­пи­ло вре­мя тор­жеств, огром­ное мно­же­ство лю­дей со­бра­лось со всех кон­цов Гре­ции, что­бы стать сви­де­те­ля­ми тор­жеств. Од­на­ко все зри­те­ли бы­ли муж­чи­на­ми, по­сколь­ку, за ис­клю­че­ни­ем несколь­ких жриц, ко­то­рым пред­сто­я­ло вы­пол­нять опре­де­лен­ные офи­ци­аль­ные обя­зан­но­сти, жен­щи­нам при­сут­ство­вать не раз­ре­ша­лось. На­ка­за­ни­ем за по­пыт­ку обой­ти этот за­кон бы­ла смерть; ибо, ес­ли ка­кая-ли­бо жен­щи­на пы­та­лась стать сви­де­те­лем сце­ны в пе­ре­оде­том ви­де, за­кон гла­сил, что она долж­на быть схва­че­на, ес­ли ее об­на­ру­жат, и сбро­ше­на с со­сед­не­го об­ры­ва, что­бы по­гиб­нуть при па­де­нии. Го­во­рят, од­на­ко, что ко­гда-ли­бо имел ме­сто толь­ко один слу­чай та­ко­го об­на­ру­же­ния , и в этом слу­чае жен­щи­на бы­ла по­ми­ло­ва­на с уче­том то­го фак­та, что ее отец, бра­тья и сын все бы­ли по­бе­ди­те­ля­ми в иг­рах.

Иг­ры про­дол­жа­лись пять дней. Об­щие при­го­тов­ле­ния бы­ли сде­ла­ны, и судьи бы­ли на­зна­че­ны пра­ви­тель­ством Эли­ды, шта­та, в ко­то­ром на­хо­ди­лась Олим­пий­ская рав­ни­на. По­бли­зо­сти на­хо­дил­ся спор­тив­ный зал, где те, кто на­ме­ре­вал­ся участ­во­вать в со­рев­но­ва­ни­ях, при­вык­ли тре­ни­ро­вать­ся. Эта под­го­тов­ка за­ня­ла по­чти год, и в те­че­ние трид­ца­ти дней до пуб­лич­но­го по­ка­за упраж­не­ния про­во­ди­лись в этом гим­на­сти­че­ском за­ле в той же ма­не­ре и фор­ме, что и на са­мих иг­рах. Для под­дер­жа­ния по­ряд­ка бы­ла за­дей­ство­ва­на мно­го­чис­лен­ная и ре­гу­ляр­но ор­га­ни­зо­ван­ная по­ли­ция, а судьи, на­зна­чен­ные с боль­шой фор­маль­но­стью, опре­де­ля­ли ре­зуль­та­ты со­рев­но­ва­ний и при­суж­да­ли на­гра­ды. Эти судьи бы­ли вве­де­ны в долж­ность са­мы­ми тор­же­ствен­ны­ми клят­ва­ми. Они обя­за­ли се­бя эти­ми клят­ва­ми вы­но­сить спра­вед­ли­вые ре­ше­ния без стра­ха или бла­го­склон­но­сти.

Фе­сти­валь от­крыл­ся, ко­гда при­шло вре­мя, ве­че­ром, при­не­се­ни­ем жерт­во­при­но­ше­ний — служ­бы про­во­ди­лись са­мым вну­ши­тель­ным и тор­же­ствен­ным об­ра­зом. На сле­ду­ю­щее утро на рас­све­те на­ча­лись иг­ры и со­стя­за­ния. Они со­сто­я­ли из за­бе­гов — на ко­лес­ни­цах, вер­хом и пеш­ком, — в по­след­нем слу­чае бе­гу­ны бы­ли ино­гда лег­ко оде­ты, а ино­гда об­ла­че­ны в тя­же­лые до­спе­хи; — со­стя­за­ний в прыж­ках, борь­бе, бок­се и ме­та­нии дис­ка; — и, на­ко­нец, му­зы­каль­ных и по­э­ти­че­ских пред­став­ле­ний раз­лич­но­го ро­да. По­лу­че­ние при­за в лю­бом из этих кон­кур­сов счи­та­лось во всем гре­че­ском ми­ре выс­шей че­стью.

Вре­мя празд­но­ва­ния этих игр на­ча­ло при­бли­жать­ся, как это слу­чи­лось, вско­ре по­сле то­го, как де­пу­та­ции из Гре­ции при­бы­ли к Неро­ну с по­здрав­ле­ни­я­ми и ко­ро­на­ми, на­зна­чен­ны­ми ему в знак их вос­хи­ще­ния его пуб­лич­ны­ми вы­ступ­ле­ни­я­ми в Ри­ме, — и со­всем неуди­ви­тель­но, что его вни­ма­ние и ин­те­рес бы­ли силь­но воз­буж­де­ны при­бли­же­ни­ем столь зна­ме­ни­то­го празд­ни­ка. Ко­ро­че го­во­ря, он ре­шил от­пра­вить­ся в Гре­цию и про­де­мон­стри­ро­вать свои спо­соб­но­сти пе­ред огром­ной и знат­ной ауди­то­ри­ей, ко­то­рая долж­на бы­ла со­брать­ся на Олим­пий­ских рав­ни­нах.

Со­от­вет­ствен­но, он со­брал очень боль­шую сви­ту из при­бли­жен­ных и по­сле­до­ва­те­лей и при­го­то­вил­ся от­пра­вить­ся в свое пу­те­ше­ствие. Эта сви­та по чис­лен­но­сти бы­ла на­сто­я­щей ар­ми­ей; но по ха­рак­те­ру это был все­го лишь от­ряд ак­те­ров, му­зы­кан­тов и шу­тов. Труп­па по­чти пол­но­стью со­сто­я­ла из лю­дей, так или ина­че свя­зан­ных со сце­ной, так что ба­гаж, сле­до­вав­ший в ее со­ста­ве, со­сто­ял не из ору­жия и во­ен­но­го сна­ря­же­ния, как это бы­ло обыч­но, ко­гда ве­ли­ко­му рим­ско­му пол­ко­вод­цу слу­ча­лось по­ки­дать Ита­лию, а из арф, скри­пок, ма­сок, ко­зырь­ков и про­че­го сце­ни­че­ско­го иму­ще­ства, ко­то­рое бы­ло в хо­ду в те вре­ме­на, — в то вре­мя как са­ма труп­па бы­ла по­чти пол­но­стью сфор­ми­ро­ва­на из ко­ме­ди­ан­тов, пев­цов, тан­цо­ров и бор­цов с огром­ной сви­той ве­се­лых и рас­пу­щен­ных муж­чин и жен­щин, ко­то­рые оли­це­тво­ря­ли все­воз­мож­ные ста­дия мо­раль­но­го уни­же­ния и де­гра­да­ции. С этим от­ря­дом Нерон пе­ре­пра­вил­ся на во­сточ­ный бе­рег Ита­лии и там, сев на борт под­го­тов­лен­ных к пу­те­ше­ствию су­дов, пе­ре­плыл Ад­ри­а­ти­че­ское мо­ре к бе­ре­гам Гре­ции.

Он вы­са­дил­ся в Кас­си­о­пе, го­ро­де в се­вер­ной ча­сти ост­ро­ва Кор­ки­ра. Здесь на­хо­дил­ся храм Юпи­те­ра, и пер­вым по­дви­гом Неро­на бы­ло от­пра­вить­ся ту­да и петь, по­сколь­ку ему, по-ви­ди­мо­му, не тер­пе­лось по­ка­зать на­ро­ду Гре­ции об­ра­зец сво­ей си­лы сра­зу же по при­зем­ле­нии. По­сле это­го он пе­ре­брал­ся на кон­ти­нент, а от­ту­да дви­нул­ся в серд­це Гре­ции, иг­рая, поя и разыг­ры­вая спек­так­ли во всех го­ро­дах, че­рез ко­то­рые про­ез­жал. По­сколь­ку до на­ча­ла празд­но­ва­ния Олим­пий­ских игр оста­ва­лось еще несколь­ко ме­ся­цев, у Nero бы­ло до­ста­точ­но вре­ме­ни для это­го ту­ра. Его, ко­неч­но, по­всю­ду встре­ча­ли са­мы­ми без­гра­нич­ны­ми ап­ло­дис­мен­та­ми, ибо, ко­неч­но, толь­ко те, в це­лом, кто был наи­бо­лее до­во­лен по­доб­ны­ми раз­вле­че­ни­я­ми и был наи­бо­лее скло­нен одоб­рять то, что Нерон вы­став­лял се­бя в ка­че­стве ис­пол­ни­те­ля, со­би­ра­лись на со­бра­ния, ко­то­рые со­би­ра­лись, что­бы по­слу­шать его. Так слу­чи­лось, что доб­ро­де­тель­ные, куль­тур­ные и утон­чен­ные лю­ди оста­лись в сво­их до­мах, в то вре­мя как все празд­ные, без­рас­суд­ные и рас­пут­ные ду­ши стра­ны тол­па­ми сте­ка­лись на раз­вле­че­ния, ко­то­рые пред­ла­гал им их им­пе­ра­тор­ский гость. Эти лю­ди, ко­неч­но, счи­та­ли на­сто­я­щим три­ум­фом для се­бя то, что столь вы­да­ю­щий­ся вла­сте­лин при­ни­мал ак­тив­ное уча­стие в по­та­ка­нии их удо­воль­стви­ям; и по­это­му, ку­да бы ни шел Нерон, его обя­за­тель­но по­се­ща­ли тол­пы, а его вы­ступ­ле­ния, ис­кус­ные или нет, не мог­ли не вы­зы­вать экс­тра­ва­гант­ных вос­хва­ле­ний в раз­го­во­рах и бур­ных ап­ло­дис­мен­тов в те­ат­рах. След­стви­ем это­го бы­ло то, что Нерон был в вос­тор­ге от эн­ту­зи­аз­ма, ко­то­рый, ка­за­лось, по­всю­ду про­буж­да­ли его вы­ступ­ле­ния. Ка­за­лось, что быть при­ня­тым та­ким об­ра­зом и по­лу­чать та­кие ап­ло­дис­мен­ты в го­ро­дах Гре­ции удо­вле­тво­ря­ло его выс­шие ам­би­ции.

Со сто­ро­ны Неро­на все­гда счи­та­лось весь­ма экс­тра­ор­ди­нар­ным до­ка­за­тель­ством ум­ствен­ной и мо­раль­ной де­гра­да­ции то, что он мог та­ким об­ра­зом спу­стить­ся из воз­вы­шен­ной сфе­ры от­вет­ствен­но­сти и дол­га, к ко­то­рым его долж­ным об­ра­зом обя­зы­ва­ло его вы­со­кое офи­ци­аль­ное по­ло­же­ние, что­бы участ­во­вать в та­ких сце­нах и со­стя­за­ни­ях, ко­то­рые бы­ли пред­став­ле­ны в обыч­ных те­ат­рах и цир­ках Гре­ции. Од­на­ко не так уж уди­ви­тель­но, что он по­же­лал вы­сту­пить в ка­че­стве участ­ни­ка Олим­пий­ских игр: на­столь­ко вы­да­ю­щи­ми­ся бы­ли эти иг­ры сре­ди всех дру­гих спор­тив­ных и во­ен­ных празд­ни­ков то­го вре­ме­ни, и на­столь­ко ве­ли­ко бы­ло зна­че­ние, при­да­ва­е­мое че­сти одер­жан­ной в них по­бе­ды. Прав­да, са­ма по се­бе на­гра­да, ко­то­рой на­граж­да­лись по­бе­ди­те­ли, не име­ла цен­но­сти. На кон не бы­ло по­став­ле­но ни се­реб­ря­но­го куб­ка, ни зо­ло­той ко­ро­ны, ни де­неж­ной сум­мы. Един­ствен­ной пря­мой на­гра­дой бы­ла ко­ро­на из олив­ко­вых ли­стьев, ко­то­рая по окон­ча­нии со­стя­за­ния воз­ла­га­лась на го­ло­ву по­бе­ди­те­ля. Все, что ка­са­лось этой ко­ро­ны, бы­ло свя­за­но с са­мы­ми вну­ши­тель­ны­ми и свое­об­раз­ны­ми це­ре­мо­ни­я­ми. Ли­стья, из ко­то­рых бы­ла сде­ла­на гир­лян­да, бы­ли по­лу­че­ны от неко­е­го свя­щен­ное олив­ко­вое де­ре­во, ко­то­рое рос­ло в освя­щен­ной ро­ще в Олим­пии. Го­во­ри­ли, что са­мо де­ре­во бы­ло при­ве­зе­но Ге­рак­лом из стра­ны ги­пер­бо­рей­цев и по­са­же­но в Олим­пии, где его свя­то хра­ни­ли для укра­ше­ния гир­лян­да­ми по­бе­ди­те­лей игр. Ли­стья сре­зал с де­ре­ва маль­чик, вы­бран­ный для этой це­ли. Он со­би­рал ли­стья с по­мо­щью зо­ло­то­го сер­па, ко­то­рый был спе­ци­аль­но пред­на­зна­чен для это­го. Ко­гда при­шло вре­мя ко­ро­на­ции по­бе­ди­те­ля, кан­ди­да­та вы­нес­ли впе­ред в при­сут­ствии огром­но­го сте­че­ния зри­те­лей и во­дру­зи­ли на тре­нож­ник, ко­то­рый пер­во­на­чаль­но был сде­лан из брон­зы, но в по­сле­ду­ю­щие ве­ка был вы­ко­ван из сло­но­вой ко­сти и зо­ло­та. В его ру­ки бы­ли вло­же­ны паль­мо­вые вет­ви, обыч­ные сим­во­лы по­бе­ды. Его имя, а так­же имя его от­ца и стра­ны, от­ку­да он при­был, бы­ли тор­же­ствен­но про­воз­гла­ше­ны ге­роль­да­ми. За­тем ко­ро­на бы­ла воз­ло­же­на на его го­ло­ву, и празд­ник за­кон­чил­ся про­цес­си­я­ми, жерт­во­при­но­ше­ни­я­ми и пуб­лич­ным пи­ром, устро­ен­ным в честь это­го со­бы­тия. По воз­вра­ще­нии в свою стра­ну по­бе­ди­тель въез­жал в сто­ли­цу три­ум­фаль­ной про­цес­си­ей и обыч­но на­граж­дал­ся там им­му­ни­те­та­ми и при­ви­ле­ги­я­ми са­мо­го важ­но­го ха­рак­те­ра.

На­ко­нец при­шло вре­мя празд­но­ва­ния Олим­пий­ских игр, и Нерон от­пра­вил­ся на ме­сто, сле­дуя за огром­ны­ми тол­па­ми, ко­то­рые сте­ка­лись ту­да со всех кон­цов Гре­ции, и там всту­пил в со­стя­за­ние со все­ми про­сты­ми пев­ца­ми и му­зы­кан­та­ми то­го вре­ме­ни. Ему бы­ла при­суж­де­на пре­мия за вы­да­ю­щи­е­ся му­зы­каль­ные до­сти­же­ния. Од­на­ко, как пра­ви­ло, счи­та­лось, что судьи бы­ли под­куп­ле­ны, что­бы при­нять ре­ше­ние в его поль­зу. Нерон так­же участ­во­вал в со­рев­но­ва­ни­ях на ко­лес­ни­цах; и здесь ему уда­лось вы­иг­рать приз; хо­тя в дан­ном слу­чае это бы­ло на­зна­че­но ему в яв­ное на­ру­ше­ние всех пра­вил. Он взял­ся управ­лять де­ся­тью ло­шадь­ми в этой гон­ке, но об­на­ру­жил, что упряж­ка слиш­ком ве­ли­ка для него, что­бы управ­лять ею. Ло­ша­ди ста­ли неуправ­ля­е­мы­ми; Неро­на вы­бро­си­ли из ка­ре­ты, и он так силь­но по­стра­дал, что во­об­ще не смог за­кон­чить за­бег. Он, од­на­ко, на­ста­и­вал на том, что несчаст­ные слу­чаи и жерт­вы не долж­ны при­ни­мать­ся во вни­ма­ние, и что, по­сколь­ку он, несо­мнен­но, обо­гнал бы сво­их кон­ку­рен­тов, ес­ли бы ему не по­ме­ша­ло несча­стье, он утвер­ждал, что судьи долж­ны при­су­дить ему приз. к его боль­шо­му удо­воль­ствию, судьи так и по­сту­пи­ли. Это прав­да, что они бы­ли свя­за­ны са­мы­ми тор­же­ствен­ны­ми клят­ва­ми при­ни­мать спра­вед­ли­вые ре­ше­ния; но в ми­ро­вой ис­то­рии ред­ко встре­ча­лось, что­бы офи­ци­аль­ные клят­вы пред­став­ля­ли со­бой сколь­ко-ни­будь се­рьез­ную пре­гра­ду про­тив тре­бо­ва­ний или по­ся­га­тельств им­пе­ра­то­ров или ко­ро­лей.

По окон­ча­нии игр Nero на­гра­дил всех су­дей очень бо­га­ты­ми при­за­ми.

Эти успе­хи на Олим­пий­ских иг­рах, ка­ки­ми бы но­ми­наль­ны­ми и пу­сты­ми они ни бы­ли на са­мом де­ле, ка­за­лось, рас­па­ли­ли тще­сла­вие и ам­би­ции им­пе­ра­то­ра боль­ше, чем ко­гда-ли­бо. Вме­сто воз­вра­ще­ния в Рим он от­пра­вил­ся в оче­ред­ное турне по серд­цу Гре­ции, пел и иг­рал во всех го­ро­дах, ку­да при­ез­жал, и вы­зы­вал всех са­мых вы­да­ю­щих­ся ак­те­ров и ис­пол­ни­тель­ниц встре­тить­ся с ним и по­бо­роть­ся с ним за при­зы.

Ко­неч­но, при­зы в этом ту­ре все­гда вру­ча­лись Nero, как и на Олим­пий­ских иг­рах. Нерон ре­гу­ляр­но от­прав­лял до­мой де­пе­ши по­сле каж­до­го сво­е­го вы­ступ­ле­ния, ин­фор­ми­руя рим­ский се­нат о сво­их по­бе­дах, точ­но так же, как преж­ние им­пе­ра­то­ры име­ли обык­но­ве­ние рас­сы­лать во­ен­ные бюл­ле­те­ни, со­об­ща­ю­щие о про­дви­же­нии сво­их ар­мий и за­во­е­ва­ни­ях, ко­то­рые они одер­жа­ли в бит­вах; и с та­кой сте­пе­нью тще­сла­вия и без­рас­суд­ства, ко­то­рые ка­жут­ся по­чти неве­ро­ят­ны­ми, он при­звал Се­нат учре­дить ре­ли­ги­оз­ные празд­ни­ки и жерт­во­при­но­ше­ния в Ри­ме, а так­же боль­шие об­ще­ствен­ные ше­ствия, что­бы обо­зна­чить и уве­ко­ве­чить эти ве­ли­кие успе­хи и вы­ра­зить бла­го­дар­ность на­ро­да бо­гам за то, что они удо­сто­и­ли их. Не удо­вле­тво­рив­шись ожи­да­ни­ем это­го па­ра­да на­род­но­го ли­ко­ва­ния в Ри­ме, он при­звал се­нат по­ста­но­вить, что­бы ана­ло­гич­ные служ­бы про­во­ди­лись во всех го­ро­дах по всей им­пе­рии.

Во вре­мя ви­зи­та Неро­на в Гре­цию он пред­при­нял од­но пред­при­я­тие, ко­то­рое мож­но бы­ло бы на­звать по­лез­ным пред­при­я­ти­ем, хо­тя он ру­ко­во­дил им с та­ким ха­рак­тер­ным для него иди­о­тиз­мом и без­рас­суд­ством, что оно за­кон­чи­лось, как и мож­но бы­ло пред­ви­деть, пла­чев­ным про­ва­лом. План, ко­то­рый он за­ду­мал, со­сто­ял в том, что­бы про­ре­зать Ко­ринф­ский пе­ре­ше­ек, что­бы от­крыть мор­ское со­об­ще­ние меж­ду Иони­че­ским и Эгей­ским мо­ря­ми. Та­кой ка­нал, по его мне­нию, из­ба­вил бы мно­гие су­да от дол­го­го и опас­но­го пла­ва­ния во­круг Пе­ло­пон­не­са и, та­ким об­ра­зом, предот­вра­тил бы мно­гие кру­ше­ния, ко­то­рые в то вре­мя еже­год­но про­ис­хо­ди­ли на бе­ре­гах по­лу­ост­ро­ва и ко­то­рые ча­сто со­про­вож­да­лись уни­что­же­ни­ем боль­шо­го иму­ще­ства и мно­гих жиз­ней.

Та­ким об­ра­зом, план мог бы быть очень хо­ро­шим, ес­ли бы для при­ве­де­ния его в ис­пол­не­ние бы­ли при­ня­ты ка­кие-ли­бо над­ле­жа­щие и эф­фек­тив­ные сред­ства; но во всем, что он де­лал в этом от­но­ше­нии, Нерон, по­хо­же, не смот­рел даль­ше про­ве­де­ния пом­пез­ных и пу­стых це­ре­мо­ний при на­ча­ле ра­бо­ты. Он со­звал боль­шое об­ще­ствен­ное со­бра­ние на зем­ле. Он раз­вле­кал это со­бра­ние зре­ли­ща­ми. За­тем он встал во гла­ве сво­ей лейб-гвар­дии и, про­из­не­ся речь, пол­ную боль­ших обе­ща­ний и пре­тен­зий, дви­нул­ся во гла­ве про­цес­сии, по пу­ти рас­пе­вая и при­тан­цо­вы­вая, к ме­сту, где долж­на бы­ла быть за­ло­же­на пер­вая пло­щад­ка. Здесь он на­нес три уда­ра зо­ло­той кир­кой, ко­то­рая бы­ла при­го­тов­ле­на спе­ци­аль­но для это­го слу­чая, и, по­ло­жив раз­рых­лен­ную зем­лю в кор­зи­ну, от­нес ее на неболь­шое рас­сто­я­ние и раз­бро­сал по зем­ле. Эта це­ре­мо­ния бы­ла пред­на­зна­че­на для за­клад­ки ка­на­ла; и ко­гда она за­кон­чи­лась, со­брав­ши­е­ся разо­шлись, и Нерон был пре­про­вож­ден сво­ей охра­ной об­рат­но в го­род Ко­ринф, ко­то­рый на­хо­дил­ся на рас­сто­я­нии несколь­ких миль от ме­ста про­ис­ше­ствия.

Боль­ше ни­че­го сде­ла­но не бы­ло. Нерон из­дал при­каз, это прав­да, что все пре­ступ­ни­ки, осуж­ден­ные и за­клю­чен­ные в Гре­ции долж­ны быть пе­ре­ве­зе­ны на Пе­ре­ше­ек и за­дей­ство­ва­ны на стро­и­тель­стве это­го ка­на­ла; и неко­то­рые ев­рей­ские плен­ни­ки дей­стви­тель­но ра­бо­та­ли там ка­кое-то вре­мя; но по той или иной при­чине ни­че­го не бы­ло сде­ла­но. Са­ма ра­бо­та ни­ко­гда все­рьез не пред­при­ни­ма­лась.

Тем вре­ме­нем Нерон оста­вил пра­ви­тель­ство в Ри­ме в ру­ках неко­е­го небла­го­род­но­го фа­во­ри­та по име­ни Ге­лий, ко­то­рый, бу­дучи по­став­лен ко­ман­до­вать ар­ми­ей во вре­мя от­сут­ствия сво­е­го гос­по­ди­на, пол­но­стью рас­по­ря­жал­ся жиз­ня­ми и со­сто­я­ни­ем всех жи­те­лей, и, как и сле­до­ва­ло ожи­дать, он сде­лал та­кую ка­рье­ру же­сто­ко­сти и угне­те­ния в сво­их по­пыт­ках вну­шить страх и под­чи­нить тех, кто на­хо­дил­ся под его вла­стью, что про­тив него про­бу­ди­лось все­об­щее чув­ство враж­деб­но­сти и нена­ви­сти. В кон­це кон­цов си­ту­а­ция при­ня­ла на­столь­ко тре­вож­ный ха­рак­тер, что Ге­лий, в свою оче­редь, при­шел в ужас и, на­ко­нец, на­чал по­сы­лать за Неро­ном, что­бы тот вер­нул­ся до­мой. Нерон сна­ча­ла не об­ра­щал вни­ма­ния на эти прось­бы. Опас­ность, од­на­ко, воз­рос­ла; кри­зис стал чрез­вы­чай­но на­дви­га­ю­щим­ся, так что ожи­да­лось все­об­щее вос­ста­ние. Ге­лий по­сы­лал к Неро­ну гон­цов за гон­ца­ми, умо­ляя его вер­нуть­ся, ес­ли он хо­чет спа­сти се­бя от ра­зо­ре­ния; —но един­ствен­ный от­вет, ко­то­рый он мог по­лу­чить от Неро­на, за­клю­чал­ся в том, что, ес­ли Ге­лий дей­стви­тель­но лю­бил его, он не стал бы за­ви­до­вать его сла­ве, ко­то­рую тот при­об­ре­тал в Гре­ции; но, вме­сто то­го, что­бы уско­рить его воз­вра­ще­ние, ско­рее по­же­лал бы, что­бы он вер­нул­ся до­стой­ным се­бя, пол­но­стью за­вер­шив свои по­бе­ды. На­ко­нец Ге­лий, впав­ший в от­ча­я­ние из-за на­дви­га­ю­щей­ся опас­но­сти, по­ки­нул Рим и, пу­те­ше­ствуя со всей воз­мож­ной по­спеш­но­стью днем и но­чью, при­был к Неро­ну в Гре­цию и там сде­лал та­кие за­яв­ле­ния и раз­об­ла­че­ния от­но­си­тель­но по­ло­же­ния дел в Ри­ме, что Нерон, на­ко­нец, неохот­но ре­шил вер­нуть­ся.

Со­от­вет­ствен­но, он с боль­шим до­сто­ин­ством от­пра­вил­ся в свое пу­те­ше­ствие на за­пад в со­про­вож­де­нии сво­ей те­ло­хра­ни­тель­ни­цы и со сво­ей пест­рой и неис­чис­ли­мой ор­дой пев­цов, тан­цо­ров, по­этов, ак­те­ров и шар­ла­та­нов в сви­те. Он при­вез с со­бой при­зы, ко­то­рые за­во­е­вал в раз­лич­ных го­ро­дах Гре­ции. Го­во­ри­ли, что ко­ли­че­ство этих при­зов пре­вы­ша­ло ты­ся­чу во­семь­сот. По пу­ти че­рез Гре­цию, со­би­ра­ясь вер­нуть­ся в Рим, он за­шел в Дель­фы, что­бы по­со­ве­то­вать­ся там со свя­щен­ным ора­ку­лом от­но­си­тель­но сво­ей бу­ду­щей судь­бы. От­ве­том Про­ри­ца­тель­ни­цы бы­ло: «Осте­ре­гай­ся се­ми­де­ся­ти трех.» Этот от­вет до­ста­вил Неро­ну огром­ное удо­вле­тво­ре­ние. Он не со­мне­вал­ся, что это озна­ча­ло, что ему нече­го опа­сать­ся, по­ка он не до­стиг­нет се­ми­де­ся­ти трех лет; а по­сколь­ку ему еще не ис­пол­ни­лось трид­ца­ти, от­вет ора­ку­ла, ка­за­лось, ото­дви­нул злой день так да­ле­ко, что он по­ду­мал, что мо­жет во­об­ще вы­бро­сить его из го­ло­вы. Итак, он от­пла­тил ора­ку­лу за лест­ное пред­ска­за­ние ве­ли­ко­леп­ней­ши­ми по­дар­ка­ми и про­дол­жил свое пу­те­ше­ствие в Рим с со­вер­шен­но спо­кой­ной ду­шой.

Ко­раб­ли, на ко­то­рых он сел, что­бы пе­ре­сечь Ад­ри­а­ти­че­ское мо­ре по воз­вра­ще­нии в Ита­лию, по­па­ли в страш­ный шторм, в ре­зуль­та­те ко­то­ро­го их раз­ме­та­ло, и мно­гие из них бы­ли уни­что­же­ны. Са­мо­му Неро­ну чу­дом уда­лось спа­стись, так как ко­рабль, на ко­то­ром он на­хо­дил­ся, был очень бли­зок к ги­бе­ли. Ви­деть его в та­кой опас­но­сти, по-ви­ди­мо­му, до­ста­ви­ло боль­шое удо­воль­ствие неко­то­рым из его при­бли­жен­ных, ибо на­столь­ко власт­ным и же­сто­ким был его нрав, что его обыч­но нена­ви­де­ли все, кто по­па­дал под его власть. Эти лю­ди нена­ви­де­ли его так силь­но, что бы­ли го­то­вы, как мог­ло по­ка­зать­ся, са­ми по­гиб­нуть ра­ди удо­воль­ствия стать сви­де­те­ля­ми его ги­бе­ли; и в ми­ну­ты край­ней опас­но­сти они от­кры­то про­яв­ля­ли это чув­ство. Суд­но, од­на­ко, бы­ло спа­се­но, и Нерон, как толь­ко со­шел на бе­рег, при­ка­зал убить всех этих лю­дей.

Вы­са­див­шись на бе­рег, он со­брал рас­се­ян­ные остат­ки сво­ей ро­ты и, ор­га­ни­зо­вав но­вый эс­корт, дви­нул­ся к Ри­му гран­ди­оз­ным три­ум­фаль­ным мар­шем, де­мон­стри­руя свои на­гра­ды и ко­ро­ны во всех круп­ных го­ро­дах, че­рез ко­то­рые про­ез­жал, и тре­буя все­об­ще­го по­чте­ния. Ко­гда он при­был к во­ро­там Ри­ма, он на­чал при­го­тов­ле­ния к гран­ди­оз­но­му три­ум­фаль­но­му въез­ду в го­род, как это де­ла­ли ве­ли­кие во­ен­ные за­во­е­ва­те­ли. В сте­нах бы­ла про­де­ла­на брешь для про­пус­ка про­цес­сии. Нерон ехал в три­ум­фаль­ной ко­лес­ни­це Ав­гу­ста в со­про­вож­де­нии вы­да­ю­ще­го­ся гре­че­ско­го ар­фи­ста, на го­ло­ве ко­то­ро­го бы­ла олим­пий­ская ко­ро­на, а в ру­ке он дер­жал дру­гую ко­ро­ну. Пе­ред этой ко­лес­ни­цей мар­ши­ро­вал от­ряд из по­лу­то­ра ты­сяч че­ло­век, каж­дый из ко­то­рых нес од­ну из ко­рон, за­во­е­ван­ных Неро­ном, с над­пи­сью для чте­ния зри­те­ля­ми, обо­зна­ча­ю­щей ме­сто, где бы­ла за­во­е­ва­на ко­ро­на, имя со­пер­ни­ка им­пе­ра­то­ра, на­зва­ние пес­ни, ко­то­рую он спел, и дру­гие по­доб­ные по­дроб­но­сти. Та­ким об­ра­зом он пе­ре­сек глав­ные ули­цы, де­мон­стри­руя се­бя и свои тро­феи на­се­ле­нию, и, на­ко­нец, ко­гда он при­был к сво­е­му до­му, он во­шел в него с боль­шой пом­пой и па­ра­дом и при­ка­зал по­ве­сить ко­ро­ны на бес­чис­лен­ные свои ста­туи, ко­то­рые бы­ли уста­нов­ле­ны во дво­рах и за­лах зда­ния. Те, ко­то­рые он це­нил боль­ше все­го, он рас­ста­вил на вид­ном ме­сте во­круг сво­ей кро­ва­ти в сво­ей спальне, что­бы они бы­ли по­след­ни­ми объ­ек­та­ми, на ко­то­рых его взгляд оста­нав­ли­вал­ся но­чью, и пер­вы­ми, ко­то­рые он уви­дит утром.

Как толь­ко он сно­ва обос­но­вал­ся в Ри­ме, он на­чал стро­ить но­вые пла­ны по раз­ви­тию сво­их спо­соб­но­стей как му­зы­кан­та в на­деж­де до­бить­ся еще бо­лее вы­со­ких три­ум­фов, чем те, ко­то­рых он уже до­стиг. Вме­сто то­го, что­бы уде­лять свое вре­мя и вни­ма­ние об­ще­ствен­ным де­лам им­пе­рии, он с но­вым рве­ни­ем и эн­ту­зи­аз­мом по­свя­тил се­бя раз­ви­тию сво­е­го ис­кус­ства. При этом бы­ло необ­хо­ди­мо, со­глас­но обы­ча­ям в от­но­ше­нии обу­че­ния му­зы­кан­тов, ко­то­рые пре­об­ла­да­ли в те дни, что­бы он под­чи­нил­ся пра­ви­лам и упраж­не­ни­ям, са­мым аб­сурд­ным и уни­зи­тель­ным для че­ло­ве­ка, за­ни­ма­ю­ще­го та­кое по­ло­же­ние, как его; и по­сколь­ку рас­ска­зы о его об­ра­зе жиз­ни рас­про­стра­ня­лись сре­ди об­ще­ства, он стал объ­ек­том все­об­щих на­сме­шек и пре­зре­ния. Что­бы укре­пить свои лег­кие и улуч­шить го­лос, он обыч­но ле­жал на спине со свин­цо­вой пла­сти­ной на гру­ди, что­бы лег­кие, ра­бо­та­ю­щие под та­кой на­груз­кой, мог­ли на­брать­ся сил от уси­лия. Он при­ни­мал силь­но­дей­ству­ю­щие ле­кар­ства, ко­то­рые, как пред­по­ла­га­лось в те дни, воз­дей­ство­ва­ли на ор­га­низм та­ким об­ра­зом, что со­зда­ва­ли чи­сто­ту и ре­зо­нанс в тоне го­ло­са. Он под­верг се­бя са­мым стро­гим пра­ви­лам ди­е­ты и от­ка­зал­ся от прак­ти­ки об­ра­ще­ния к се­на­ту и ар­мии, что ча­сто слу­ча­лось де­лать рим­ским им­пе­ра­то­рам, из опа­се­ния, что слиш­ком гром­кие ре­чи мо­гут на­прячь его го­лос и на­ру­шить сла­дость его зву­ков. В его до­ме был спе­ци­аль­ный чи­нов­ник, ко­то­ро­го зва­ли его Phonascus, что озна­ча­ет «хра­ни­тель го­ло­са». Этот офи­цер дол­жен был по­сто­ян­но на­блю­дать за ним, предо­сте­ре­гать его от раз­го­во­ров слиш­ком гром­ко или слиш­ком быст­ро, да­вать ему ле­кар­ства и вся­че­ски за­бо­тить­ся о том, что­бы его го­лос не по­стра­дал. Все это вре­мя Нерон по­сто­ян­но вы­сту­пал пе­ред пуб­ли­кой, и хо­тя его пред­став­ле­ния бы­ли за­тяж­ны­ми и уто­ми­тель­ны­ми до по­след­ней сте­пе­ни, вся рим­ская знать бы­ла вы­нуж­де­на все­гда по­се­щать их под стра­хом его ужас­но­го неудо­воль­ствия.

По­сколь­ку Нерон про­дол­жал та­ким об­ра­зом вы­бран­ную им ка­рье­ру, пол­но­стью пре­не­бре­гая де­ла­ми пра­ви­тель­ства и с каж­дым го­дом все боль­ше и боль­ше пре­да­ва­ясь са­мым до­ро­го­сто­я­щим рас­то­чи­тель­ствам, его фи­нан­сы, на­ко­нец, силь­но по­стра­да­ли, и он был вы­нуж­ден при­бег­нуть ко всем воз­мож­ным фор­мам вы­мо­га­тель­ства, что­бы раз­до­быть необ­хо­ди­мые ему день­ги. Его де­неж­ные за­труд­не­ния ста­ли, в кон­це кон­цов, очень за­пу­тан­ны­ми, и в кон­це кон­цов они зна­чи­тель­но уси­ли­лись из-за необы­чай­ной глу­по­сти, ко­то­рую он про­явил, по­ве­рив меч­там и обе­ща­ни­ям неко­е­го аван­тю­ри­ста, при­е­хав­ше­го к нему из Аф­ри­ки. Зва­ли это­го че­ло­ве­ка Бесс. Он был уро­жен­цем Кар­фа­ге­на. Од­на­жды он при­е­хал в Рим и, ухит­рив­шись с по­мо­щью по­дар­ков и взя­ток, ко­то­рые он пред­ла­гал при­бли­жен­ным Неро­на, до­бить­ся ауди­ен­ции у им­пе­ра­то­ра, со­об­щил ему, что у него есть све­де­ния вы­со­чай­шей важ­но­сти, ко­то­рые он дол­жен со­об­щить, а имен­но, что в его по­ме­стье в Аф­ри­ке есть боль­шая пе­ще­ра, в ко­то­рой хра­нят­ся огром­ные со­кро­ви­ща. Это со­кро­ви­ще со­сто­я­ло, по его сло­вам, из огром­ных куч зо­ло­тых слит­ков, гру­бых и бес­фор­мен­ных по фор­ме, но со­сто­я­щих из чи­сто­го и дра­го­цен­но­го ме­тал­ла. Пе­ще­ра, по его сло­вам, в ко­то­рой на­хо­ди­лись эти скла­ды, бы­ла очень про­стор­ной, и зо­ло­то ле­жа­ло в ней гру­да­ми, а ино­гда и мас­сив­ны­ми ко­лон­на­ми, воз­вы­ша­ю­щи­ми­ся на огром­ную вы­со­ту. По его сло­вам, эти со­кро­ви­ща бы­ли пе­ре­да­ны ту­да Ди­до­ной, древ­ней кар­фа­ген­ской ца­ри­цей, и они оста­ва­лись там так дол­го, что все зна­ния о них бы­ли уте­ря­ны. Од­ним сло­вом, они бы­ли за­ре­зер­ви­ро­ва­ны для Неро­на, и те­перь все они бы­ли в его рас­по­ря­же­нии, го­то­вые к то­му, что­бы их из­влек­ли и ис­поль­зо­ва­ли для про­дви­же­ния сла­вы и ве­ли­ко­ле­пия его прав­ле­ния.

Нерон с го­тов­но­стью по­ве­рил этой ис­то­рии, и по­сколь­ку в при­пад­ке ли­ко­ва­ния он со­об­щил об этом уди­ви­тель­ном от­кры­тии окру­жа­ю­щим, весть о нем вско­ре рас­про­стра­ни­лась по го­ро­ду и вы­зва­ла силь­ней­шее вол­не­ние сре­ди всех клас­сов. Нерон немед­лен­но на­чал сна­ря­жать экс­пе­ди­цию, что­бы от­пра­вить­ся в Аф­ри­ку и при­вез­ти со­кро­ви­ща до­мой. Для транс­пор­ти­ров­ки ме­тал­ла бы­ли обо­ру­до­ва­ны га­ле­ры, для его со­про­вож­де­ния был вы­де­лен от­ряд войск, а так­же на­зна­че­ны под­хо­дя­щие офи­це­ры, ко­то­рые от­пра­ви­лись с Бес­сом в Кар­фа­ген и на­блю­да­ли за транс­пор­ти­ров­кой ме­тал­ла. Эти при­го­тов­ле­ния неиз­беж­но тре­бо­ва­ли неко­то­ро­го вре­ме­ни, и в те­че­ние это­го про­ме­жут­ка Бесс, ко­неч­но же, был объ­ек­том все­об­ще­го вни­ма­ния в Ри­ме. Сам Нерон, об­на­ру­жив, что вот-вот всту­пит во вла­де­ние та­ки­ми неис­чер­па­е­мы­ми со­кро­ви­ща­ми, от­бро­сил вся­кую за­бо­ту о сво­их фи­нан­сах и пу­стил­ся в еще бо­лее ди­кую рас­то­чи­тель­ность, чем ко­гда-ли­бо. Он со­би­рал день­ги для на­сто­я­ще­го мо­мен­та, рас­пре­де­ляя до­ли в со­кро­вищ­ни­це по непо­мер­но низ­ким став­кам дис­кон­ти­ро­ва­ния, и та­ким об­ра­зом брал взай­мы и тра­тил с са­мым без­гра­нич­ным изоби­ли­ем.

На­ко­нец экс­пе­ди­ция от­плы­ла в Кар­фа­ген, взяв с со­бой Бес­са, но все по­ис­ки пе­ще­ры, ко­гда они при­бы­ли, ока­за­лись без­ре­зуль­тат­ны­ми. Ока­за­лось, что все до­ка­за­тель­ства, ко­то­ры­ми рас­по­ла­гал Бесс о су­ще­ство­ва­нии пе­ще­ры и гру­дах зо­ло­та, со­дер­жа­щих­ся в ней, бы­ли по­черп­ну­ты из неко­то­рых за­ме­ча­тель­ных снов, ко­то­рые он ви­дел, — и хо­тя упол­но­мо­чен­ные Неро­на са­мым тща­тель­ным об­ра­зом ко­па­ли зем­лю в каж­дом ме­сте по­ме­стья, ука­зан­ном в снах, ни­ка­ких со­кро­вищ и да­же пе­ще­ры най­ти так и не уда­лось.

XIII. — КОНЕЦ Нерона
66 год н.э.

Galba. — Его ис­то­рия. — Его про­вин­ция. — Вос­ста­ние Вин­дек­са. — По­слы, от­прав­лен­ные к Галь­бе. — Де­ба­ты в со­ве­те. — Галь­ба при­со­еди­ня­ет­ся к Вин­дек­су. — Но­во­сти о вос­ста­нии встре­ча­ют Неро­на в Неа­по­ле. — Про­воз­гла­ше­ние Вин­дек­са. — Гнев Неро­на. — Нерон пла­ни­ру­ет но­вые вы­ступ­ле­ния. — Но­вые ин­стру­мен­ты. — Галь­ба при­со­еди­ня­ет­ся к вос­ста­нию. — Нерон в ужа­се. — Его пла­ны ме­сти. — Его сдер­жи­ва­ют. — Он пы­та­ет­ся со­брать ар­мию. — Ра­бы.— Без­на­деж­ное со­сто­я­ние Неро­на. — Его пла­ны по­бе­га. — При­бы­тие гру­за пес­ка из Егип­та. — Его рас­се­ян­ность и ужас. — Нерон пред­ла­га­ет ле­теть в Еги­пет. — Он по­гру­жа­ет­ся в без­на­деж­ное от­ча­я­ние. — Ночь. — Его по­ки­да­ют страж­ни­ки. — Он при­зы­ва­ет гла­ди­а­то­ра. — Фа­он пред­ла­га­ет ме­сто для от­ступ­ле­ния. — Бег­ство Неро­на из го­ро­да. — Про­ис­ше­ствия. — Он от­ка­зы­ва­ет­ся быть по­хо­ро­нен­ным до то­го, как умрет. — Он про­хо­дит сквозь сте­ну. — Он скрыт. — Фа­он со­ве­ту­ет Неро­ну по­кон­чить с со­бой. — Нерон осуж­ден Се­на­том. — Кин­жа­лы. — Во­ору­жен­ные лю­ди при­хо­дят аре­сто­вы­вать Неро­на в дом Фа­о­на. — Сол­да­ты пы­та­ют­ся спа­сти Неро­на. — Он уми­ра­ет. — По­ход Галь­бы на Рим. — Семь­де­сят три.

Пре­ем­ни­ком Неро­на в ли­нии рим­ских им­пе­ра­то­ров был Галь­ба. Галь­ба, хо­тя и про­ис­хо­дил из од­ной из са­мых знат­ных рим­ских се­мей, ро­дил­ся в Ис­па­нии, и он был при­мер­но на со­рок лет стар­ше Неро­на, ко­то­ро­му сей­час пе­ре­ва­ли­ло за семь­де­сят, в то вре­мя как Неро­ну бы­ло все­го трид­цать лет.

НА про­тя­же­нии всей сво­ей жиз­ни Галь­ба был очень вы­да­ю­щим­ся во­е­на­чаль­ни­ком и под­ни­мал­ся с од­но­го вли­я­тель­но­го и по­чет­но­го по­ста на дру­гой, по­ка не стал од­ним из са­мых зна­чи­тель­ных лиц в го­су­дар­стве. В кон­це кон­цов Нерон на­зна­чил его ко­ман­ду­ю­щим очень боль­шой и важ­ной про­вин­ци­ей в Ис­па­нии. На этой стан­ции Галь­ба оста­вал­ся несколь­ко лет, и он был здесь, ре­гу­ляр­но вы­пол­няя обя­зан­но­сти сво­е­го пра­ви­тель­ства, в то вре­мя, ко­гда Нерон вер­нул­ся из сво­ей экс­пе­ди­ции в Гре­цию. Сам Галь­ба и все дру­гие пра­ви­те­ли из его окру­же­ния ис­пы­ты­ва­ли то же него­до­ва­ние по по­во­ду же­сто­ко­стей и пре­ступ­ле­ний Неро­на и то же пре­зре­ние к его низ­ко­му и уни­зи­тель­но­му тще­сла­вию и глу­по­сти, ко­то­рое так ши­ро­ко ца­ри­ло в Ри­ме. На са­мом де­ле, чув­ства раз­дра­же­ния и нена­ви­сти к ти­ра­ну на­ча­ли рас­про­стра­нять­ся по­все­мест­но по всей им­пе­рии. Фак­ти­че­ски, ка­за­лось, что лю­ди во всех квар­та­лах со­зре­ли для вос­ста­ния.

Ко­гда все бы­ло в та­ком со­сто­я­нии, од­на­жды ко дво­ру Галь­бы при­был го­нец от неко­е­го во­ждя гал­лов по име­ни Юлий Вин­декс. Этот го­нец при­был, что­бы со­об­щить Галь­бе, что Вин­декс под­нял вос­ста­ние про­тив рим­ско­го пра­ви­тель­ства в Гал­лии. Од­на­ко он за­явил, что Вин­декс на­ме­ре­вал­ся про­ти­во­сто­ять толь­ко вла­сти Неро­на, и по­обе­щал, что, ес­ли Галь­ба сам при­мет вер­хов­ное ко­ман­до­ва­ние, Вин­декс при­зна­ет вер­ность ему и сде­ла­ет все, что в его си­лах, для про­дви­же­ния его де­ла. Бо­лее то­го, он ска­зал, что все­об­щее от­вра­ще­ние к Неро­ну бы­ло та­ко­во, что не бы­ло ни­ка­ких со­мне­ний в том, что вся им­пе­рия под­дер­жа­ла бы Галь­бу в осу­ществ­ле­нии та­кой ре­во­лю­ции, ес­ли бы он од­на­жды под­нял свой штан­дарт. В то же вре­мя, ко­гда этот го­нец при­был из Вин­дек­са, дру­гой при­был от рим­ско­го гу­бер­на­то­ра про­вин­ции Гал­лия, где про­жи­вал Вин­декс, что­бы со­об­щить Галь­бе о вос­ста­нии и по­про­сить от­ряд войск по­мочь ему в его по­дав­ле­нии. Галь­ба со­звал со­вет и из­ло­жил им этот во­прос.

По­сле неко­то­рых де­ба­тов встал один из чле­нов со­ве­та и ска­зал, что от­кры­тое при­со­еди­не­ние к Вин­дек­су в его вос­ста­нии пред­став­ля­ет не боль­шую опас­ность, чем об­суж­де­ние на та­ком со­ве­те то­го, что им сле­ду­ет де­лать. «Со­мне­вать­ся и ко­ле­бать­ся, по­сы­лать ли вой­ска для по­дав­ле­ния вос­ста­ния, так же пре­да­тель­ски, — ска­зал он, — как и от­кры­то бун­то­вать; и Нерон бу­дет от­но­сить­ся к это­му имен­но так. По­это­му мой со­вет та­ков: ес­ли вы не хо­ти­те, что­бы вас счи­та­ли по­соб­ни­ком ре­во­лю­ции, вам сле­ду­ет немед­лен­но от­пра­вить вой­ска для ее по­дав­ле­ния «.

Муд­рость это­го со­ве­та про­из­ве­ла боль­шое впе­чат­ле­ние на Галь­бу. Он чув­ство­вал силь­ную склон­ность под­дер­жи­вать де­ло Вин­дек­са и мя­теж­ни­ков, и, по­раз­мыс­лив, тай­но ре­шил при­со­еди­нить­ся к ним и при­нять ме­ры для под­ня­тия все­об­ще­го вос­ста­ния. Он, од­на­ко, ни­ко­му не со­об­щил о сво­ем ре­ше­нии, но рас­пу­стил со­вет, не объ­явив, что он ре­шил пред­при­нять. Вско­ре по­сле это­го он разо­слал во все ча­сти про­вин­ции при­каз о все­об­щем сбо­ре войск, на­хо­див­ших­ся под его ко­ман­до­ва­ни­ем, и все­го, что мож­но бы­ло со­брать по всей про­вин­ции, по­тре­бо­вав, что­бы они встре­ти­лись в опре­де­лен­ном на­зна­чен­ном ме­сте. Ар­мия, хо­тя и не бы­ла про­ин­фор­ми­ро­ва­на об этом от­кры­то, по­до­зре­ва­ла, ка­ко­ва цель это­го дви­же­ния, и при­сту­пи­ла к ра­бо­те с ве­ли­чай­шим рве­ни­ем и ра­до­стью.

Тем вре­ме­нем весть о вос­ста­нии Вин­дек­са быст­ро рас­про­стра­ни­лась по Ри­му, а от­ту­да по Неа­по­лю, где Нерон в это вре­мя вы­сту­пал на пуб­лич­ной сцене. Неро, ка­за­лось, был очень рад услы­шать эту но­вость. Он пред­по­ла­гал, что вос­ста­ние, ко­неч­но, бу­дет очень лег­ко по­дав­ле­но, и что, ко­гда оно бу­дет по­дав­ле­но, он смо­жет ис­поль­зо­вать это как пред­лог для то­го, что­бы на­ло­жить на про­вин­цию, в ко­то­рой оно про­изо­шло, штра­фы и кон­фис­ка­ции, ко­то­рые зна­чи­тель­но обо­га­тят его каз­ну. По­это­му он был чрез­вы­чай­но об­ра­до­ван из­ве­сти­ем о вос­ста­нии и от­дал­ся те­ат­раль­ным за­ня­ти­ям и удо­воль­стви­ям, ко­то­ры­ми был за­нят, бо­лее ре­ши­тель­но и без­рас­суд­но, чем ко­гда-ли­бо.

Тем вре­ме­нем из Ри­ма с неболь­ши­ми ин­тер­ва­ла­ми при­бы­ва­ли но­вые гон­цы, что­бы со­об­щить Неро­ну о хо­де вос­ста­ния. Но­вость за­клю­ча­лась в том, что Вин­декс с каж­дым днем на­би­рал си­лу и по­всю­ду об­ра­щал­ся к на­ро­ду с воз­зва­ни­я­ми, при­зы­ва­ю­щи­ми его вос­стать и сбро­сить по­зор­ное иго угне­те­ния, ко­то­рое они тер­пе­ли. В этих про­кла­ма­ци­ях им­пе­ра­то­ра на­зы­ва­ли Мед­но­бо­ро­дым и «жал­ким скри­па­чом». Эти на­смеш­ки вы­зва­ли гнев Неро­на. Он на­пи­сал Се­на­ту в Ри­ме, при­зы­вая их при­нять неко­то­рые ме­ры для усми­ре­ния это­го наг­ло­го мя­теж­ни­ка, и, от­пра­вив это пись­мо, он, ка­за­лось, вы­бро­сил эту те­му из го­ло­вы и сно­ва об­ра­тил свое вни­ма­ние на тан­цы и ак­тер­скую иг­ру.

Од­на­ко вско­ре его ра­зум сно­ва был взбу­до­ра­жен, по­сколь­ку про­дол­жа­ли при­бы­вать но­вые гон­цы, каж­дый из ко­то­рых при­но­сил со­об­ще­ния бо­лее тре­вож­ные, чем от его пред­ше­ствен­ни­ка. Вос­ста­ние, оче­вид­но, на­би­ра­ло си­лу. Нерон был убеж­ден, что необ­хо­ди­мо что-то пред­при­нять. Со­от­вет­ствен­но, он пре­рвал, хо­тя и с боль­шой неохо­той, свои раз­вле­че­ния в Неа­по­ле и от­пра­вил­ся в Рим. По при­бы­тии в сто­ли­цу он со­звал со­вет из несколь­ких сво­их глав­ных го­су­дар­ствен­ных ми­ни­стров и по­сле ко­рот­ко­го со­ве­ща­ния по во­про­су о вос­ста­нии, в ко­то­ром, од­на­ко, ни­че­го не бы­ло ре­ше­но, при­сту­пил к из­го­тов­ле­нию несколь­ких недав­но изоб­ре­тен­ных му­зы­каль­ных ин­стру­мен­тов, ко­то­рые он при­вез с со­бой из Неа­по­ля и ко­то­ры­ми он очень ин­те­ре­со­вал­ся. По­ка­зав и объ­яс­нив эти ин­стру­мен­ты чле­нам со­ве­та, он по­обе­щал им, что вско­ре до­ста­вит им удо­воль­ствие по­слу­шать иг­ру на них на сцене, «при усло­вии, — шут­ли­во до­ба­вил он, — что этот Вин­декс даст мне раз­ре­ше­ние».

Со­вет­ни­ки, на­ко­нец, уда­ли­лись, и Нерон остал­ся в сво­их по­ко­ях. Од­на­ко, от­пра­вив­шись на по­кой, он об­на­ру­жил, что не мо­жет уснуть. Его мыс­ли бы­ли за­ня­ты му­зы­каль­ны­ми ин­стру­мен­та­ми, ко­то­рые он де­мон­стри­ро­вал, и удо­воль­стви­ем, ко­то­рое он пред­вку­шал от пуб­лич­но­го вы­ступ­ле­ния с ни­ми. На­ко­нец, в очень позд­ний час, он по­слал за сво­и­ми со­вет­ни­ка­ми, что­бы те сно­ва при­шли в его апар­та­мен­ты. Они при­шли, пол­ные вол­не­ния и удив­ле­ния, по­ла­гая, что их так вне­зап­но вы­зва­ли из-за ка­ких-то но­вых и очень важ­ных из­ве­стий, по­лу­чен­ных из Гал­лии. Од­на­ко они об­на­ру­жи­ли, что Нерон все­го лишь хо­тел дать неко­то­рый даль­ней­ший от­чет об ин­стру­мен­тах, ко­то­рые он им по­ка­зал, и спро­сить их мне­ния о неко­то­рых усо­вер­шен­ство­ва­ни­ях, ко­то­рые про­изо­шли с ним с тех пор, как они уеха­ли.

Нерон, од­на­ко, недол­го пре­бы­вал в этом со­сто­я­нии безум­но­го и глу­по­го без­раз­ли­чия; ибо ве­че­ром сле­ду­ю­ще­го дня с се­ве­ра при­был ку­рьер с ужа­са­ю­щей ве­стью, что Вин­декс про­воз­гла­сил се­бя хо­зя­и­ном Гал­лии и что Галь­ба, са­мый мо­гу­ще­ствен­ный пол­ко­во­дец рим­ской ар­мии, при­со­еди­нил­ся к вос­ста­нию со все­ми ле­ги­о­на­ми, на­хо­див­ши­ми­ся под его ко­ман­до­ва­ни­ем, и что те­перь он про­дви­га­ет­ся к Ри­му во гла­ве сво­их ар­мий с об­ще­при­знан­ной це­лью сверг­нуть Неро­на и про­воз­гла­сить се­бя им­пе­ра­то­ром вме­сто него.

Сна­ча­ла Нерон был со­вер­шен­но оше­лом­лен, услы­шав эти но­во­сти. Неко­то­рое вре­мя он оста­вал­ся без­молв­ным и непо­движ­ным, как буд­то со­вер­шен­но ли­шил­ся чувств от ужа­са. Ко­гда, на­ко­нец, он при­шел в се­бя, то впал в со­вер­шен­ное безу­мие яро­сти и ужа­са. Он опро­ки­нул обе­ден­ный стол, разо­рвал на се­бе одеж­ду, сбро­сил на пол два цен­ных куб­ка и раз­бил их вдре­без­ги, а за­тем на­чал бить­ся го­ло­вой о сте­ну, как буд­то был со­вер­шен­но бе­зу­мен. Он ска­зал, что по­гиб. Ни один че­ло­век ни­ко­гда не был так несча­стен. Его вла­де­ния долж­ны бы­ли быть от­ня­ты у него при жиз­ни и удер­жи­вать­ся узур­па­то­ром; он был пол­но­стью ра­зо­рен и уни­что­жен.

По про­ше­ствии неко­то­ро­го вре­ме­ни вол­не­ние его ра­зу­ма при­ня­ло дру­гое на­прав­ле­ние, вы­звав ярост­ный гнев про­тив ге­не­ра­лов и офи­це­ров его ар­мии — не толь­ко про­тив тех, кто дей­стви­тель­но вос­стал, но и про­тив всех осталь­ных, по­сколь­ку он был рев­нив и по­до­зри­те­лен ко всем и ска­зал, что, по его мне­нию, вся ар­мия бы­ла во­вле­че­на в за­го­вор. Он со­би­рал­ся разо­слать при­ка­зы по раз­лич­ным про­вин­ци­ям и ла­ге­рям с це­лью убий­ства боль­шо­го чис­ла офи­це­ров, ко­то­рые, по его мне­нию, мог­ли быть склон­ны вы­сту­пить про­тив него, и он, ве­ро­ят­но, сде­лал бы это, ес­ли бы его не сдер­жи­ва­ло вли­я­ние его го­су­дар­ствен­ных ми­ни­стров. Он так­же пред­ло­жил схва­тить и пе­ре­бить всех гал­лов, на­хо­див­ших­ся в то вре­мя в Ри­ме, как спо­соб ото­мстить их со­оте­че­ствен­ни­кам за то, что они при­со­еди­ни­лись к Вин­дек­су в его вос­ста­нии, и ед­ва ли ему мог­ли по­ме­шать сде­лать это на­стой­чи­вые про­те­сты всех его дру­зей.

Че­рез неко­то­рое вре­мя Нерон на­столь­ко овла­дел со­бой, что на­чал го­то­вить­ся к ор­га­ни­за­ции ар­мии, на­ме­ре­ва­ясь вы­сту­пить про­тив по­встан­цев. Со­от­вет­ствен­но, он при­ка­зал на­брать вой­ска и обес­пе­чить их ору­жи­ем и аму­ни­ци­ей, об­ло­жив в то же вре­мя на­род Ри­ма вы­со­ки­ми на­ло­га­ми, что­бы по­крыть рас­хо­ды. Все эти ме­ро­при­я­тия, од­на­ко, толь­ко уси­ли­ли об­щее недо­воль­ство. На­род уви­дел, что при­го­тов­ле­ния, ко­то­рые пред­при­ни­мал им­пе­ра­тор, бы­ли со­вер­шен­но неадек­ват­ны кри­зи­су и что из них ни­ко­гда не по­лу­чит­ся эф­фек­тив­ных во­ен­ных опе­ра­ций. Во — пер­вых, он не мог на­брать вой­ска, по­то­му что не бы­ло же­ла­ю­щих за­пи­сы­вать­ся в сол­да­ты, — и по­это­му он взял­ся вос­пол­нить де­фи­цит, по­тре­бо­вав от каж­до­го хо­зя­и­на ра­бов при­слать ему опре­де­лен­ное ко­ли­че­ство сво­их ра­бов, и этих ра­бов он осво­бо­дил, а за­тем за­чис­лил их в свою ар­мию вме­сто сол­дат. Бо­лее то­го, за­бо­тясь о нуж­дах сво­ей ар­мии, вме­сто то­го, что­бы уде­лять глав­ное вни­ма­ние обес­пе­че­нию до­ста­точ­но­го ко­ли­че­ства ору­жия, бо­е­при­па­сов, во­ен­ных скла­дов и дру­гих по­доб­ных при­па­сов, ко­то­рые тре­бо­ва­лись для под­го­тов­ки к эф­фек­тив­ной кам­па­нии, он, ка­за­лось, ин­те­ре­со­вал­ся толь­ко под­бо­ром ак­те­ров, тан­цо­ров, му­зы­каль­ных ин­стру­мен­тов и на­ря­дов для вы­ступ­ле­ний на об­ще­ствен­ной сцене. В оправ­да­ние та­ко­го хо­да со­бы­тий Нерон от­кро­вен­но ска­зал, что он не ожи­дал, что его экс­пе­ди­ция при­ве­дет к ка­ким-ли­бо важ­ным во­ен­ным опе­ра­ци­ям. Как толь­ко он до­брал­ся до по­встан­че­ских ар­мий, по его сло­вам, его на­ме­ре­ни­ем бы­ло по­ло­жить­ся на их чув­ство спра­вед­ли­во­сти и ло­яль­ность. Он при­знал бы все ошиб­ки сво­е­го про­шло­го прав­ле­ния и тор­же­ствен­но по­обе­щал, что его власть в бу­ду­щем бу­дет бо­лее мяг­кой и бла­го­твор­ной; и он не со­мне­вал­ся, что та­ким об­ра­зом все бес­по­ряд­ки бу­дут по­дав­ле­ны. Взбун­то­вав­ши­е­ся вой­ска немед­лен­но вер­нут­ся к сво­им обя­зан­но­стям, а му­зы­каль­ные и те­ат­раль­ные при­го­тов­ле­ния, ко­то­рые он про­во­дил, бы­ли пред­на­зна­че­ны для се­рии гран­ди­оз­ных празд­неств в честь при­ми­ре­ния.

Ко­неч­но, та­кая безум­ная и без­на­деж­ная глу­пость, как эта, про­бу­ди­ла чув­ство все­об­ще­го пре­зре­ния и него­до­ва­ния сре­ди на­ро­да Ри­ма. Ве­ли­чай­шее вол­не­ние и нераз­бе­ри­ха ца­ри­ли по все­му го­ро­ду; и, как это обыч­но бы­ва­ет во вре­ме­на об­ще­ствен­ной па­ни­ки, день­ги и про­ви­зия бы­ли спря­та­ны те­ми, у ко­го они бы­ли, в тай­ные хра­ни­ли­ща; и это вско­ре при­ве­ло к боль­шой нехват­ке про­до­воль­ствия. Го­ро­ду, по су­ти, угро­жал го­лод. В раз­гар тре­во­ги, вы­зван­ной та­ким по­ло­же­ни­ем ве­щей, в Остию при­бы­ли два ко­раб­ля из Егип­та, и но­вость вы­зва­ла все­об­щее ли­ко­ва­ние, — пред­по­ла­га­лось, ко­неч­но, что ко­раб­ли бы­ли гру­же­ны зер­ном. Од­на­ко ока­за­лось, что на бор­ту не бы­ло ку­ку­ру­зы. Вме­сто про­до­воль­ствия для мет­ро­по­лии груз со­сто­ял из пес­ка, пред­на­зна­чен­но­го для фор­ми­ро­ва­ния аре­ны в неко­то­рых ам­фи­те­ат­рах им­пе­ра­то­ра, на ко­то­рой мог­ли сто­ять гла­ди­а­то­ры и бор­цы во вре­мя со­стя­за­ний. Этот ин­ци­дент, ка­за­лось, пе­ре­пол­нил ча­шу об­ще­ствен­но­го него­до­ва­ния до кра­ев; и, по­сколь­ку как раз в это вре­мя по­сту­пи­ли из­ве­стия о том, что вос­ста­ние рас­про­стра­ни­лось на Гер­ма­нию и что все ле­ги­о­ны в немец­ких про­вин­ци­ях пе­ре­шли на сто­ро­ну Галь­бы, власть Неро­на ста­ла счи­тать­ся по­до­шед­шей к кон­цу. По­всю­ду в го­ро­де ца­ри­ли бес­по­ряд­ки, про­во­ди­лись со­бра­ния, угро­жав­шие от­кры­тым непо­ви­но­ве­ни­ем вла­сти им­пе­ра­то­ра и за­яв­ляв­шие о го­тов­но­сти на­ро­да при­знать Галь­бу, как толь­ко он при­бу­дет.

Те­перь Нерон был на­пу­ган боль­ше, чем ко­гда-ли­бо. Он не знал, что де­лать. Он бе­жал из сво­е­го двор­ца и ис­кал убе­жи­ща в близ­ле­жа­щих са­дах, дей­ствуя при этом, од­на­ко, под вли­я­ни­ем сле­по­го и ин­стинк­тив­но­го стра­ха, а не из ка­кой-ли­бо ра­ци­о­наль­ной на­деж­ды обес­пе­чить свою без­опас­ность, най­дя та­кое убе­жи­ще.

На са­мом де­ле, те­перь он был со­вер­шен­но обе­зу­мев­шим от ужа­са. Он раз­до­был немно­го яда пе­ред тем, как по­ки­нуть свой дво­рец, и унес его в ма­лень­кой зо­ло­той шка­тул­ке с со­бой в са­ды; но у него не бы­ло ни сил, ни ре­ши­мо­сти при­нять его. За­тем он за­ду­мал план пол­но­го бег­ства из Ри­ма. Он ска­зал, что немед­лен­но от­пра­вит­ся в Остию, а там ся­дет на ко­рабль и от­плы­вет в Еги­пет, где, как мож­но пред­по­ло­жить, бу­дет вне до­ся­га­е­мо­сти сво­их вра­гов. Он спро­сил сво­их офи­це­ров и со­про­вож­да­ю­щих, не со­гла­сят­ся ли они со­про­вож­дать его в этом по­ле­те. Но они от­ка­за­лись.

За­тем он за­го­во­рил о дру­гом плане. Он пой­дет на­встре­чу Галь­бе как про­си­тель и, упав на ко­ле­ни пе­ред по­бе­ди­те­лем, бу­дет умо­лять его со­хра­нить ему жизнь. Или он вы­хо­дил на Рим­ский фо­рум и об­ра­щал­ся со сми­рен­ной и про­си­тель­ной ре­чью к со­брав­шим­ся там лю­дям, умо­ляя их про­стить его за же­сто­кость и пре­ступ­ле­ния и тор­же­ствен­но обе­щая ни­ко­гда боль­ше не быть ви­нов­ным в по­доб­ных экс­цес­сах, ес­ли они про­стят и за­щи­тят его. При­сут­ству­ю­щие ска­за­ли ему, что о по­доб­ном по­ступ­ке не мо­жет быть и ре­чи; ибо, ес­ли бы он вы­сту­пил с та­кой це­лью из сво­е­го убе­жи­ща, на­род был бы в та­ком неисто­вом воз­буж­де­нии про­тив него, что они разо­рва­ли бы его на кус­ки преж­де, чем он смог бы до­брать­ся до Ро­ст­ры. Од­ним сло­вом, рас­се­ян­ные мыс­ли несчаст­но­го пре­ступ­ни­ка ме­та­лись из сто­ро­ны в сто­ро­ну в ди­ком воз­буж­де­нии, ко­то­рым рас­ка­я­ние и ужас на­пол­ни­ли его ра­зум, тщет­но ища ка­кой-ни­будь спо­соб спа­стись от ужас­ных опас­но­стей, ко­то­рые так быст­ро кру­жи­ли и сужа­лись во­круг него. Фак­ти­че­ски, те­перь у него не оста­лось ни­ка­кой на­деж­ды — ни убе­жи­ща, ни за­щи­ты, ни воз­мож­но­сти сбе­жать; и вот, по­сле то­го как он вне­зап­но ухва­тил­ся за один невы­пол­ни­мый план за дру­гим и так же вне­зап­но от­ка­зал­ся от него, его ра­зум при­шел в пол­ное за­ме­ша­тель­ство, и он, на­ко­нец, по­гру­зил­ся в со­сто­я­ние пу­сто­го и без­на­деж­но­го от­ча­я­ния.

Хо­тя вос­ста­ние в про­вин­ци­ях при­об­ре­ло очень мас­со­вый ха­рак­тер, вой­ска в го­ро­де, со­сто­я­щие в ос­нов­ном из им­пе­ра­тор­ской гвар­дии, все же оста­ва­лись вер­ны­ми; и те­перь, ко­гда при­бли­жа­лась ночь, они, как обыч­но, бы­ли раз­ме­ще­ны на сво­их по­стах в раз­лич­ных ча­стях го­ро­да и у во­рот двор­ца. Нерон уда­лил­ся на по­кой. Од­на­ко он об­на­ру­жил, что не мо­жет за­снуть. В пол­ночь он встал и вы­шел из сво­их по­ко­ев. Он был удив­лен, об­на­ру­жив, что у две­ри нет ча­со­во­го. При даль­ней­шем изу­че­нии он, к сво­е­му изум­ле­нию, об­на­ру­жил, что двор­цо­вая стра­жа бы­ла пол­но­стью вы­ве­де­на. Он был по­ра­жен этим от­кры­ти­ем. Он вер­нул­ся во дво­рец и раз­бу­дил кое-ко­го из слуг, а за­тем от­пра­вил­ся с ни­ми в ре­зи­ден­ции неко­то­рых сво­их глав­ных ми­ни­стров, ко­то­рые жи­ли по­бли­зо­сти, про­сить по­мо­щи. Од­на­ко ему ни­где не уда­ва­лось по­лу­чить до­ступ. Он об­на­ру­жил, что все до­ма на­глу­хо за­пер­ты, и, сколь­ко он ни сту­чал в две­ри, ни­кто из на­хо­дя­щих­ся внут­ри не от­ве­чал. За­тем он вер­нул­ся в боль­шом го­ре и тре­во­ге в свою соб­ствен­ную квар­ти­ру. Он об­на­ру­жил, что за то ко­рот­кое вре­мя, что его не бы­ло, его взло­ма­ли и за­бра­ли все цен­ное, что там бы­ло. Унес­ли да­же его зо­ло­тую шка­тул­ку с ядом. Од­ним сло­вом, ве­ли­кий вла­сте­лин по­ло­ви­ны ми­ра об­на­ру­жил, что все его при­вер­жен­цы по­ки­ну­ли его и оста­ви­ли в со­сто­я­нии пол­но­го раз­об­ла­че­ния. Страж­ни­ки при­шли к вы­во­ду вы­сту­пить в под­держ­ку Галь­бы и, со­от­вет­ствен­но, ушли, оста­вив по­вер­жен­но­го ти­ра­на на про­из­вол судь­бы.

Нерон в от­ча­я­нии при­звал сво­их слуг по­слать за гла­ди­а­то­ром, что­бы тот про­ткнул его ме­чом, но ни­кто не по­шел. «Увы! — вос­клик­нул он, — неуже­ли до это­го до­шло? Неуже­ли я на­столь­ко за­бро­шен, что у ме­ня не оста­лось да­же вра­гов, го­то­вых убить ме­ня?»

Че­рез неко­то­рое вре­мя он стал немно­го бо­лее со­бран­ным и вы­ра­зил же­ла­ние узнать ка­кое-ни­будь ме­сто в окрест­но­стях го­ро­да, ку­да он мог бы пой­ти и спря­тать­ся на неко­то­рое вре­мя, по­ка не ре­шит, что де­лать. Один из слуг его до­ма по име­ни Фа­он ска­зал ему, что у него есть за­го­род­ный дом неда­ле­ко от го­ро­да, где, воз­мож­но, мог бы укрыть­ся Нерон. Нерон немед­лен­но ре­шил от­пра­вить­ся ту­да. Что­бы луч­ше скрыть свое бег­ство, он пе­ре­одел­ся в скром­ную одеж­ду и по­вя­зал ли­цо но­со­вым плат­ком; а за­тем, сев вер­хом в со­про­вож­де­нии двух или трех слуг, вы­ехал из го­ро­да. По­ка он шел, вре­мя от вре­ме­ни гре­ме­ло и све­та­ло, и Нерон был силь­но на­пу­ган. Он пред­по­ло­жил, что воз­му­ще­ние сти­хий бы­ло вы­зва­но ду­ха­ми тех, ко­го он убил, при­шед­ши­ми те­перь, что­бы пре­сле­до­вать и му­чить его в час его край­ней необ­хо­ди­мо­сти.

Во вре­мя сво­ей по­езд­ки он про­ез­жал ми­мо по­ста стра­жи, ко­то­рый слу­чай­но ока­зал­ся на его пу­ти, и услы­шал, как сол­да­ты про­кли­на­ли его, ко­гда он про­ез­жал ми­мо, и вы­ра­жа­ли ра­дость по по­во­ду его па­де­ния. Вско­ре по­сле это­го он под­слу­шал, как пас­са­жир, ко­то­ро­го его от­ряд встре­тил на до­ро­ге, ска­зал сво­е­му спут­ни­ку, ко­гда тот уви­дел про­ез­жа­ю­щих ми­мо Неро­на и его слуг: «Эти лю­ди, без со­мне­ния, от­прав­ля­ют­ся в по­го­ню за им­пе­ра­то­ром». Дру­гой че­ло­век, ко­то­ро­го они встре­ти­ли по до­ро­ге, оста­но­вил их, что­бы спро­сить, ка­кие но­во­сти об им­пе­ра­то­ре есть в го­ро­де. В этих про­ис­ше­стви­ях, хо­тя они, ко­неч­но, име­ли тен­ден­цию уси­ли­вать вол­не­ние ума Неро­на, не бы­ло ни­че­го осо­бен­но тре­вож­но­го; но в кон­це кон­цов про­изо­шел ин­ци­дент, ко­то­рый чрез­вы­чай­но на­пу­гал бег­ле­ца. Он про­ез­жал ми­мо ме­ста, где на обо­чине до­ро­ги ле­жал труп. Ря­дом сто­я­ли несколь­ко сол­дат стра­жи. Ло­шадь, на ко­то­рой ехал Нерон, вздрог­ну­ла при ви­де тру­па и, вне­зап­но вско­чив, стрях­ну­ла но­со­вой пла­ток с ли­ца Неро­на. Один из сол­дат та­ким об­ра­зом раз­гля­дел его ли­цо и вос­клик­нул, что это им­пе­ра­тор. Нерон был так силь­но встре­во­жен этим, что уско­рил шаг, и как толь­ко он ока­зал­ся вне по­ля зре­ния лю­дей, ко­то­рые его ви­де­ли, он спрыг­нул с ко­ня и, при­ка­зав сво­им слу­гам то­же спе­шить­ся и сле­до­вать за ним, по­бе­жал в со­сед­нюю ча­щу, сре­ди ку­стар­ни­ков и ши­пов­ни­ка, а от­ту­да вся груп­па круж­ным пу­тем на­пра­ви­лась к зад­ней ча­сти вла­де­ний Фа­о­на. Здесь они оста­но­ви­лись и пря­та­лись, по­ка не смог­ли при­ду­мать ка­кой-ни­будь спо­соб прой­ти че­рез сте­ну.

Непо­да­ле­ку бы­ла яма, ко­то­рую вы­ры­ли, ко­пая пе­сок. Фа­он пред­ло­жил Неро­ну спря­тать­ся в этой яме, по­ка в стене не бу­дет про­де­лан про­ем. Но Нерон от­ка­зал­ся это сде­лать, ска­зав, что его не по­хо­ро­нят до то­го, как он умрет. По­это­му он остал­ся пря­тать­ся в за­рос­лях, по­ка Фа­он ра­бо­тал над от­вер­сти­ем в стене.

Сте­на бы­ла не очень проч­ной; ес­ли бы это бы­ло так, Фа­о­ну с име­ю­щи­ми­ся в его рас­по­ря­же­нии сред­ства­ми бы­ло бы невоз­мож­но осу­ще­ствить про­ход. Как бы то ни бы­ло, ему уда­лось, хо­тя и с тру­дом, рас­ша­тать неко­то­рые кам­ни, что­бы по­сте­пен­но об­ра­зо­ва­лось от­вер­стие.

По­ка про­дол­жа­лась эта ра­бо­та, Нерон был за­нят вы­дер­ги­ва­ни­ем ши­пов­ни­ка из сво­ей одеж­ды и те­ла, и, ис­пы­ты­вая жаж­ду, он спу­стил­ся к ка­на­ве, ко­то­рая бы­ла по­бли­зо­сти, и на­пил­ся, на­би­рая во­ду в ру­ки. Вы­пи­вая, он про­сто­нал: «О, неуже­ли я до­шел до это­го?»

Тем вре­ме­нем Фа­он про­дол­жал свою ра­бо­ту, и вско­ре ему уда­лось про­де­лать в стене от­вер­стие, до­ста­точ­ное для его це­ли, а за­тем лю­ди про­та­щи­ли Неро­на внутрь. Они при­ве­ли его в дом и за­пер­ли там в ма­лень­кой по­тай­ной ком­нат­ке.

Те­перь Нерон по­чув­ство­вал об­лег­че­ние от край­не­го ужа­са, ко­то­рый он ис­пы­тал во вре­мя сво­е­го бег­ства; но чув­ство ужа­са утих­ло в его со­зна­нии толь­ко для то­го, что­бы усту­пить ме­сто еще бо­лее ужас­ным му­кам рас­ка­я­ния и ужа­са. Он по­сто­ян­но сто­нал от бо­ли и непре­стан­но по­вто­рял сло­ва: «Мой отец, моя мать и моя же­на об­ре­ка­ют ме­ня на по­ги­бель». Это дей­стви­тель­но бы­ли сло­ва од­ной из тра­ге­дий, ко­то­рые он при­вык разыг­ры­вать на сцене, но они так вер­но вы­ра­жа­ли рас­ка­я­ние и му­ку его ду­ши, что по­сто­ян­но сле­та­ли с его губ. Фа­он и лю­ди, ко­то­рые при­ве­ли его в дом, не имея воз­мож­но­сти успо­ко­ить его и не ви­дя ни­ка­кой на­деж­ды на его окон­ча­тель­ное из­бав­ле­ние от смер­ти, и, воз­мож­но, бо­лее то­го, же­лая из­ба­вить­ся от то­го, что те­перь быст­ро ста­но­ви­лось для них се­рьез­ным бре­ме­нем, по­со­ве­то­ва­ли ему по­кон­чить с со­бой, — и та­ким об­ра­зом, как они ска­за­ли, по­сколь­ку он дол­жен уме­реть, умри как муж­чи­на. На­ко­нец, Нерон, ка­за­лось, усту­пил их на­сто­я­ни­ям. Он ска­зал, что по­кон­чит с со­бой, как они то­го по­же­ла­ют. Они мог­ли бы пой­ти и вы­рыть для него мо­ги­лу, а так­же за­го­то­вить дро­ва и во­ду для омо­ве­ния те­ла. От­да­вая эти при­ка­зы, он непре­рыв­но сто­нал, слов­но в со­сто­я­нии бре­да.

Тем вре­ме­нем на­сту­пи­ло утро, и в Ри­ме ца­ри­ли вол­не­ние и су­ма­то­ха. Се­нат со­брал­ся и про­воз­гла­сил Галь­бу им­пе­ра­то­ром. Они так­же при­ня­ли указ, объ­яв­ля­ю­щий Неро­на вра­гом го­су­дар­ства и при­го­ва­ри­ва­ю­щий его к на­ка­за­нию как та­ко­во­му в древ­нем по­ряд­ке. Ко­гда ста­ло из­вест­но об этой но­во­сти, друг Фа­о­на на­пи­сал ему пись­мо с от­че­том о том, что сде­лал Се­нат, и в пре­дель­ной спеш­ке от­пра­вил его с на­деж­ным по­сыль­ным. Го­нец при­был в дом Фа­о­на и при­нес пись­мо. Нерон вы­хва­тил его из рук Фа­о­на и про­чи­тал. «Что это за древ­ний обы­чай?» — спро­сил он с боль­шой тре­во­гой и ужа­сом в го­ло­се. Они ска­за­ли ему, что это долж­но быть раз­де­ло до­го­ла, а за­тем за­креп­ле­но при­креп­ле­ни­ем его го­ло­вы к по­зор­но­му стол­бу и в та­ком по­ло­же­нии за­би­то до смер­ти. Услы­шав это, Нерон раз­ра­зил­ся но­вы­ми сто­на­ми и при­чи­та­ни­я­ми. Он ска­зал, что не мог вы­не­сти та­кой смер­ти и по­это­му немед­лен­но по­кон­чил бы с со­бой, ес­ли бы ему да­ли кин­жал.

Под ру­кой бы­ли кин­жа­лы. Нерон взял их, дро­жа­щим при­кос­но­ве­ни­ем осмот­рел кон­чи­ки, ка­за­лось, ко­ле­бал­ся и, на­ко­нец, сно­ва убрал их, ска­зав, что его час еще не со­всем про­бил. Вско­ре он сно­ва взял один из кин­жа­лов и пред­при­нял но­вую по­пыт­ку про­бу­дить в се­бе до­ста­точ­ную ре­ши­мость на­не­сти удар, но му­же­ство из­ме­ни­ло ему. Все это вре­мя он сто­нал и бре­дил са­мым бес­связ­ным и рас­се­ян­ным об­ра­зом. Он да­же умо­лял, что­бы один из со­про­вож­дав­ших его слуг взял кин­жал и по­кон­чил с со­бой пер­вым, что­бы под­бод­рить Неро­на, дав ему по­нять, что уми­рать, в кон­це кон­цов, не так уж и страш­но. Но ни­кто из слуг, ка­за­лось, не был до­ста­точ­но пре­дан сво­е­му хо­зя­и­ну, что­бы за­хо­теть ока­зать ему та­кую услу­гу.

В раз­гар это­го за­ме­ша­тель­ства и за­держ­ки по­слы­шал­ся шум, как буд­то к две­ри подъ­е­ха­ли всад­ни­ки. Нерон сно­ва ис­пу­гал­ся это­го зву­ка. По его сло­вам, они при­бли­жа­лись, что­бы схва­тить его. Он немед­лен­но вы­хва­тил один из кин­жа­лов и, при­ста­вив его к сво­е­му гор­лу, от­ча­ян­но по­пы­тал­ся за­ста­вить се­бя вон­зить его в цель. Но у него ни­че­го не вы­шло. Тем вре­ме­нем шум у две­ри уси­лил­ся. За­тем Нерон от­дал кин­жал од­но­му из сто­яв­ших ря­дом муж­чин и умо­лял убить его. Муж­чи­на с боль­шой неохо­той взял кин­жал, но вско­ре на­нес смер­тель­ный удар, и Нерон рух­нул на зем­лю, смер­тель­но ра­нен­ный.

В этот мо­мент дверь вне­зап­но от­кры­лась, и во­шли толь­ко что при­быв­шие сол­да­ты. Они бы­ли по­сла­ны Се­на­том разыс­кать бег­ле­ца и вер­нуть его в Рим. Цен­ту­ри­он, ко­ман­до­вав­ший эти­ми людь­ми, во­шел в ком­на­ту и по­смот­рел на по­вер­жен­но­го им­пе­ра­то­ра, ко­то­рый ле­жал на по­лу, весь в кро­ви. Ему бы­ло при­ка­за­но до­ста­вить плен­ни­ка в го­род, по воз­мож­но­сти, жи­вым; и он со­от­вет­ствен­но при­ка­зал сол­да­там прий­ти к уми­ра­ю­ще­му и по­пы­тать­ся оста­но­вить его ра­ны и спа­сти его. Но бы­ло слиш­ком позд­но. Нерон уста­вил­ся на них, ко­гда они при­бли­зи­лись, что­бы схва­тить его, с ди­ким и устра­ша­ю­щим вы­ра­же­ни­ем ли­ца, ко­то­рое по­тряс­ло всех, кто его ви­дел, и по­сре­ди этой аго­нии ужа­са он упал и умер.

Весть о смер­ти ти­ра­на с неве­ро­ят­ной быст­ро­той рас­про­стра­ни­лась во всех на­прав­ле­ни­ях. Ку­рьер немед­лен­но от­пра­вил­ся на се­вер, что­бы пе­ре­дать весть об этом со­бы­тии Галь­бе. Лю­ди сте­ка­лись со всех сто­рон в дом Фа­о­на, что­бы по­смот­реть на без­жиз­нен­ное те­ло и по­ра­до­вать­ся смер­ти чу­до­ви­ща. Жи­те­ли го­ро­да пре­да­лись са­мой ди­кой и экс­тра­ва­гант­ной ра­до­сти. Они на­де­ли шап­ки, по­доб­ные тем, ко­то­рые но­си­ли воль­но­от­пу­щен­ни­ки, ко­гда впер­вые по­лу­чи­ли сво­бо­ду, и бро­ди­ли по го­ро­ду, вся­че­ски вы­ра­жая ли­ко­ва­ние, ко­то­рое они ис­пы­ты­ва­ли по по­во­ду сво­е­го осво­бож­де­ния, и ло­ма­ли ста­туи Неро­на вез­де, где мог­ли их най­ти.

Тем вре­ме­нем Галь­ба неуклон­но про­дви­гал­ся по пу­ти в Рим. В свое вре­мя он въе­хал в го­род, и к нему при­бы­ли по­слы со всех кон­цов рим­ско­го ми­ра, что­бы при­знать его пра­вя­щим им­пе­ра­то­ром. В то вре­мя ему бы­ло семь­де­сят три го­да. Та­ким об­ра­зом, чис­ло семь­де­сят три, осте­ре­гать­ся ко­то­ро­го ора­кул предо­сте­рег Неро­на, обо­зна­ча­ло воз­раст его со­пер­ни­ка, а не его соб­ствен­ный.

КОНЕЦ